Говоря о гибели двух Ивангородских настоятелей, следует заметить, что уничтожение духовенства в те годы носило организованный, а не произвольный, характер. Расстреливая пастырей или выдворяя их за пределы страны, красные комиссары искореняли идеологию, которая, как им казалась, поддерживала существование строя имущественного неравенства. Характерно, что в декрете Я. Анвельта священство названо отнюдь не «классовым врагом» или «прислугой эксплуататорского меньшинства». Служители Церкви объявлялись в этом документе «распространителями ложного учения». А это значит, что, уничтожая духовенство, большевики боролись, прежде всего, с учением Христа, с православной верой как таковой. Торжество идей социалистического преобразования общества требовало полной ликвидации Церкви. Все это не позволяет нам считать убиенных пастырей случайными жертвами времени, втянутыми в роковой круговорот исторических событий, а обязывает относиться к ним как к мученикам за веру православную и Церковь Христову.

История не сохранила нам подробностей гибели двух ивангородских священников. Тела расстрелянных были брошены в нечистоты. Когда красные были вытеснены из Эстонии, священник Никольской Ивангородской церкви отец Константин Колчин позаботился об отпевании мучеников и христианском их погребении. (Могила одного из них, отца Александра Волкова, сохранилась до наших дней.) Имена Ивангородских пастырей до 1940 года, т. е. до ввода советских войск в Эстонию, почитались в городе наравне с именем священномученика Платона, епископа Ревельского. «В воскресенье, 15 января, – сообщалось в газете «Нарвский листок» от 1928 года (№ 5), – в Преображенском соборе, после литургии причтом во главе с Его Высокопреосвященством архиепископом Евсевием (Гроздовым) была отслужена великая панихида по убиенным большевиками ей. Платоне, прот. Д. Чистосердове и свящ. А. Волкове. Молитвенная углубленность богомольцев, строгая траурная тишина, скорбные напевы панихиды невольно приковывали внимание к тем страшным, ушедшим дням, когда расстреливали за исповедание Христа этих великих священномучеников. Кто из нарвитян не знал отца Димитрия Чистосердова и отца Александра Волкова? Милых, самоотверженных пастырей, которых за любовь ко Христу расстреляли на Кренгольмском поле и тела их бросили в свалочное место. Пусть светлые имена их постоянно будут в нашем сознании».

Хоть эта небольшая заметка, составленная светским лицом, погрешает некоторой религиозной экзальтацией, мысль в ней содержится высокая и справедливая: мы не имеем права предавать забвению имена тех, кто кровь свою пролил за Христа.

Святитель Ревельский Платон до принятия архиерейского сана 23 года священствовал в Санкт-Петербурге и был видным церковным деятелем нашей епархии. Его неутомимыми трудами была воздвигнута в столице ныне действующая Свято-Исидоровская эстонско-русская церковь, а также образовано в епархии благочиние эстонских православных приходов. Его по праву можно считать подвижником благочестия нашего края.

Родился священномученик Платон (в миру Павел Петрович Кульбуш) 13 июля 1869 года в мызе Подис Перновского уезда в семье псаломщика местной церкви. «Родители его, – говорится в метрической книге Подисской Свято-Троицкой церкви – исправляющий должность причетника Петр Григорьевич Кульбуш и законная жена его Наталья Матфеевна, оба православные. Таинство крещения совершал священник Стефан Зверев»[8].

В 1880 году, одиннадцати лет от роду, сын сельского псаломщика Павел Кульбуш поступает в Рижское духовное училище и через четыре года оканчивает его по первому разряду. Еще через шесть лет, в 1890 году, он оканчивает Рижскую духовную семинарию, также по первому разряду, а затем в качестве лучшего студента-выпускника зачисляется в Санкт-Петербургскую Духовную академию на условиях полного казенного содержания. Очутившись в столице Российской империи, Павел Кульбуш в свободное от напряженной учебы время старался помочь своим соотечественникам – православным эстам, волею судьбы оказавшимся в чужом городе. Блеск и великолепие столичной жизни не смутили и не тронули чистой и сострадательной души провинциального юноши. Необычное многообразие и насыщенность окружающей жизни не манили и не влекли его к себе. В заброшенные окраины шумного города, где ютились задавленные жизнью семьи эстонских рабочих, направил свои стопы пылкий и вдохновенный деятельной любовью студент Духовной академии. Вступив в петербургское «Общество религиозно-нравственного просвещения», Павел Кульбуш на правах его сотрудника и как человек, владеющий эстонским языком, проводил беседы с проживающими в столице православными эстонцами на их родном языке. Тогда же, в начале 90-х годов, православные эстонцы Петербурга получили возможность изредка совершать богослужения на своем родном языке, для чего приглашали в город из Кронштадта эстонского священника отца Адама Симо. Организацией и обучением любительского хора для проведения этих богослужений занялся Павел Кульбуш, чем, несомненно, оказал существенную помощь своим соотечественникам в удовлетворении духовных нужд.

