– …«Я считала Федю хладнокровным, а он оказался холодно-рассудочным и нудным, как хронический осенний дождь. Моя жизнь, как «гигантские шаги», что стоят в детском парке напротив моего института. Там все по кругу, по кругу… до изнеможения».
«На удивление точно подметила», – отвечала я Эмме.
У меня сердце разрывалось от жалости, но не могла же я в тот момент сказать ей, что насильно осчастливить или загнать человека в рамки своих понятий невозможно, даже если считаешь его поведение неправомерным. А она всё говорила и говорила, не давая мне слова вставить. Я, конечно, улучала момент, когда она останавливалась, чтобы наладить дыхание, но у меня не хватало времени придумать, чем бы оградить ее от своих собственных тоскливых мыслей. И она не горела желанием меня слушать, ей хотелось самой высказаться.
– Иначе она замкнулась бы в себе. А это плохо. – Аня поторопилась подвести черту под рассказом Инны.
«Неразделенная любовь – это тоже своего рода мечта, недостижимая сияющая вершина, что-то вроде любви к Богу», – начала я, не зная, обратить эту фразу в шутку или завести с Эммой отвлекающий, серьезный, философский разговор.
Лена не знала, сколько времени она находилась в состоянии «глушняка», перед тем как снова услышала высокий голос подруги.
– Эмма рассказывала: «Раз случайно услышала, как Федя делает комплименты очередной пассии. Нос к носу столкнулась с ним. Увидела и едва не закричала от боли в сердце. И окончательно поверила в его виновность. А он не заметил меня, был увлечен. Женщина стояла, прижавшись к нему, обвив руками его шею. Он шептал ей хорошо отрепетированные на мне и не лишенные театральности «изысканные» речи, которые, наверное, теперь говорил каждой. Старался. Кто же хочет быть безликим перед объектом вожделения?»
(О Боже, Инна опять «включила проигрыватель».)
«Федька считает, что женщина его, если даже она так не считает», – услышанной где-то фразой умышленно вслух оскорбила я мужа Эммы. И тут же мысленно защитила невезучих женщин. «Если женщина часто меняет мужчин, это вовсе не значит, что она распутная и ее надо презирать. Скорее всего, ее избранники оказывались никчемными легкомысленными лгунами, типа Федьки, и ей снова и снова приходилось отправляться «на охоту» в поисках более-менее достойного экземпляра на роль мужа», – оправдала я подруг по несчастью». А о себе подумала с гордостью: «Я женатых не трогала. Я не разлучница. Считала: сегодня ты сломаешь чью-то жизнь, завтра кто-то сломает ее тебе. Не нужен мне такой, которого легко увести».
«Должно быть, эта встреча много для тебя значила. Она перевернула всю твою жизнь? И ты «разумно» окружила мужа еще большей неусыпной заботой, спешила в любой момент прийти к нему на помощь. Пытаясь удержать, не отпускала от себя ни на шаг. А ему только того и надо было. Чтобы нянчилась. А сбежать на случку всегда можно и в рабочее время», – продолжила я вслух жестоко анализировать Эммину жизнь.
«Потом я получила огорчительное письмо на условном языке. Оно было как нельзя более кстати. Надо было Федю фактами прижать. Случалось, что в раздражении он и сам высказывал то, в чем не имел намерения признаваться, а потом лгал, выкручивался, говорил, что этого не было. У него была собственная жесткая установка: ни в чем не сознаваться. Наплетет «целую бочку арестантов» и разбирайся в ней как хочешь. О эти бесконечные бесплодные ночные выяснения отношений, в которых найти на мужа управу не представлялось возможным! Безмерно жаль этих страшно долгих бессмысленно тяжелых часов. Я говорила тихо, а он кричал, обвинял меня в том, что я все безосновательно выдумываю даже тогда, когда я видела всё своими глазами. Мол, самой себя бойся, а не сплетен. Да еще издевался: «Когда страдаешь, чувствуешь, что живешь?» А до свадьбы держал себя в руках. После подобных «разборок» у меня от обиды немилосердно жгло в области сердца, и я с трудом подавляла в себе желание бросить в Федю чем-нибудь тяжелым. Я посвящаю ему жизнь, а он... Я считала, что страсть может проявляться только в любви. А у него она всюду в повседневной жизни, до грубости, до жестокости…»
«Не обольщайся, у Федьки ни в чем нет страсти. Одна распущенность», – возмутилась я.
