И тут память стала возвращаться к Матвею.

Вспомнил он Лешкины глаза, Шубина, громко дышавшего ему в ухо, разговор… Он вошел в избу. Заспанная хозяйка возилась у печки.

— Митяй где? — спросил Матвей.

— Подался куда-то спозаранок. А чего тебе?

— Куда ж это он мог?.. — Матвей лихорадочно пригладил волосы, тоскливо огляделся.

— Куда… — ворчала хозяйка, — у него служба, не то что у вас, забулдыг несчастных!

Матвей прошел в горницу, сел на кровать. Потом снова вышел.

— Слышь-ка, а где тут мальчонка живет, Лешка? Ну, с немым он… Далеко?

— A-а, эти… У ветеринара стоят. Седьмой дом по этой стороне. А на что тебе?

— Да там… — Матвей сдернул с гвоздя свое пальтецо, — с ветеринаром надо потолковать.

Он быстро шел по пустой еще улице, по хрустящему, остро и чисто пахнущему снегу и думал, как сейчас он поднимет их сонных, заставит одеться, спасая, выведет огородами и поведет прочь отсюда, белыми лесами, по крутым гривам и сквозным борам, поведет к своей прежней, честной и боевой жизни. Скорей, скорей, еще не поздно!

Но тут из-за избы справа вышли наперерез ему черные фигуры. Они спускались с горы, от школы, торопливо семенили, скользя на снегу.

— А-а! — громко, на всю деревню, крикнул Шубин.

Матвей перебросил себя через плетень и побежал мимо дома, по огороду, спотыкаясь о торчащие из снега капустные кочерыжки, опять через плетень — и дальше, по белому полю.

— Обожди, обожди, не надо!.. — Шубин отталкивал немецкого солдата, подбежавшего к плетню и поднявшего автомат.

— Дай-ка я, я по-простому, зачем шум… — бормотал он, укладывая карабин на плетень и вжимая приклад в плечо.

Черная фигура бежала через белое поле по прямой, не виляя. «Э, дурак…» — подумал Шубин, накрывая фигурку кольцом намушника.

Лешка проснулся от выстрела. За окном белело. Он вскочил, еще ничего не соображая, но уже чувствуя, что совершил ошибку. Проспал!

Он спрыгнул с сеновала, и документы тяжело тряхнулись у него под рубахой. Тогда он вспомнил все.

Он выскочил из сарая.

Мир был белым! Это было пугающе неожиданно, словно он проснулся в другой жизни. Снег как бы отделил его от всего вчерашнего…

— Леха! — позвали за спиной. Лешка обернулся и увидел Женьку, стоящего у поленницы с пистолетом в руке.

Когда Лешка рассказал про то, что Сергей ждет на кордоне, Женька в ярости ударил себя кулаком по колену:

— Предатель — Самохин! Понял?! У-у, гады… И ты спал?

Оба понимали, что дороги минуты, и заговорили о главном. Лешка сказал, что Сергей велел Женьке нести документы прямо к партизанам. Это сейчас самое важное.

Женька считал, судя по разговору Краузе с лесником, что, пока немцы не хватились Сергея, ему на кордоне ничего не угрожает, но, конечно, его надо срочно предупредить и, главное, принести ему оружие.

Лешку беспокоил выстрел, но Женька сказал, что это, наверное, полицай спьяну бахнул.

Женька завернул документы в обрывок клеенки и положил под рубаху, на грудь. Лешке протянул ТТ.

— Для Сергуни.

— А мне?!

Женьке не хотелось расставаться с «вальтером».

— Да у Самохина отберете, у него, наверно, есть.

— А если нет?! — возмутился Лешка. — Куда мы с одним пистолетом?

— Да на, бери! — Женька отдал «вальтер». — Я и с «лимонкой» не пропаду.

Пистолеты Лешка засунул за пояс, под пиджаком их не было видно.

Из деревни выбрались благополучно, хотя пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти посты. В лесу остановились.

Женька подробно рассказал, как им надо будет идти с кордона: по просеке, потом через ручей, где начинается большая гарь, и как можно дальше идти по воде вверх — чтобы не было следов. За гарью — болото. Женька рассчитывал, что, пока они туда доберутся, он успеет привести к болоту партизан.

— Ну топай! — Женька повернулся и быстро пошел в лес. Обернувшись на ходу, он увидел, как Лешка лезет через валежину. Вот перелез, скрылся.

