Джоди Пиколт
Сохраняя веру
Посвящается Лоре Гросс
Десять лет назад вы с такой силой поверили в меня, что смогли убедить издательский мир рискнуть, и я начала печататься. За следующие сорок-пятьдесят лет плодотворного сотрудничества и за нашу дружбу! Теперь вы понимаете, почему я не могла посвятить эту книгу падре Пио?
© М. П. Николенко, перевод, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
Издательство АЗБУКА®
Пролог
10 августа 1999 года
При обычных обстоятельствах нас с Верой не было бы дома в тот момент, когда мама позвонила нам, чтобы мы пришли посмотреть на ее новехонький гроб.
– Мэрайя? – удивилась она, услышав в трубке мой голос. – Не думала, что застану тебя…
– Продуктовый магазин закрыт, потому что в овощном отделе система орошения вышла из строя и все затопила, – вздохнула я. – А у хозяина химчистки кто-то умер.
Сюрпризов я не люблю. Предпочитаю придерживаться плана. Моя жизнь напоминает мне новенький органайзер, где все аккуратно и каждый ярлычок на своем месте. Этим я обязана своему образованию – у меня диплом архитектора – и упорному нежеланию стать такой, как моя мать. За каждым днем я закрепила определенное назначение: в понедельник собираю стены кукольных домиков, во вторник обставляю их мебелью, среда – день разъездов, четверг – день уборки, в пятницу я занимаюсь внеплановыми делами, накопившимися за неделю. Сегодня среда. Обычно я забираю рубашки Колина, еду в банк, потом закупаю продукты. Едва успеваю вернуться домой и разобрать покупки – пора везти Веру на балет. Урок начинается в час дня. Но в этот раз по независящим от меня причинам мне некуда девать свободное время.
– Ну что ж… – говорит мама в своей неподражаемой манере. – Значит, самой судьбе угодно, чтобы ты ко мне приехала.
Вдруг передо мной появляется Вера:
– Это бабушка? Ей привезли?
– Что привезли?
Еще только десять утра, а у меня уже болит голова.
– Скажи Вере, что привезли, – говорит мама на другом конце провода.
Я оглядываю комнату: надо бы ковер пропылесосить, но если я сделаю это сегодня, то чем буду заниматься завтра?
В стекла тяжело барабанит августовский дождь. Вера кладет мягкую теплую ладошку мне на колено.
– Ладно, – говорю я матери. – Сейчас приедем.
Мама живет в двух с половиной милях от нас в старом каменном особнячке, который все в Нью-Ханаане[1] называют Пряничным домиком. Вера видится со своей бабушкой почти каждый день. Играет у нее после школы в дни, когда я работаю. Мы могли бы и пешком дойти, если бы не погода. Только сели в машину, как я вспоминаю, что забыла сумочку на кухонной столешнице.
– Подожди, – прошу я Веру и, сгорбившись, будто боюсь растаять от дождя, бегу к дому.
Открываю дверь, и тут же звонит телефон. Беру трубку:
– Алло?
– О, ты дома? – произносит Колин.
При звуке его голоса мое сердце словно бы подпрыгивает. Мой муж – менеджер по продажам в маленькой фирме, которая производит светодиодные таблички с надписью «Выход». На два дня ему пришлось уехать в Вашингтон, чтобы проинструктировать нового торгового представителя. Мы с мужем как шнурки на туго затянутом высоком ботинке. Не можем друг без друга. Потому-то он сейчас и звонит.
– Ты в аэропорту?
– Да… Застрял тут, сижу…
Наматывая телефонный провод на руку, я вслушиваюсь в слова Колина, в его округлые гласные и слышу то, что он стесняется сказать на людях: «Люблю тебя. Скучаю по тебе. Ты моя». Механический голос объявляет о прибытии очередного рейса.
– У Веры сегодня бассейн?
– Нет, танцы. В час. – Секунду помолчав, я мягко спрашиваю: – Когда ты будешь дома?
– Как только смогу.
