А Соня спала и совершенно не знала о планах Богомола. Что ей до них? Лишь бы не трогали да Кошко-ящеру на опыты не сдали, а к остальному она уже притерпелась. Смирилась даже почти. Только задремывать стала чаще: там, за гранью этой реальности, становилось легче.

Когда-то Соня путалась и блуждала по дорогам снов, не знала, как выйти из них в реальность, просыпалась в слезах и с криком. Потом, во многом благодаря Графу, пришло понимание существующих там законов, а вместе с ним и умение: заблудиться стало гораздо сложнее, а уйти от кошмара - легче.

Сейчас ей часто снился дом, родные, друзья, то, чего так не хватало, что манило своим уютным теплом. Реже - что-то волшебное и чарующее. Соня только улыбалась, когда ей снились сказки: это значило, что где-то еще родился новый мир, обрел плоть и кровь. И совсем редко - кошмары, тягучие и вязкие словно смола, железным обручем опоясывавшие горло - не продохнуть. Но… Их вполне хватало и наяву, и во сне они уже не казались такими страшными.

Что Соня никогда не могла предсказать заранее, так это то кем она окажется в очередном сне: человеком или зверем, участником или просто наблюдателем. Каждый раз - новое рождение, новая шкура, новое чувство. В этом были свои прелесть и ужас. Бывало, что она просыпалась, а сказать не могла, что она - человек по имени Соня, а не какая-нибудь белка из Волшебного леса.

Сны же всегда были… Одни сплошные дороги они были, а не сны! И ходишь по ним ночь за ночью, ищешь встречи с самым главным в своей жизни человеком, чей пульс она слышала в своем. Чаще мимо проходили, не там сворачивали, но пару раз удалось встретиться, пусть и памяти от этих снов было с наперсток: бег по шпалам к исчезающему в дожде перрону, содранные колени и локти да тихий голос на ухо: ‘Подожди, подожди еще чуть-чуть!’

Соня не пыталась даже предположить, что сулила ей эта невозможная встреча в реальности, но верила: хорошее. Иначе не разводили бы их в мире снов так настойчиво - каждый раз словно через толщу воды шла, до крови обдирала руки, пытаясь удержать в них нужную нить.

Ни маме, ни папе, ни сестренке и двоюродным братьям такие сны не снились, Соня это точно знала. Они вообще редко когда видели что-то не из ‘игры подсознания’. А про это самое подсознание Соня и сама могла многое рассказать - это когда думаешь, варишься в собственных мыслях и проблемах, и глубоко заснуть, ступить на дорогу не получается в итоге. Вот и снится всякая чепуха, или варианты решения, или, что хуже, кошмары.

А ее сны… они всегда были совсем другие! Но взрослым о них не рассказать, нельзя. Как и о тех, кто прятался в темноте, питался людским страхом и мог утянуть на глубину или опрокинуть зажженную свечу в доме. Были и те, кто жил на улице, ходил по своим дорогам - хорошо если просто мимо. И те, кто провожал и стерег, отгонял темноту - они встречались редко, но Соня всегда испытывала к таким провожатым острое чувство благодарности. Беду отводили.

Прабабушка, старенькая, та, которая жила в деревне, в эти силы верила. И Соня от нее научилась. А родители и другая бабушка - нет. Они ругали прабабушку, мол, чепухой засоряешь девчонке голову, глупости всякие говоришь, сказочки! Та не спорила: куда ей тягаться с молодежью. Но исправно учила Соню: если в доме что потерялось, попроси найти домового; в лес не всегда ходить стоит, особенно если шороху навели городские, деревья поломали, зверей распугали, потому как тогда леший серчает, в топь завести может; некоторыми ночами по деревне не надо гулять - не из-за людей, тех, других, они - опаснее. А еще она исправно прикалывала к одежде Сони с изнаночной стороны булавку, от сглаза.

Соне очень не хватало ее, прабабушки Агафьи, с ее шершавыми руками, мягкими, будто пух, белыми волосами, и добрыми-добрыми глазами в обрамлении морщин-лучиков.

Ее два года как не было уже.

