========== Пролог ==========
Человек тащил по песку лёгкую тростниковую лодку. Спотыкаясь, отирая рукавами пот, он спешил спустить её на воду — нужно переплыть озеро до темноты. Человек был измучен, обгоревшая на солнце кожа клочьями слезала с лица, царапины на руках воспалились. Его одежды запачкались и выцвели, давно превратились в жалкие лохмотья. Ветер трепал их, всё больше раздирая ветхую ткань, в которой уже невозможно узнать платье бенедиктинца.
На полпути человек замер, натужно перевёл дух и взглянул перед собой, приложив ладонь ко лбу козырьком. В нескольких шагах от него тихо плескалась озёрная вода, медленно сползало к горизонту красное солнце — пряталось в дымку. Темнели вдалеке скалы, причудливо изъеденные пустынными ветрами. С озера наползал туман, воздух из знойного быстро становился холодным и влажным. Нужно спешить: ночевать на берегу — значит, быть заживо съеденным. Львы и гиены по ночам спускаются к озеру Дебо на водопой, крокодилы выходят на берег.
Человек, в который раз смахнул пот со лба, отогнал назойливых насекомых. Вцепившись в лодку, он упрямо поволок её дальше. Протяжные песни птиц и стрекотание цикад заглушил истошный вопль. Под сенью пальм метался в лихорадке второй человек. В таких же истлевших лохмотьях и такой же худой, он пропадал от недуга и орал молитвы в последней надежде на исцеление. Но Господь давно отвернулся: оба пришли в неизвестные земли вовсе не с миссией веры.
— Сейчас, Гюсто, потерпи, — закряхтел Мартин, столкнув, наконец, лодку в озеро.
Огромные яркие лягушки заткнулись, разбегаясь в стороны, грузно шлёпаясь в воду. Взлетела в воздух длинноногая птица и унеслась, сверкая алыми перьями. Мартин не мог больше слышать крики Гюсто — они не давали ему уснуть по ночам, не давали молиться и думать. Снадобий Мартин не знал, не умел собирать травы, и помочь другу ничем не мог, а Гюсто становилось всё хуже. Ещё третьего дня он сам ковылял, опираясь на палку, но теперь обе ноги Гюсто почернели и вздулись, он постоянно орал от этой адской боли. Бедняге лучше бы поскорее предстать перед богом, но тогда Мартин останется совсем один.
— Пошли, Гюсто, — Мартин закинул его ослабевшую руку за шею и помог подняться.
Гюсто очень лёгкий, исхудал до костей, потому что не мог есть ни зачерствевшие лепёшки, ни жёсткое засоленное мясо. Он навалился на Мартина и беспомощно висел: боль не давала наступить.
— Я… не могу, — прошептал он, оступаясь. — Иди без меня.
Сделав единственный шаг, Гюсто вскрикнул и осел на землю. Он кричал и плакал от боли, но Мартин отвернулся, упёрся лбом в шершавую кору ближайшего дерева. По его щекам катились бессильные слёзы, Мартин стискивал и разжимал кулаки. Выхватить меч, и разом избавить Гюсто от мучений… Но, нет: тогда он сам потеряет душу и попадёт в ад, как убийца. Солнце всё ниже, уже почти коснулось далёких скал. Где-то посреди озера есть остров — несколько раз Мартину чудилось, что он видит его, вглядываясь в горизонт. Но, может быть, никакого острова нет, и легенда о нём — бестолковое враньё бродяги.
Бродяга. Мартин корил себя за то, что не убедил брата настоятеля вышвырнуть безумного странника, который заглянул к ним в обитель в одну из ночей. Диковинный тип был обряжен в изорванный, запылённый плащ, из-под которого зловеще сверкали доспехи, похожие на мелкую чешую непонятного цвета. Казалось, она меняется от матово-чёрной до глянцевитой, серебряной. Седые волосы незнакомца свисали космами, почти полностью закрывая лицо, но всё равно, Мартин заметил тёмную повязку через левый глаз. Гость стоял прямо, горделиво вскинув голову, как дворянин, и держал под уздцы высокого вороного коня. Брат настоятель Кальбер хотел его прогнать, очень уж незваный гость походил на колдуна. Однако, тот быстро уговорил его себя впустить: вынул увесистый, туго набитый монетами кошель.
От неожиданной лепты брат Кальбер весьма подобрел. Сам собрал для гостя на стол и ещё — спустился в погреба за вином. Бродяга оказался охоч до вина, а напившись, сделался болтливым и шумным. Опрокинув очередную кружку, он утёр рот рукавом. Тогда Мартин удивился: куда подевались его доспехи? Гость оказался одетым в простую изношенную рубаху, а чешуя полностью скрывала только левую руку.
— Ложь и злоба миром правят, — шепеляво от выпитого пропел гость и отставил кружку подальше в знак того, что больше не будет пить.
