— А ты — не несешь? — она оставила нож, который стал самостоятельно крошить зелень. Северус подошел и перехватил нож, стал резать сам.
— Не готовь с помощью магии, испортишь все. У еды будет совсем иной вкус.
Так мог говорить Джо, если бы тон был другой, если бы он не смотрел так мрачно на ни в чем не повинный помидор…
— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — Гермиона облокотилась на столешницу. — И ты не считаешь это ерундой.
— У меня прохудилась метальная защита?
— У тебя ее сейчас нет, и ты знаешь, что я не полезу в твои мысли.
Он вскинул голову, отложил нож и взял ее за плечи.
— Я справлюсь сам. Не лезь. Я должен справится сам. И с Визенгамотом тоже.
— Я не могу остаться в стороне, — она покачала головой. — Они вызовут меня свидетелем.
— Не вызовут. После того, как меня допросят, они не станут вызывать тебя.
— Это зависит оттого, что им надо. Кому это выгодно?
— Кто из нас последние шесть лет страдал амнезией?
— Я далека от политики.
— Неважно кому и что надо. Что за упрямство? Я обещаю, тебя не тронут, не будут вызывать. Поттер тоже постарается. Уж на это, я надеюсь, его хватит, — он отпустил ее и снова взял нож, который подскакивал на доске.
— Да при чем тут я? Мне они точно ничего не сделают. Гарри… Гарри не появлялся?
— Он час назад вломился ко мне, воспользовался тем, что я не заблокировал камин после твоего ухода, — Северус закончил резать салат и отлевитировал его на стол.
— И?
— Просил прощения, убивался, обещал выступить свидетелем. Видимо, готовит пылкую речь. Я его предупредил, что если он попытается хоть обмолвиться о том, что видел в моих воспоминаниях, одним героем в Англии станет меньше.
— Не думаю, что их беспокоит твое прошлое. Их беспокоит, что ты знаешь об их прошлом и что хочешь с этими знаниями сделать. — Гермиона слишком поспешно отправила на стол бокалы, и они звякнули, столкнувшись боками.
— Нет, это вряд ли, — сказал Северус раздраженно, — иначе бы они не устраивали слушания, разобрались как-то более… тихо.
— Тебя хотят использовать?
— Возможно. Надо будет сказать, что мне покоя не дают лавры Скитер, и я задумал писать мемуары. Кстати, — взмахом палочки он потушил огонь под сковородой с рыбой, — она прислала мне сову. В письме было предложение перевыпустить книгу обо мне. Издание второе, дополненное и расширенное. Вот, кто никого и ничего не боится.
— Ты ей ответил?
— Конечно, — он улыбнулся так, что Гермионе стало не по себе. — Пригласил на чашку кофе. Надеюсь, после личной встречи она придет к выводу, что не стоило выпускать эту писанину вообще.
— Нет, то, что есть книга, в который все-таки Рита склоняется, что ты настоящий герой и… впрочем — не важно, доказывает, что твои воспоминания, отданные Гарри — не подделка.
— Подделка?
— Рон сказал, что в отделе тайн доказали — воспоминания можно подделать. Окклюменция позволяет это, и то, что ты пропал…
— Рон, снова этот чертов Уизли! — кажется, о том, что статус героя может быть снят и возвращен статус врага магического мира, Северуса беспокоило значительно меньше, чем визит Рона. Это было бы забавно, если бы ситуация располагала к веселью. — Что ему от тебя было надо? Зачем он пришел?
— Мы столкнулись случайно дома, он пришел кое-что забрать, а я — переодеться.
— Он просил тебя вернуться? — голос Северуса звучал деланно спокойно, он переправил блюдо с рыбой на стол и накрыл чарами стазиса. — Твой… муж, конечно же, хочет, чтобы ты вернулась, — он повернулся к ней спиной.
Гермиона подошла и обняла его, утыкаясь лбом между лопаток. Он сжал ее ладонь.
— Не надо, Гермиона, строить планов по моей защите. Как ни бейся, все равно выйдет только хуже.
— Но почему?