«Вот так и рухнуло выдуманное мною величие его души. Мне осталось неразделенное одиночество посреди растоптанной изгаженной жизни и зависть к счастливым обладательницам надежной уверенности. Но что самое обидное – сыновья льнут к нему. И я подозреваю, что, повзрослев, они станут на его сторону. Мы же при детях не ссоримся. Я щажу их нервы. А они, видя отношение отца к матери, могут счесть его нормальным. Меня это очень беспокоит».
«И ты наконец-то похоронила свою любовь? Правильно. Забей на всё, связанное с Федькой. На поле отчаяния ничего не растет. Попробуй его бросить. Сам к тебе прибежит. Где еще он такой рай найдет? Даже его недалекая, стервозная мамаша, желающая для своего любимого сыночка идеальной, не существующей в природе жены, это понимает», – уговаривала я подругу.
«Думаешь, у тебя прорезался дар прорицательницы? Ничего на Федю не действует, ничего не волнует. Хлюст. Что ему моя благословенная любовь, если она не вписывается в его планы и путает все карты. Моя душа разъята, опустошена. Оттенки моих чувств ему недоступны. Что ему моя несправедливо загубленная жизнь! Для него мои слезы как слону дробинки. Только раздражают, – на эмоциях восклицала Эмма. – Какие авансы он раздает тем женщинам, как внушает неоправданные надежды? На что они надеются, чего от него ждут?.. Одна из них мне неоднократно жаловалась, что мой муж ее никак не повышает... Вот так и развенчала я миф, созданный моим же воображением, но продолжала возрождать и поддерживать в себе это великое чудо – веру в порядочность. Искала мужу оправдание. Боже, какая была глупая!
Утехи любовниц слаще супружеских. Так, кажется, говорят? Не приедались ему женские прелести только благодаря разнообразию. А в души он не влезал. Не знаю, может, остатками рационального ума он и пытался остудить жар вожделения… а охладел ко мне, перегорел под натиском плотских желаний и устранился от семьи. Да и вряд ли он пытался бороться с собой. Нравится ему быть постоянно безоглядно влюбленным в кого-нибудь. Все равно в кого.
Я считаю, что в этих условиях о физической близости между нами не может быть и речи. Без любви она кажется мне бесстыдством, отбыванием повинности. Да и опротивело мне после стресса семейное ложе, пропало желание… Вот и перебралась на раскладушку. Уклоняюсь, отстраняюсь, чтобы даже не притрагивался, откровенно брезгливо отталкиваю. Первое время я еще хотела к нему прикасаться, но перед глазами в самый неподходящий момент неизменно всплывали воображаемые картины, где он не со мной. К чему эта постылая обязанность? Меня подавляет сама мысль, что мы никогда не бываем вдвоем, будто между нами все время кто-то третий. И тогда мне кажется, что радость – одна из главных составляющих жизни человека – уходит из меня... И отношения я предпочитаю не выяснять, когда он поздно возвращается… Если только сам затеет, – сбивчиво продолжала свое грустное повествование Эмма. – Когда я была маленькой, моя бабушка говорила дедушке: «Живи так, чтобы не стыдно было умирать. Вот призовет тебя Бог, предстанешь ты пред вратами и спросит Он тебя: «Нашел ли ты радость в жизни? Принес ли ты ее своим близким? И отправишься в ад». Я запомнила. А что Федя сообщил бы на исповеди? Чем оправдался бы перед Всевышним?»
«Сказал бы: «Я пожертвовал вечностью ради сиюминутности», – рассмеялась я и подумала об Эмме: «Изысканное духовное и чувственное… Твое воздержание – своего рода мазохизм. Поставила крест на своей женской судьбе?.. Я бы не смогла». Но вслух повела разговор совсем не о том:
«Без запретного плода Федьке рай не рай. Допустимые границы? Барьеры запретов? Порядочность? Во имя долга перед семьей он не станет жертвовать ни собой, ни «персональными» радостями жизни, так что решай…»
«О эти Федины недобрые снисходительные усмешки, ироничные взгляды, двусмысленные замечания, засасывающие и втягивающие меня в адовы пределы… – орошая мои руки слезами, продолжала Эмма. – Вот так и живу: в одной руке валидол, в другой – снотворное. Но я свое внезапное раздражение первое время направляла против самой себя… Себя винила… За что мне эта ненужная боль, эти танталовы муки? Мое замужество было ошибкой. А может, разрыв станет еще большей? Я в первую очередь думаю о мальчиках. Что для них лучше? За дочь я не волнуюсь, она на моей стороне.
