– Чтоб ты провалилась со своим благочестием! Проявлять милосердие к подонку – значит потворствовать подлости. Совсем мозги иссушила себе проповедями и разучилась соображать? Религия – средство порабощения женщин! Представь себя на месте Эммы! Тебе осталось возмутиться: «Сама не гуляет и мужу не дает». Ох, устрою я тебе пенку во всю стенку, долго меня будешь помнить!

Дальше Инна только рот раскрывала, но по яростной артикуляции угадывался весь набор ее «ярких образных» выражений, который она могла бы выдать Жанне в ответ на ее богословские афоризмы.

– Мне твое утверждение, Жанна, тоже кажется сомнительным, – искренне поддержала Инну Аня. – До чего же Федор до противного фальшивый. Слезы кипят в моей душе, когда вижу женское и детское горе.

– А мужское? – не утерпела Инна.

Аня не ответила.

– Эмме давно бы внять голосу рассудка, а она страдала. Не понимал Федор, что любовь – это одно, а обладание – совсем другое. «Любовь – это когда одного бьют, а второму больно». Много больнее, чем пострадавшему. Боль в сердце начинается с понимания чужой беды. Так в Библии сказано. А брак – это долгий разговор друг с другом.

– А Федька, то же мне! – туз в рукаве, мать его… – опять вскинулась Инна с внезапно вспыхнувшей злостью.

Лена сжала виски ладонями. «И по кругу, и по кругу», – почти беззвучно простонала она.

– Христос до сих пор каждую минуту распинаем нашими грехами, – устало сказала Жанна.

«Инна выбрала единственно правильный тон сопереживания и поддержки. А она не такая уж стерва, как иногда кажется. Внешнее поведение не всегда соответствует внутреннему содержанию», – решила Аня.

– Выстоять можно, но как восторжествовать? – задала Аня сложный риторический вопрос. – Страна наша огромная, и мне иногда кажется, что в ней обязательно для каждого человека есть место, где он может быть абсолютно счастлив.

– К сожалению, в подобных фантазиях ты не одинока. Только не искать, а строить надо свое счастье, – назидательно заметила Жанна.

– А я так сложа руки его ждала или гонялась за туманом! – сердито возразила Аня. – Уж и помечтать не даешь, сухарь недогрызанный. Я вот о чем подумала: принято говорить, что поступки без последствий не бывают, что за всё в жизни приходится платить. А чем заплатили за свою счастливую жизнь Федор и его мамаша? За что их таких гадких хранит судьба?

Комната ответила ей звенящей тишиной.

«Я такая же, как они, болтушка. Я может, даже в большей степени обладаю способностью к словоизвержению, потому что постоянно нахожусь в диалоге с самой собой. Свои мысли я проговариваю внутри себя или выкладываю на бумагу, а они выплескивают их наружу». – Лена опять взялась искать оправдание неугомонности своих подруг.

– Говорят, Эмма довела себя до такого состояния, что уже не способна оценить ни розыгрыша, ни шутки.

– Неправда! Веселые – может. Злые и пошлые не приемлет, – встала на защиту Эммы Аня. И по тому, как побледнело и дрогнуло у нее лицо, Жанна поняла меру ее сочувствия сокурснице.

– Я слышала, состояние здоровья Эммы не очень располагает к юмору, разве что к иронии, – заметила Лена и внимательно посмотрела на Жанну. Та первая отвела взгляд.

В последовавшую секундную паузу у Инны мелькнуло: «О, эти всё замечающие и беспощадно понимающие Ленины глаза!»

– Если бы Эмма отвечала на издевки мужа, он почувствовал бы в ней достойного врага и не рисковал бы связываться. А она берегла его нервы. Только он ее не жалел. Загнал как лошадь на скачках. Эмма теперь больная, а он сохранил себя, здоров как лось. Кардиолог, оценивая Эммино самочувствие, указывал на резкие «всплески» на узкой ленте, вытекающей из прибора, и, полушутя, говорил Федьке, что кардиограмма сердца – картина линии жизни человека и просил создать в семье благоприятный климат. А он взбесился, посчитав, что жена нажаловалась на него врачу.