Кто он такой, узнать так и не удалось. Брат Кальбер пару раз попытался спросить его имя, но бродяга сначала сказал, что он — Жак, а потом назвался Пьером. Он всё не выходил из-за стола, таращился в потолок единственным глазом и самозабвенно вещал о дальних странствиях и неизведанных землях, о летучих кораблях, подводных королевствах и чудищах, против которых церковь бессильна. Монахи слушали его с разинутыми ртами — особенно, когда гость упомянул о земле чёрных людей и острове, куда те отвозят несметные богатства.
Наутро бродяга исчез. Никто не видел и не слышал, как он забрал с конюшни жеребца и как уехал. Куда уехал — никто не знал. О нём и забыли бы, если бы братом Кальбером не владел порок. С юных лет Кальбер боролся с алчностью, но демон взял над ним верх, убедив, что на острове веками копятся груды золота. Брат Кальбер загорелся идеей разыскать этот остров и перевезти с него всё золото в обитель. Десять отчаянных и таких же алчных братьев отправились вместе с ним, наспех собрав нехитрые пожитки в дорожную суму. Но над землями чёрных людей витала смерть. Каждый день в гиблых песках они теряли по человеку. Кто-то не вынес жары, кого-то укусила мелкая ядовитая тварь, а кто-то просто исчез, заблудившись среди одинаковых дюн. Еды и воды оставалось всё меньше, но брат Кальбер упрямо шёл вперёд, и за ним тянулись Мартин и Гюсто. Мартин молился и проклинал демонов. Бродягу проклинал: не колдун это был, а настоящий демон, которому не нужно было рвать и пожирать тела. Хватило лишь посеять зёрна алчности в душе, и люди убили себя сами.
Мартин не знал, для чего отнёс в лодку несчастного Гюсто. Тот уже не кричал и не бился, а лежал на дне без сил и тяжело, со свистом дышал. Даже если и есть на острове золото, оно уже никого не спасёт. Брат Кальбер погиб на рассвете — спустился к озеру за водой и не заметил крокодила на берегу. А к закату, скорее всего, умрёт и Гюсто. Зачем Мартин взял шест и отпихнул лодку от берега?
— Мне нужна эта лодка, — внезапно за спиной Мартина раздался чужой голос.
Мартин застыл, упустив шест, в лицо бросился мучительный жар. Низкий голос незнакомой женщины перепугал его до дрожи в коленях. Откуда она тут взялась?
— Ну что же ты, человек? — обладательница голоса бросила едкий смешок. — Невежливо стоять спиной!
— Отче наш… — из спёртого горла Мартина вырвался хрип.
Может быть, и он уже при смерти, и бредит? Или с ним говорит ангел? Медленно-медленно Мартин обернулся. Рука сама собой легла на рукоять меча: страх клокотал в груди, заставив ударить наугад. Лезвие лязгнуло о металл, и его что-то отбросило — меч вырвался из рук Мартина и исчез на дне озера. Усилием воли Мартин заставил себя посмотреть перед собой. Она стояла против солнца, в изголовье Гюсто — дама, почти на голову выше его самого. Ветер колыхал её длинные волосы и развевал полосатый плащ, такой же, какие носят туземные вожди. На бледном лице играла ехидная улыбка, а глаза были скрыты за широкой повязкой. Сколько лет ей — непонятно, то гляделась она юной девой, то старухой, похожей на скелет. Мартин отступил, заметив пристёгнутый к её поясу меч, и едва за борт не упал, увидав её руки: их покрывала матово-чёрная чешуя.
— Ведьма! — воскликнул Мартин и от ужаса перекрестился наоборот.
— Ты ищешь остров, — вздохнула дама, пропустив возглас Мартина мимо ушей. — Там нет сокровищ, там только смерть. Тебе надо повернуть назад, если хочешь жить.
Мартин торчал, разинув рот. Все мысли исчезли, он словно повис в толще воды и через пелену видел, как дама присела над Гюсто, провела по его лбу острым чёрным когтем. Один раз, второй — она начертила крест, обведя его в круг, и что-то сказала, шевельнула губами едва заметно. По тыльной стороне её ладони пробежал ручеёк голубоватого света, разделился на пять поменьше, пройдя через пальцы. Над головой Гюсто мелькнула вспышка, свет завис лёгкой дымкой над его лицом и быстро впитался в кожу, угаснув. Гюсто прекратил дрожать и затих, а потом открыл глаза. Сев, он огляделся с глупым видом, медленно перевёл взгляд с Мартина на собственные ноги. Он больше не чувствовал боли, и это его напугало. Гюсто лихорадочно распутал повязки, расшвырял их, чёрные от крови и гноя. Не веря собственным глазам, он ощупывал теперь уже здоровые ноги и бормотал о смерти, рае и избавлении.