— Потому то я — Северус Снейп. Джо повезло встретить тебя и других прекрасных людей, обзавестись друзьями, но даже тут мое невезение догнало, и пришлось возвращаться. Всегда, абсолютно всегда даже что-то хорошее оборачивалось против меня. Или я сам переворачивал все… не важно. Столько надежд, связанных с Лили, — и ее смерть, покровительство Альбуса и его убийство, — он говорил зло и устало. — Пост директора, который даром не нужен, и ненависть всех без исключения учеников и преподавателей, даже Керроу, которых приходилось держать в узде и пытаться не вызвать подозрений. И, словно этого мало, — кроме меня некому было сказать Поттеру, что он должен пойти и дать себя убить. Мне повезло, — он содрогнулся, — мне чертовски повезло, что вы полезли в хижину. Я успел, смог. Решил, что умираю и наконец-то вся эта поебень кончится, забыл, идиот, что принял меры… Ладно, выжил, начал новую жизнь и встретил тебя… дальше можно не продолжать.
— Ты жив, и все еще может наладиться…
— Ты вернешься к Уизли, потому что у вас и прошлое и будущее, а мне нечего тебе предложить, кроме неприятностей, — он повернулся и взял ее за плечи, посмотрел в глаза. Гермиона почувствовала прикосновение к разуму, легкое, как просьба войти. — Я прав?
— Нет. Не вернусь. Потому что в любом случае — так нельзя. Ты хочешь доказательств?
Он поспешно покинул ее сознание, так и не сделав шаг вглубь.
— Если ты так говоришь… — он отпустил ее, отвернулся, но тут же обернулся, схватил в охапку, прижался губами, словно доказывая себе, ей, всему миру, что здесь и сейчас нет места для Рона Уизли. Даже в мыслях нет!
Северус подхватил Гермиону, усадил перед собой, сметая со столешницы на пол все, что мешало. Стащил с нее джинсы, ругаясь под нос, она скинула футболку.
Его поцелуи были больше похожи на укусы, Гермиона чувствовала, с каким трудом он сдерживает себя, чтобы не причинить ей боль, удержаться на грани.
Каким он был раньше? Каким он был любовником? Жестоким и эгоистичным, который не думал о той, которая рядом, стремился получить собственное удовольствие и утолить голод, чтобы потом, страдать по своему идеалу в тиши кабинета? Каким бы он мог быть с Лили и не искал ли он в Гермионе образ давно умершей возлюбленной?
— Посмотри мне в глаза, посмотри, — приказал глухо.
Она провалилась в его сознание. Не воспоминания, грезы — картины, одна жарче другой. Она, она одна, все время — она и ни следа Лили. Красивее, распутнее, смелее, раскованнее, чем в жизни, и все-таки — она. Вот, о чем он грезил, вот, кого он хотел. Она вынырнула из его сознания, краснея от его откровенности, стыдясь того, что возбудилась от этого.
Он провел по ее спине ногтями, она замерла — еще чуть-чуть и остались бы царапины. Он поцеловал так, что перехватило дыхание, поддерживая рукой за затылок и не давая возможности увернуться.
Он шел по лезвию и тянул ее за собой. Опасный. Да, пожалуй сейчас она готова была согласиться, что он опасен. Сможет ли удержаться, сможет ли она удержать его?
— Прекрати думать! — потребовал он.
Разве это было возможно? Он будил столько вопросов, он сам был сплошным вопросом…
Он жестко взял ее за подбородок, снова заставляя смотреть в глаза. И она ухнула куда-то вниз, мысли закружились в череде чужих образов, слишком быстро сменяющихся, чтобы суметь различить их. Тело приобрело невероятную легкость и вместе с тем — чувствительность. Любое прикосновение к коже отзывалось дрожью во всем теле. Ничего подобного с ней не было никогда. Удовольствие на грани боли, желание длить это состояние и потребность немедленно получить разрядку…
Она закричала, вцепилась в его плечи и закрыла глаза, приходя в себя.
Он нагнал ее, застонал глухо, обнимая с такой силой, что едва не хрустнули ребра, и не торопясь отпускать.
Он прошептал на выдохе: «Mea vita…» (Mea vita et anima es (лат.) Ты моя жизнь и душа), она в ответ поцеловала его, чувствуя себя так, словно кости растворились. Ей казалось, что если он отпустит ее, она упадет.
— Даже не знаю, чего мне хочется больше, есть или спать, — проговорила она, когда дыхание восстановилось. Перестать упираться в его плечо, перестать чувствовать его тело — было невыполнимой задачей.