Я прикрываю глаза. Что может быть лучше, чем обнять вернувшегося из командировки Колина, уткнуться лицом в изгиб его шеи, наполнить легкие его запахом! Колин вешает трубку не попрощавшись. Я улыбаюсь: это очень похоже на моего мужа. Он так торопится домой, ко мне!
Пока мы едем к моей маме, дождь прекращается. Возле большого футбольного поля на окраине города машины одна за другой съезжают на узкую обочину. Над сочной зеленой травой выгнулась идеально правильная радуга. Я не останавливаюсь, а даже наоборот, прибавляю скорости:
– Можно подумать, эти люди никогда ничего подобного не видели!
Вера опускает стекло и высовывает ручку наружу, потом протягивает ее мне.
– Мамочка! – кричит она. – Я потрогала радугу!
Я машинально опускаю глаза и вижу на пальчиках дочки разноцветные полосы: красную, синюю, светло-зеленую. У меня перехватывает дыхание. Но через секунду я вспоминаю, что час назад Вера сидела на полу гостиной, зажав в кулачке разноцветные фломастеры.
Доминанта гостиной моей мамы – довольно уродливый угловой диван с обивкой «Ногехайд»[2] телесного цвета. Я пыталась уговорить ее купить красивый мягкий гарнитур из натуральной кожи с парой вольтеровских кресел, но она только рассмеялась: «Кожа – это для гоев с фамилиями прибывших на „Мэйфлауэре“ переселенцев». И я от нее отстала: во-первых, кожаный диван есть у меня самой, во-вторых, я замужем за гоем, который действительно носит фамилию одного из прибывших на «Мэйфлауэре». Хорошо, что мама хотя бы не накрыла свой «Ногехайд» полиэтиленовой пленкой, как делала бабушка Фанни, когда я была маленькой.
Сегодня, как только я вошла, в глаза мне бросилось другое мамино приобретение, затмившее диван.
– Ух ты, бабуля! – восторженно шепчет Вера. – Там кто-нибудь есть?
Быстро опустившись на колени, она стучит в отполированную до блеска стенку продолговатого ящика из красного дерева. Если бы сегодня был нормальный день, я бы сейчас щупала и нюхала мускусные дыни, выбирая ту, которая поспелее, или, вручив мистеру Ли тринадцать долларов сорок центов, забирала у него семь рубашек, до того накрахмаленных, что, когда кладешь их на заднее сиденье машины, они лежат там, как обрубки тел.
– Мама, что гроб делает у тебя в гостиной?!
– Это не гроб, Мэрайя. Видишь стекло сверху? Это гробовой столик.
– Гробовой столик?
В доказательство своих слов мама ставит на стекло кофейную кружку:
– Видишь?
– И все-таки у тебя в гостиной гроб, – повторяю я, не в силах переступить через этот камень преткновения.
Мама садится на диван и кладет на свой гробовой столик ноги:
– Знаю, дорогая. Сама выбирала.
Я хватаюсь за голову:
– Ты же только что была у доктора Фельдмана, и он сказал, что ты, может, всех нас переживешь, если будешь регулярно принимать таблетки от давления.
– Когда это случится, – пожимает плечами мама, – у тебя будет одной заботой меньше.
– Ради бога, мама! Ты обиделась из-за того, что Колин упомянул о новом жилом комплексе для пожилых людей? Клянусь, он просто думал, что тебе было бы…
– Успокойся, милая. В ближайшее время я не собираюсь сыграть в ящик. Просто в гостиной нужен стол, а у этого такой приятный цвет. Его изготовил мастер из Кентукки, про которого я видела сюжет по телевизору.
Вера растягивается на полу возле гроба.
– Ты можешь в нем спать, бабуля, – предлагает она. – Будешь как Дракула.
– Признайся: за такое качество и помереть не жалко, – говорит мама.
Вот уж действительно качество – умереть не встать! А если серьезно, то гроб очень красивый: отполированное красное дерево блестит, как морская гладь, все скосы и соединения выполнены безукоризненно, петли сверкают, как маячки.
– К тому же цена хорошая, – добавляет мама.
– Только, пожалуйста, не говори мне, что он уже был в употреблении.
Мама фыркает и смотрит на Веру:
