Она вернулась в Париж в августе, решив вложить все свои сбережения – в основном полученное ею наследство – в покупку дома на одной из тихих улочек Пантена. Она оформила ипотеку на двадцать лет: это был ее способ признать, что она решила жить – хотя бы для того, чтобы выплатить долги. К тому же теперь она могла съехать со служебной квартиры, порвать с военными порядками, сделать перерыв. Ей нужно было собственное пространство.

Дом был слишком большим, но она сразу влюбилась в его своеобразие, которое нельзя было не оценить. Раньше здесь находилась шоколадная фабрика: стены из красного кирпича оттеняла широкая лестница из кованого железа, располагавшаяся в центре основного помещения – лофта; изящные колонны из коричневой стали упирались в металлические потолочные перекрытия. Вдоль всего дома шла красивая терраса с видом на пышно разросшийся сад, где клумбы, разделенные едва заметными среди растений дорожками, пестрели розами, геранью, георгинами и другими цветами. Лудивина полюбила этот запущенный сад, в чем-то похожий на нее саму, и пообещала себе ухаживать за ним, не дать цветам завянуть.

Во второй половине августа ее вызвал полковник Жиан: он предложил ей мало-помалу возвращаться к работе. Ее решили никак не наказывать и даже не ограничивать, а главное – не стали переводить в другой отдел. Да, она пошла на риск, но сумела задержать незаурядного преступника. Учитывая ее впечатляющий послужной список, полковник счел, что положительной психологической характеристики достаточно для того, чтобы она вернулась на свою должность, к тем же обязанностям, вновь получила прежнее звание и свое табельное оружие.

Сентябрь и октябрь прошли спокойно – даже слишком. На какое-то время ее заняло дело по мошенничеству со страховкой в семьдесят седьмом департаменте: подстроенный пожар повлек серьезные убытки. Кроме того, она помогала коллегам в работе по нескольким небольшим делам. Вечера она в основном проводила с Магали и Франком: они были такими же близкими друзьями, как Лудивина с Сеньоном. Франк как раз разводился и сильно переживал по этому поводу. Порой Лудивина после работы ходила в кино, листала скучные журналы, а когда ею овладевала апатия, просто овощем лежала на диване перед телевизором. Она куда меньше выкладывалась на занятиях боевыми искусствами, реже бывала в тире и постепенно превращалась из воительницы в обычную женщину. Она заставляла себя бегать несколько раз в неделю, чтобы оставаться в форме и сжигать излишки жира – она не отказывала себе в удовольствии вкусно поесть. Пожалуй, теперь это был ее единственный способ как-то себя дисциплинировать.

Подходила к концу последняя неделя ноября. Лудивина вернулась домой около семи вечера, медленно поднялась на второй этаж, в ванной стянула джинсы и оставила их лежать на линолеуме, затем влезла в удобные хлопковые пижамные штаны. Бросив свитер и бюстгальтер на край ванны, она натянула толстовку из мягкой, как кожа младенца, ткани – спереди черными буквами было написано «Femme fatale»[5]. В случае с Лудивиной эта надпись была вполне правдивой. Если бы только окружающие знали, что она пережила и что делала в последние пару лет…

Затем она спустилась в кухню, слишком большую для одинокой женщины, задумалась, что бы приготовить на ужин, но быстро сдалась и заказала суши.

Лудивина почти гордилась тем, как оформила первый этаж своего дома. Наполненный книгами шкаф придавал гигантскому помещению уютный вид. Правда, после работы у нее совершенно не оставалось ни сил, ни времени, так что читала она теперь совсем не так много, как прежде. Ее книги напоминали трофеи, завоеванные в борьбе с невежеством, – но, к ее огромному стыду, давно покрывшиеся пылью… Надо снова взяться за чтение, снова погрузиться в теплое забытье, которое дарит увлекательная книга.

Зато камин был полностью готов к использованию – одной искры хватило бы, чтобы разжечь поленья и нагреть комнату. На каминной полке стояли в рамочках семейные фотографии и несколько снимков коллег из Отдела расследований. На одном из снимков Лудивина стояла рядом с Сеньоном и еще одним весьма симпатичным парнем лет тридцати. С Алексисом.

Месяц назад Лудивина принесла цветы на его могилу: со дня его гибели прошло уже два года. Очень скоро, в день его рождения, она вернется на кладбище. Она чувствовала, что обязана так поступать. Это был ее долг перед товарищем, любовником. Перед тем, кто оказался жертвой.

