– Такой не возьмет на себя ответственность ни за дружбу, ни за судьбу родины. (Какой уровень обобщения!) Он страшный человек, – заключила Аня.

– Твои слова пробуждают в моей памяти недавнее прошлое: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст», – усмехнулась Инна.

Анино лицо посерело, словно попало в безрадостный отсвет меркнущего дня.

– «И это называется мужчина? Прохвост! Слоняется по ресторанам без жены. Расточитель и распутник!» – закрутилось в моей голове. Но на деле, должна признаться, я оробела. Я же первый раз в ресторан попала. Меня от неожиданности встречи и от обиды за Эмму точно столбняк хватил.

– А я думала заранее забилась в предвкушении… – не удержалась от пошлости Инна. – С чего это ты так сразу поскучнела?

Аня не ответила, но нервную паузу выдержала, обидчиво подумав: «Ну растерялась, зачем же сразу критиковать?»

– Ты же знаешь, я не по этой части. Не смогла я вмешаться в их разговор непрошеной гостьей, как дура, обалдело уставилась на Федора злым взглядом. Я страдала и досадовала на себя, понимая, что моя неловкость может доставить ему удовольствие. Я всегда цепенею от хамства и подлости. – Голос Ани дрогнул.

– И поделом тебе! Застыла на месте, словно в незапланированном восторге. Не семнадцать лет. Со страху цифры своих лет в мозгу местами поменяла? Тебе опять семнадцать? И вообще: причем здесь слово «как»? – весело брякнула Инна. – Наверное, готова была составить им компанию? Как ты насчет того, чтобы с коньячком наперевес… жизнь положить на… алтарь бара, да так, чтобы в стельку. Гуляй – не хочу! – в воображаемом экстазе выдохнула Инна. – Ах, как сладко ёкает сердечко… будто какой-то чертенок сидит внутри и руководит, создавая гармонию между телом и душой. Эх, завьемся в ресторан и упьемся в меру своих сил и денежных возможностей! О это пьянящее удовольствие от игры! О это смертоносное оружие женственности – неуемное кокетство, так мучающее мужчин и дарящее им наслаждение! Оно способно разрушить чуть ли не любое, казалось бы, незыблемое, семейное счастье. «О женщины! Коварство – имя вам!» – игриво продолжила выступать Инна. Глаза ее сияли неестественным, каким-то… щенячьим восторгом.

– Кто свои проблемы и страдания несет в ресторан, а кто веселье. Не убедила ты меня. Женщины редко растворяют свои беды в вине. – Аню от омерзения передернуло. – Но за предложение тебе отдельное особое спасибо. Сейчас разуюсь и, сломя голову, помчусь... Гляди, уже разбежалась… Может, ты позволишь себе некоторое великодушие и перестанешь потешаться надо мной… с ласковостью средневекового палача? Такого рода мысли лучше держать при себе. И вообще, я предпочитаю, чтобы смеялись вместе со мной, но не надо мной, – обидчиво, но грозно заявила Аня. (Это при ее-то писклявом голоске!)

– Правда? Без дураков? Мне вообще подобные мысли изгнать из памяти?

«Мужененавистница, заплесневевшая старая дева, с высокой степенью гормональных расстройств. Помешана на воспитании. Какую шутку испортила!» – раздраженно подумала Инна и, не сумев скрыть недовольство, нахмурилась.

– И какой он теперь из себя, этот наш Дон Жуан рязанского разлива? – спросила Аню Жанна, чтобы прервать неуемные Иннины разглагольствования.

Она сидела, подтянув колени к подбородку и обхватив их кольцом рук. На лице отпечатывалось не любопытство, а, пожалуй, старательно скрываемая неудовлетворенность, недовольство чем-то упущенным или вовсе непонятым.

– Может, в строго-праведной жизни Федору не хватает ярких искрометных праздников, облагораживающих, освежающих и окрыляющих рвущуюся на свободу, к радости душу? – опередила Аню насмешливым вопросом Инна.

– Сальных шуточек, пошлых намеков ему не хватает, – зло фыркнула Жанна. – Я бы высмеяла его перед этой женщиной. Он лучше бы праздники для семьи устраивал.

– Я тебя приглашаю не к оправданию или осуждению Федора, а к пониманию ситуации Эммы, – раздраженно заметила Инна. И как бы ты выглядела перед той дамочкой? Неудачный экспромт, – осадила ее Инна.

Аня, боясь ссоры, заторопилась с ответом Жанне:

– Я Федора сразу хорошо не разглядела, хотя наши столики стояли рядом. В зале набилось до сотни танцующих гостей. Они то закрывали, то открывали мне обзор. Может, тоже юбилей отмечали.

В общем, на гусара Федор не тянул. Мужичок так себе, не лучшим образом выглядел. Со времени нашей последней встречи очень изменился. Манерным сделался. Ростом будто ниже стал, усох. Раньше, мне казалось, он смотрелся более внушительно. Явно проигрывал перед тем, каким я его знала. Круглая лысина разместилась на затылке посреди растрепанных, сильно поредевших, блеклых с разными оттенками седоватых кудрей.

– Лысина спереди – от ума, на макушке – от чужих подушек, – просветила подруг Инна.

– Сделался линялый какой-то, морщинистый, потрепанный. Его противная похотливая физиономия выглядела как карта многолетних падений. Дряблые мешки под глазами в половину лица. Очками обзавелся. Успел подрастерять былую стать. Мужик далеко не первой свежести. Наверное, от излишеств и невоздержанности. На молодящегося холостяка или многоженца походил.

– Словом, имел достаточно облезлый вид, – иезуитски подытожила Жанна.

– Прихорашивался, как женщина, кокетничал. Приторно говорил. Я специально прислушивалась. Глазки масляные, улыбочки кривенькие. «Галантен» был до чрезмерности. Официанта подзывал барскими жестами, с вульгарностью нувориша. Не может не выставлять свое… гаденькое «я». Тьфу! Терпеть не могу оценивающие взгляды таких вот, с позволения сказать, мужчин. А ведь раньше я причисляла его к лучшим на их курсе.

«Аня не способна к притворству. Естественно, непредвзято описывает. Как говорится, просто и безыскусно. Без реверансов. Шпарит напрямую, в открытую», – подумала Инна и рассмеялась:

– Попал, бедняга, под раздачу батогов! Удостоила мужика своим вниманием. Всего с ног до головы опытным глазом осмотрела, будто дефиле красавцев на подиуме не раз посещала. А вот Эмма после всех ее жизненных перипетий с мужем выглядит безупречно. Морщин на лице не видно. Даже не верится. С ее-то болезнями.

– Штукатурится? – спросила Жанна.

– Не пользуется. Доброта ей морщинки разглаживает, – ответила Аня.

– И это несмотря на то, что Эмма прошла и продолжает проходить суровую школу предательства. Давно перешагнула бальзаковский возраст, а какая красотка! Ни горе, ни беды ее не старят. С некоторых лиц дожди положительных эмоций смывают следы тягот жизни, но тут… Представь себе, как бы она смотрелась, будучи счастливой и не больной, – заметила Инна.

– Моего отчима в старости очень беспокоило и раздражало, что наша мама моложава и обаятельна. Старение – это большое испытание, особенно для самовлюбленных мужчин, потому что их когнитивный возраст как минимум лет на десять отстает от реального, – подала голос Лена.

– А я считала, что старение только женщин волнует, – удивленно сказала Аня.

– Помните Анну Маньяни? «Где мои морщины – эти неизгладимые следы перенесенных мной страданий? Я на них потратила пятьдесят пять лет своей жизни!» – продекламировала Инна. – Как же без них? Они хранят самые счастливые и самые грустные моменты жизни любого человека.

– Руки и шея обычно выдают возраст, – сказала Жанна.

– У Федора только шея. Руки холеные, словно ничего, кроме обеденных приборов, не держали, – «дала показания» Аня. – Похоже, он вознамерился с удовольствием терзать жену до победного конца – до гроба. Сам-то здоров как бык. Не истратился, не износился на легких хлебах, без тревог и забот.

– Где криминал? Мужик в охотку решил наведаться в злачное место, чтобы развеяться, отвлечься от семьи. Он же измучился трудами праведными, домашними: дети, кухня, – Инна повернулась к Ане:

– Ты – и в ресторане? Тебя память не подводит?

– Не вру, не сойти мне с этого места. Коллеги там мне день рождения устроили. Юбилей же!

В подтверждение своих слов она приподнялась на постели, широко перекрестилась и добавила шутливо: «Вот те крест святой».