Сейчас Женька был уже далеко от деревни, и поэтому шел не таясь. Надо было перейти просеку, а потом глухую дорогу, пересекавшую ее. Вон уже виден просвет… Впереди качнулись ветви, и вышел немец с автоматом у живота.

— Хальт!

И сразу из кустов поднялись еще трое. Женька прыгнул в сторону, автомат выплюнул долгий огонь. Женька бросил гранату и упал. Взрыв наполнил лес долгим гулом. Женька возился со второй гранатой, выдернул чеку, зажал гранату в руке, прислушиваясь. «Не торопиться, только когда подойдут и захотят схватить…» Он встал на колени, поглядел. Черное пятно на снегу, один лежит, других не видно. Тут сзади затрещали ветки, Женька вскочил и бросился в сторону. Очередь, другая! Пули со свистом секут ветви. Он стремительно бежал по кустам, прыгал через валежины, падал и снова бежал, неуклюже размахивая рукой, в которой была граната. Больше у него не было ничего, кроме этой гранаты, и скобу нельзя отпустить.

Женька все бежал, стрелять перестали, но он понимал, что по следу на снегу его прекрасно найдут и без собак. А след его вел к партизанам. Поэтому, добежав до ручья, он долго шел вверх по воде. Потом он снова бежал, хотя сил уже не было. Он вышел к реке, сбросил ватник и поплыл, держа руку с гранатой над водой. Он не чувствовал холода. Наконец он переплыл реку и пошел через болото, держа направление на приметную гриву. Он не чувствовал пальцев и не чувствовал ими гранату, поэтому старался чаще смотреть на руку, не разжимается ли.

Когда его остановил дозорный, Женька не мог говорить. Так и пришел он в партизанский лагерь, закоченевший, мокрый, онемев, с гранатой в руке. Его обступили. Женька вытянул руку, все отшатнулись.

— Отпускай пальцы, — сказал Никитич.

А он не мог.

Он увидел тлеющее кострище, Пашку и ветеринара и показал рукой себе на грудь. Никитич расстегнул ему рубашку и достал пакет. Тогда Женька прижал руку с гранатой к животу и лег на угли. Если рванет, других не заденет… Он лежал, скрипя зубами, пока не почувствовал свои пальцы. Тогда он встал. Кто-то вставил в гранату чеку, наспех сделанную из проволоки, и тогда он наконец разжал пальцы.

Майор Краузе сидел в доме лесника и играл зажигалкой: то ставил ее на попа, то клал набок. В комнате было тихо, только зажигалка постукивала о стол. Русский разведчик сидел в углу на хозяйском сундуке, прислонясь затылком к стене и охватив сцепленными руками колено. На табурете в углу сидел обер-лейтенант, четверо автоматчиков были снаружи — в доме, сарае…

Майор не мог себе простить, что, вернувшись вечером со скотного двора, он не зашел к себе в кабинет, а сразу лег спать. Вскрытые коробки он увидел только рано утром, когда пришел староста и обер-лейтенант поднял тревогу. История с этим партизаном-полицейским настолько путала все карты, что майор пришел в бешенство. Кому нужны эти разоблачения! То Курт портит игру, то эти… Но когда, одевшись, майор вошел в кабинет, он увидел развороченные коробки. Конечно, юродивого уже не было в деревне, и ветеринара, и этого… Майор не мог без ярости вспомнить Пашку. Так обмануться!

Но дальше все было сделано очень четко. Из леса хорошо была видна красная тряпка на заборе кордона. Русского взяли неожиданно легко, он был без оружия. Но при нем не было и картотеки! Оставалась надежда, что документы принесет сюда ветеринар. Или кто-то из этих мальчишек.

Сергей сидел, прикрыв глаза и расслабившись. Спасти его могла счастливая случайность или чудо, что практически одно и то же. А принимать в расчет чудеса не имело смысла. У Сергея было время обдумать варианты спасения и прийти к выводу, что надеяться не на что.

Он пришел на кордон ночью. Дом был тих и темен. Удивило его отсутствие собак: он прошел от ворот до дома в полной тишине. Постучал — ответа не было, он потянул дверь — она открылась… Шаркая, расставив руки, прошел он сени, вошел, видимо, в горницу — темнота была почти полная, еле заметно серело окно.

— Это кто? — очень спокойно спросил мужской голос. Потом раздался сухой, какой-то металлический кашель.