На стенах в лофте висели старательно отобранные картины. Многоцветное рельефное изображение Парижа в стиле 3D-поп-арт работы Фаззино дополнило другую его работу, с видом Манхэттена, которая висела у Лудивины уже давно. Стену напротив, самую широкую в доме, закрывал большой американский флаг, изорванный за долгие годы службы ветрами и песком штата Нью-Мексико. Лудивина заплатила за флаг целое состояние, но он напоминал ей о том, как она, двадцатилетняя, ездила в США. Когда она рассматривала его выцветшую ткань, его оборванные края, комната словно наполнялась духом тех колдовских краев, легендами о ковбоях. Порой ей даже казалось, что она слышит зов труб и крики индейцев.

Паркет из широких досок черного дерева, положенный между колоннами из кованного железа, то тут, то там покрывали толстые ковры. Лудивина выбрала для дома потемневшую от времени мебель в сероватых, словно свинцовых тонах. Ее убежище полностью соответствовало ее новому внутреннему состоянию. За последние несколько месяцев она стала спокойнее и хотела, чтобы и дом тоже дарил ей спокойствие. Обстановка должна была соответствовать ей самой – пусть даже на втором этаже до сих пор стояли неразобранные коробки, а многое в доме еще нужно было перекрасить, переделать. Она до сих пор так и не взялась за ремонт собственной спальни – там все еще гуляли ледяные сквозняки, – и совершенно не понимала, почему ей не хочется этим заниматься. Но в целом работы в доме шли, и она верила, что у нее все получится.

На улице затрещал мопед курьера, привезшего суши, но звук мотора приглушили разросшиеся кусты и цветы. Она проглотила сырую рыбу, сидя по-турецки на угловом диване.

Лудивина отдыхала, развалившись под уютным пледом и даже не глядя на экран включенного телевизора, целиком отдавшись на волю собственных мыслей, когда вдруг зазвонил телефон. Сначала она решила не отвечать – пусть себе заливается, но вспомнила, что дежурит все выходные, и для очистки совести взглянула на номер на экране айфона.

Жандармерия. Тяжело вздохнув, она ответила на звонок.

– Прости, что порчу тебе вечер, – послышался мягкий голос Гильема, – но мы тут нужны.

– Срочно?

– На путях, на линии D, недалеко от Эври, нашли труп.

– Почему нельзя отправить туда местных полицейских? Или спецотряд?

– Потому, что мне рассказали все подробности. Я заеду за тобой через десять минут. Надень джинсы и куртку потеплее, ночь будет длинной.

Вот так все и началось. Очень просто.

Холодная луна безразлично глядела на южные предместья Парижа. Ухабистая дорога, выбоины, заполненные жидкой грязью, коричневатая хилая поросль вдоль обочин, редкие деревца на краю земляного склона, круто спускающегося к проложенному в овраге полотну железной дороги. Лишь расцвеченные огнями верхушки далеких высоток говорили о том, что в расположенных отсюда на значительном расстоянии пригородах все же есть жизнь. Кроме крошечных огней, видны были лишь шумозащитные экраны, дорожная развязка, пустырь, выходящий к пустой парковке у супермаркета, и бесконечная череда крыш домов, словно отвернувшихся от этого ничем не приметного места.

Лудивина вылезла из машины вслед за Гильемом, протиснулась между фургонами жандармов и пожарными автомобилями, сирены которых заливали все вокруг красным и синим светом. Вдали неустанно шумело шоссе – неутомимый пульс цивилизации.

Следователи подошли к обрыву по полю, заросшему высокой травой, и замерли, разглядывая происходящее метрах в пятнадцати ниже. Съехавшиеся эксперты, по большей части в форме, осторожно спускались по крутому склону. Железная дорога здесь шла по дну оврага: четыре параллельных рельса, над ними – кабели высокого напряжения. Лучи переносных, расставленных тут и там прожекторов выхватывали из полутьмы зону длиной более двадцати метров и шириной с весь балластный слой: эта зона была освещена ярко, словно хирургический стол в операционной. Лудивина догадалась, что прожекторы направлены только на этот участок, поскольку оборудования не хватило: поодаль она заметила отдельные силуэты людей, осматривавших железнодорожные пути в ярких лучах ручных фонарей. Затем совсем рядом она увидела на рельсах последний вагон поезда. Во всем составе было совершенно темно, словно его давно бросили: у гигантского пустого стального червя горели в темноте лишь два красных глаза.