Накануне вечером она была так раздавлена после сеанса, что едва доехала до дома, так ей хотелось расплакаться. Выпив почти целую бутылку вина, что уже входило в привычку, рухнула в кровать. Сил на слезы не осталось, поэтому Никки сразу уснула и проспала почти до девяти утра. Сегодня она чувствовала себя гораздо лучше… впрочем, только до сеанса с Картером Беркли. После его параноидального нытья она снова впала в мрачное уныние. Оставалось надеяться, что по дороге домой ей станет немного лучше.

Оказавшись дома, Никки сразу же включила телевизор и отправилась наверх переодеться. В последнее время радио и телевизор стали ее постоянными спутниками, поскольку немного скрадывали одиночество. Скинув наряд психотерапевта – юбку, блузку, пиджак, Никки облачилась в шорты, майку и кеды. Она решила, что идеальным завершением вечера будет пробежка вдоль моря. Никки не бегала целую вечность, со смерти мужа, а ведь когда-то пробежки приносили ей истинное наслаждение: приятное дуновение морского бриза, ласковое солнце, ощущение свободы и радости…

Никки не ждала чудес, радость в ее жизни стала чужаком, пробежка была нужна для смены обстановки. Пора прекращать одинокие вечера у телевизора с бокалом вина. Уж если бестолковая Лиза Флэннаган способна выползти из своей раковины, неужели Никки не справится?

По телевизору шел выпуск новостей.

– В кустах одной из центральных аллей, буквально в десяти метрах от дороги, было найдено тело молодой женщины, – говорил ведущий. – Предварительная причина смерти – убийство. Жертва – женщина лет тридцати, белая. На теле многочисленные ножевые ранения и следы пыток.

Никки сухо сглотнула.

«Как же эти репортеры любят детали!»

– В отчете полиции говорится, что лицо жертвы сильно изуродовано, что затрудняет опознание.

Никки торопливо достала из холодильника бутылку воды.

«Боже, неужели поблизости ошивается какой-то псих?»

– А теперь к новостям спорта. В этом сезоне…

Никки выключила телевизор и вышла из дома.

Она почти добежала до бульвара Сансет, когда зазвонил ее мобильный.

Это был Трей. Он плакал навзрыд, так что невозможно было разобрать ни слова.

– Так, дорогой, дыши медленно. Очень медленно, – принялась успокаивать его Никки.

Из трубки послышались два судорожных вздоха.

– Молодчина, – похвалила она. – Теперь можешь рассказать, в чем дело?

– Лиза! – выпалил Трей. – Лиза Флэннаган.

Трею нравилась Лиза, Никки давно это подметила. Парнишка тайком таращился на клиентку, когда она выходила из кабинета, и улыбался, принимая плату за сеанс.

– Что с ней такое? – мягко спросила Никки. – Я уверена, что все не так плохо.

– Все плохо! Она мертва. – И Трей снова разрыдался.

Никки ощутила странный гул в ушах. Машины, проезжавшие мимо, казались ей фантомами.

– Как это? – наконец произнесла она.

– Она умерла. Ее убили. – Трей буквально взвыл. – В «Новостях» передали.

Ноги Никки стали ватными. Она же видела Лизу только вчера, живую, здоровую, уверенную в своем прекрасном будущем!

– Не может быть, ты ошибаешься…

– Я не ошибаюсь. Боже, док, это ужасно. Какой-то псих порезал ее на куски. Прямо посреди аллеи, недалеко от нашего центра!

Никки охнула, вспомнив выпуск новостей. Неужели в них говорили о Лизе?

– Доктор Робертс? Вы меня слушаете?

Голос Трея казался далеким и детским.

Никки охватило страшное чувство вины. Она завидовала Лизе, ее радостному настроению и наивной глупости, она осуждала Лизу… и вот теперь Лиза мертва.

Никки гнала эти мысли прочь, но они кружили роем в голове, словно назойливые мухи.

– Поговорим завтра, Трей, – тихо проговорила Никки и выключила телефон.

На смену старому кошмару пришел новый.

– Доктор Робертс. Николя Робертс. Вопрос очень простой, сынок: это мужчина или женщина?