Только сирень под окнами деревенского дома цвела, как и прежде, пышно, склонялась до самой земли фиолетовым шатром. Как сильно любила Соня сидеть в ее тени под еще не жарким весенним солнцем на кособокой скамейке, которую сама же и сколотила! Вдыхать пьяный аромат и искать цветок, отличный от других, с пятью или шестью лепестками. Как все девчонки ее возраста, которые еще верили в чудеса и любовь с первого взгляда. И в то, что если найдешь четырехлистный клевер, будет тебе удача, что в венке, который плывет по реке в праздник Ивана Купалы, можно увидеть лицо своего суженного, а медный пятак под пяткой поможет написать контрольную на ‘отлично’.

Когда Соня вспоминала эти глупости сейчас, то против воли смеяться начинала. И начинало казаться, что она уже старая-престарая бабушка: руки и лицо в морщинах, а волосы давно растеряли весь цвет.

Но откроешь глаза - руки как руки. Обыкновенные. С аккуратными ноготками - ей их здесь подстригали раз в две недели - и линиями судьбы на тыльной стороне ладоней, которые сама Соня читать не умела.

В маленьком ручном зеркальце-ракушке - его когда-то мальчишки в классе на 8 марта подарили, девочка уже думала, потеряла его, а оно за подкладку рюкзака завалилось - отражались серые глаза… Кого-то, не Сони. У девочки дома они всегда были бирюзовыми в голубизну, а тут - серые. Слишком мало поводов для радости - вот это что значило.

Соня знала: Кор-ар доволен ее поведением. Еще бы! Она же такая послушная была, понимающая! Идеальный пример правильной дрессировки и воспитания - если забыть, что она не животное. Только Ридж начал странно смотреть, хмурился, когда отдавал команду сидеть или лежать. Догадывался, возможно, что Кор-ар всех обманывал, но не вмешивался. Своя шкура всегда ближе к телу, а и скажи он кому, что думал: их зверь-то и не зверь вовсе - засмеяли бы.

Все уверились: Землянка просто сообразительна очень! И это очень мило, когда она пытается повторять слова, которые окружающие произносят. Может ее получится научить произносить целые предложения, вот была бы потеха!

Кор-ар подтверждал: можно, и если уважаемые господа соблаговолят, то увидеть это они смогут на вечере, посвященном началу Праздничной недели.

Организаторы соблаговолили.

Только этому вечеру не суждено было случиться, как и Соне узнать о нем. За два дня до него в Зверинце неожиданно погас свет.

Соня поежилась: темноту она не любила, в ней всегда скрывались кошмары. Они прятались в шкафу днем, чтобы, как только родители потушат свет, вылезти на волю, обступить ее кровать и начать скалить свои злые клыкастые морды. Особенно Соня боялась кошмара, который сидел на телевизоре. Он был самым жутким, самым злобным и страшным. И сколько бы девочка не накрывалась одеялом, не зажигала свет, не читала про себя детские веселые считалочки и стишки - не пропадал. Только смеялся, скрипя словно не смазанные дверные петли, да перебирался поближе, на подлокотник Сониного дивана: ему хорошо было здесь, в комнате, где его так откровенно боялись. А сама Соня, глядя на это черное пятно сквозь щелку между подушкой и одеялом, начинала казаться себе совсем крохотной, а весь мир огромным и тяжелым, как плита бетонная!

А потом пришел кот-баюн Граф, устроился теплым клубком под боком, ткнулся влажным носом ей в щеку, пощекотал пушистым хвостом, заставив ее рассмеяться. И темнота отшатнулась, словно ее ужалили. А вместе с ней отступил и страх.

Через годы, когда ей уже не нужен стал Граф, чтобы заснуть, в живых осталась только память, подсказывающая, что не всякая дорога безопасна и не всему можно верить. И если не видят другие, то это совсем не значит, что не должен и ты. И еще появилась привычка, когда все плохо, уходить в ласковые сны: отдыхать и собираться с силами. Как сейчас.

И вновь слышится стук колес знакомого поезда…

Соне снилась осень. В ней были синее-синее небо, широкое и бескрайнее - не рваный лоскут, зацепившийся за телевизионные антенны - и золотисто-багряный ковер, расстелившийся вдоль железной дороги. На поезд Соня в этот раз опоздала, и пришлось ей идти по рельсам вслед уходящим вдаль вагонам, весело подмигивающим стеклами.