Между тем, учебная жизнь следовала своим чередом и требовала от питомцев академии неослабного и упорного труда. Умение идти навстречу житейским трудностям эстонской бедноты сочеталось в личности будущего священномученика со склонностями к серьезному богословскому поиску. К концу обучения в академии он обрел зрелость и самостоятельность богословской мысли. Вот какой отзыв профессора Н. Е. Троицкого о кандидатской работе Павла Кульбуша помещен в журнале совета академии за 1893–1894 учебный год: «Г. Кульбуш прослеживает и анализирует два основных фазиса в развитии Лютерова учения о покаянии и исповеди. Причем он шаг за шагом следит за развитием мысли Лютера в том и другом фазисе от начала до конца, не опуская ни одной мелочи, ни одного внешнего влияния на ее метаморфозу, а стараясь всему отвести подобающее место, все оценить в меру его действительного значения. В результате получается совершенно ясная картина развития мысли Лютера о покаянии и исповеди в обоих фазисах, причем вполне разъясняющая и причины ее колебания, и конечный результат, на котором он остановился. Прекрасное знание латинского и немецкого языков позволило автору самостоятельно исследовать первоисточники. Диссертация г. Кульбуша вполне заслуживает не только кандидатской степени, но и особого внимания совета академии»[9].

Диссертация Павла Кульбуша была посвящена истории вопроса и исповеди у лютеран. Следует отметить, что даже богословский поиск будущего первосвятителя эстонской Церкви имел не отвлеченный, а сугубо практический, деятельный характер. Из всего многообразия богословских тем он выбрал ту, которая могла пригодиться ему в его будущем пастырском служении. Намечая тему диссертации, он думал не о степени кандидата, а о своем предстоящем служении в Рижской епархии, где сильно распространена была лютеранская вера. Вот почему главным объектом его изучения стали особенности протестантского вероучения.

Однако служить в Рижской епархии в качестве священника ему не пришлось. В 1894 году, по окончании Духовной академии, молодой священник Павел Кульбуш, рукоположенный 5 декабря в Петропавловском соборе, был определен по усердной просьбе эстонцев в эстонский приход Петербурга. В столице в то время проживало около 16 тысяч эстонцев. В основном, это были безземельные крестьяне, вынужденно переселившиеся в город в поисках заработка. Нанимались они, как правило, в Адмиралтейскую судоверфь и постепенно заселяли район Малой Коломны. Но только одна четверть из числа этих эстонцев исповедывала православие. Большая часть были лютеранами. Положение православных эстов, в отличие от их соотечественников-лютеран, оставалось крайне тягостным. К незнанию языка, к трудностям материального характера прибавлялось отсутствие своего прихода, а значит, духовного окормления и пастырского руководства. Православный эстонец, оказавшись в Петербурге, чувствовал себя в центре православной цивилизации покинутым и одиноким. Отец Павел сам впоследствии рассказывал о начале своей пастырской деятельности: «Если оглянуться на то, что имеют православные эстонцы в Петербурге теперь, то только самая упорная энергия, самая беззаветная надежда на будущее могут побудить не слагать оружия, – потому что теперь приход не имеет буквально ничего. Не говорим о храме, о школе, – нет ни облачения, ни Креста с Евангелием, ни мирницы и дароносицы – самых необходимых вещей для каждого пастыря – не говорим о сосудах, утвари и проч. На Рождество для славления епитрахилью пришлось позаимствоваться в соборе, Крестом у знакомого… для крестин нужно каждый раз выпрашивать все необходимое. И так без конца…»[10]. К тому времени в Петербургской губернии уже имелось несколько русско-эстонских приходов. В столичный новообразованный приход можно было назначить какого-нибудь опытного пастыря из числа губернских настоятелей. Однако неслучайно выбор Петербургского митрополита Палладия (Раева), хорошо понимавшего необходимость открытия эстонского прихода в городе, пал на выходца из провинции, только что оставившего учебную парту. Зоркий архипастырь увидел в начинающем иерее необходимую силу веры и духа и привлек его к делу, которое стороннему наблюдателю могло показаться непосильным даже для искушенного трудностями пастыря. Более того, на вчерашнего выпускника, не имевшего опыта приходского служения, было возложено еще одно нелегкое бремя – быть благочинным всех эстонских приходов Петербургской губернии. В 90-х годах православное дело в эстонской диаспоре находилось в зачаточном состоянии и, следовательно, требовало немалых усилий и опыта. Многие эстонские колонии в епархии не имели ни своих приходов, ни храмов, ни школ, ни принтов. Начинать здесь приходилось тоже, практически, с нуля. Предстояли бесчисленные хлопоты, просьбы, заботы, связанные с обустройством приходской жизни всех губернских православных эстов.