Этого Эмма ждала от жизни? Этого желал Федька? Она и детям теперь не может помочь в той мере, в какой хотела. Федька не умел заглядывать на много лет вперед, не догадывался, к чему может привести его поведение, как оно повлияет на здоровье жены, так как не задумывался об этом, о себе только радел, но Эмма-то предвидела. Почему же позволяла себя губить? Героиню из себя строила, надеялась всё выдержать без потерь? Как-то сказала мне, мол, если бы я не узнала… если бы не стресс… И что? Была бы счастлива с этим психом? Знаю, что выражаюсь резко, но я говорю правду. – Инна вздернула подбородок кверху в знак неодобрения подобных вариантов в сосуществовании двух разнополых субъектов. Приподняла слегка, ровно на столько, чтобы свидетельствовать не об упрямстве, а о своей внутренней силе и уверенности.

– …В Эмме какая-то непорочная чистота скорби, – вздохнула Аня.

– «Могущество» Федьки зиждется всего лишь на мягкости Эммы. Ее вера в любовь и попустительство подталкивали его к изменам. Попади он в другие руки… Его бы в ежовые рукавицы… Ох и поплясал бы он у меня! Но моя житейская мудрость подсказывает, что такого ничем не удержишь. С ним Эмме надо было сразу расставаться, – повторила уже не раз сказанное Инна.

– Поздно узнала о похождениях. К тому же всегда теплится надежда на перевоспитание Но Федор гад, и теперь это всем ясно, – отреагировала Аня.

– А как же блоковское: «О, я хочу безумно жить… несбывшееся – воплотить»?

– Подозреваю, что эти слова не о фривольном, а о высоком и великом, – ответила Лена подруге.

– Да уж о подавленной или неудовлетворенной женской сексуальности он точно не поднимал вопрос, – рассмеялась Инна. – Помнится, этим первыми заинтересовались английские врачи. Был такой фильм… Забыла название.

Аня смутилась. Она вспомнила фильм, потрясший ее откровением и повергший в недоумение. Лена неодобрительно взглянула в глаза подруге и предупредительно кашлянула.

– Прости. Не подумала. Великое имя не в той связи упомянула. Глупость сорвалась с языка, – извинилась Инна перед Леной и тут же снова рассмеялась:

– Жанна, помнишь, что говорит на эту «опасную» тему христианство? «Бесценный дар Божий надо использовать на благо ближних». Как двусмысленно!

Аня целомудренно опустила глаза к полу.

– Не по твоей части растолковывать религиозные постулаты? – отвратительно приторным голоском проворковала Инна. И наткнулась на каменное лицо Жанны, раздраженно подумавшей в тот миг: «Что угодно способна извратить, мерзавка!»

– Перво-наперво я перестала бы с Федором нянчиться и отказала бы ему от дома, – заявила Жанна.

– Квартира принадлежит Федору и его маме, – напомнила Аня.

– Я бы, оставляя Федьку, так хватила бы дверью, чтобы вокруг короба по штукатурке трещины до самого потолка побежали. Чтобы весь подъезд слышал: «Женщина сама уходит! Муж-подонок, довел», – провозгласила Инна. – А Эмма, как старая собака: хозяин бьет, но она не убегает, а только скулит.

– За что на Эмму нападаешь? А Федора с кем сравнишь? – сердито спросила Аня.

– С хорьком. Живет в одном месте, а бегает по курятникам всей округи.

– Эмма говорила, что из осажденного города не бегут, его защищают, – заметила Аня.

– Об осаде женщинами говорила? Да она с юмором, не совсем закисла, – удовлетворенно отметила Жанна.

– Был бы Федор настоящим мужиком, собрал бы свои далеко не скромные пожитки и ушел бы жить к своей незамужней тетке, оставив квартиру детям. Я слышала, у его старой незамужней тетки шикарные хоромы, – сказала Аня.

– Федька сподобится уйти? Если бы Эмма подала на развод, он бы из кожи вылез, все деньги на адвокатов извел, только бы оставить жену на минимуме или вообще ни с чем. Помнишь, как мой сосед на двух детей платил шесть рублей в месяц, а сам жил припеваючи?

– А пока Федор спускает зарплату на женщин, – пробурчала Аня.

– Успокойся, закон на стороне детей, – сказала Жанна.

– Теперь главный закон – деньги, – напомнила Аня.