Над столом Трея нависли два копа. Выглядели они внушительно. По мнению Трея, даже угрожающе. Еще бы: два здоровенных полицейских и маленький черный парнишка, к тому же бывший наркоман и барыга, сбывавший мет и кокс в Вестмонте, южном районе Лос-Анджелеса. «Аллея смерти» – вот где он ошивался еще совсем недавно.

– Сейчас у нее пациент.

Тот коп, что был ниже ростом и толще, с большими влажными и на удивление бледными губами, походившими на толстых опарышей, сверлил Трея взглядом.

– Это там? – кивнул он на дверь кабинета.

Полицейской формы на нем не было, и значок он не показывал. Точнее сказать, оба копа значки не предъявили. Однако все в них – от вальяжного самодовольства до манеры растягивать слова – указывало на то, что они представители закона. Трею даже в голову не пришло спросить их фамилии и звания.

– Да, там, – подтвердил он послушно. – Но как я сказал раньше, у доктора Робертс сейчас пациент. Во время сеанса ее нельзя беспокоить.

– Да неужели? – Толстый коп неприятно улыбнулся и направился к двери.

– Брось, Мик, – миролюбиво заметил второй полицейский и похлопал толстого по плечу. – Подождем немного.

– Подождем?

Губы-опарыши недовольно изогнулись, однако высокий коп не обратил на это внимания и направился к итальянскому кожаному дивану. Подхватив со столика журнал «Психология сегодня», он как бы невзначай спросил:

– Сеанс длится минут пятьдесят, верно? Я ходил к психологу после развода.

– С которой из твоих жен? – поддел толстый коп, усаживаясь рядом. Ему явно не нравилось ждать под наблюдением Трея.

– Да с каждой из них, – улыбнулся напарник. – Всякий раз я был просто раздавлен.

Губы-опарыши поджались. Толстяк выглядел точно так, как должен выглядеть мерзкий коп в Лос-Анджелесе: зажравшийся, туповатый, впитавший ненависть к черным с молоком матери и стрелявший прежде, чем пошевелит мозгами. Судя по тому, с каким омерзением он поглядывал на Трея, на жирном теле вполне могла быть свастика, набитая много лет назад, – настолько очевидными были его расистские наклонности. Возможно, второй полицейский был ничуть не лучше, однако явно получил неплохое образование и научился скрывать мысли за вежливой улыбкой. А быть может, считал, что роль хорошего копа развяжет язык доктору Робертс лучше, чем хамство.

О, Трей неплохо разбирался в людях. Он не был психотерапевтом, но порой безошибочно ставил диагноз пациентам доктора.

– И долго еще? – Губы-опарыши опять поджались, когда их обладатель посмотрел на настенные часы. Взгляд был таким неприязненным, словно часы были косвенно виноваты в происходящем.

– Еще пятнадцать минут, – тотчас откликнулся Трей. Он сообразил, что копы пришли узнать о Лизе и ее частной жизни. Скорее всего они запросят все записи сеансов и будут копаться в чужом грязном белье. При мысли об этом парню стало мерзко.

Трей повидал, как люди покидают этот мир тем или иным способом. На жертв убийств и дохлых торчков он тоже насмотрелся. Но эти смерти случались в другом мире. Перестрелки, передоз, разборки в подворотнях для окраин, где вырос Трей, были привычной картиной – грустной, но привычной.

Но это!

Лиза была совсем из другого мира – мира белых, красивых и богатых жителей Лос-Анджелеса, мира, в котором умирают в постели от старости. Как такое дерьмо проникло в прекрасный мир Лизы и доктора Робертс? Мир, в который его вытащили из грязи, приняли как родного ребенка, уважали.

Этим дрянным копам здесь не место! Они притащили в светлый офис доктора всю мерзость своего мира!

– Быть может, воды? – вежливо спросил Трей.

– Спасибо, воздержусь, – покачал головой «хороший коп».

– А я хочу колы, – заявил толстяк, не отрывая взгляда от смартфона. Больше он ничего не произнес, но в воздухе очевидно повисло: «Живо, черножопый!».

Трей раздраженно сжал кулаки под столом. Ему чертовски хотелось сказать, что колы нет, но инстинкт самосохранения, не раз спасавший ему жизнь в подворотнях, заставил прикусить язык.

«Не связывайся с копами. Никогда не нарывайся».