Такие проблески в извращенном сознании матери случались очень и очень нечасто и являлись для дочери лучшими днями в ее кошмарном существовании. В основном же в квартире, где постоянно царили хаос и беспорядок, маленькому и несчастному созданию было находится страшно и жутко, но деваться из этого социального «ада» ей было некуда, и она постепенно привыкла к такому жестокому обращению и даже стала считать его абсолютнейшей «нормой» жизни.

В детском садике, куда ее определили бесплатно, как дочь малоимущих родителей, давно уже привыкли, что за ней никто не приходит и отпускали Екатерину до дома одну. Однажды, вернувшись таким образом в квартиру, она с ужасом обнаружила, что в одной из комнат ее мать ласкается с чужим, незнакомым мужчиной. Пьяный отец в это же самое время спокойно спал в соседних с этими помещениях. Девочка «застыла» на пороге родительской комнаты, будучи не в силах двинуться с места.

Через какое-то время Ветрова-старшая заметила, что за ней и ее очередным ухажером внимательно наблюдают и, резко оттолкнув от себя полового партнера, стремительно встала. Подойдя к ничего не соображающей от пережитого шока маленькой дочери, мать схватила ее за длинные волосы и потащила в соседнюю комнату, где спал другой, более пьяный, родитель. Рассыпав в углу на пол сушенный горох, она поставила девочку на колени и злобно сказала:

– Вот, маленькая «дрянь», теперь постой и подумай. Будешь знать, как подглядывать за тем, что делают взрослые.

«Заливаясь» слезами, маленькая Катя запричитала:

– Мамочка, прости. Я больше не буду… честно.

Однако женщина была непреклонна. Создавалось впечатление, что она получает удовольствие от страданий собственной дочери, так как видя происходящее, она украдкой улыбалась, и чем больше ревела девочка, тем радостнее становилось выражение на ее опухшем от беспробудного пьянства лице.

В первый раз Людмила Витальевна ограничила такое наказание всего лишь одним только часом, но со временем подобная мера воздействия вошла у нее в привычку, и за малейшую свою провинность Екатерина, предварительно как следует получив тумаков, вставала на колени в угол на рассыпанный там же сушенный горох, который никто оттуда уже и не брал на себя труд убирать. Мать от ее мучений испытывала какое-то непонятное даже ей самой наслаждение, дитя же только копило злость и закаляло характер.

Постепенно она настолько привыкла к ежедневным побоям и наказаниям, что научилась не обращать на боль совершенно никакого внимания и плакала только так, в основном делая это для вида, чтобы не раздражать еще больше мучительницу-родительницу.

Когда девочка едва достигла шестилетнего возраста, ее родители к тому времени полностью деградировали. На маму ухажеры обращали внимание все меньше и меньше, и ходили к ней только крайне асоциальные личности. Настало время, когда в доме абсолютно нечего стало кушать. Катя на тот момент уже стала ходить в первый класс, в школу, и однажды, вернувшись с занятий, спросила:

– Мама, а чем мы сегодня будем обедать?

– Ах, тебе, дрянная девчонка, еще и есть подавай, – заорала Людмила Витальевна, хватая по привычке дочь за волосы одной рукой, а другой «раздавая» ей оплеух, – постой-ка, милая, в углу на горохе, тебе, я вижу, это очень понравилось.

С этими словами, женщина потащила девочку к месту ее наказания, при этом гневным голосом объясняя:

– Если тебе хочется жрать, мелкая «сучка», так пойди же, «мерзавка», и укради, заодно и меня тоже накормишь.

Просить пощады было бы бесполезно, и хотя Екатерина боли уже не чувствовала, но она хорошо усвоила, что если не будет плакать, то наказание только усилится, и мать придумает ей что-нибудь более чем жестокое. Поэтому она исправно рыдала, ненависть ее же от этого только усиливалась.

В дальнейшем, чтобы себя прокормить, девочка в компании таких же отверженных родителями детей стала заниматься собирательством металлолома, не всегда добывая его только законными способами. Постепенно и сотрудники детской комнаты милиции стали обращать на эту семью гораздо более пристальное внимание. Семья была поставлена на учет, и ей был присвоено официальное клеймо – неблагополучной.

Так прошел еще один год, прошедший в тяжелых испытаниях, мучениях и тревогах за ближайшее будущее. Катя по-тихому, не привлекая внимания матери, отметила свое семилетие и стала готовиться к отчаянной мести, по-детски считая себя уже достаточно взрослой. Она выжидала только удобного случая и вот однажды, зайдя в квартиру, она вдруг увидела, что ее мать находится с тем же самым мужчиной, с которым она застала ее тот самый, ставший таким знаковым, первый раз. Они оба лежали в комнате на кровати и были притом абсолютно голые, причем представитель мужского пола был в это мгновение сверху. Отец в тот же самое время, будучи уже полупьяным, сидел перед подъездом на лавке, терпеливо ожидая, когда же ему разрешат войти в помещение.

Внутри маленькой семилетней девочки, при виде этой несправедливой картины, в один миг напомнившей ей обо всех ее мучениях и страданиях, все словно бы «закипело». Чувство ее негодования еще более усиливалось оскорбленным самолюбием за своего уже полностью деградировавшего, ничего практически не соображающего отца. На удивление оставаясь совершенно спокойной, Екатерина отправилась на кухню, где выбрала нож с самым, как она посчитала, длинным лезвием и, взяв его в правую руку, вернулась в комнату, где ненавистная мамаша наслаждалась утехами со своим давним любовником.

Униженная и оскорбленная дочь подошла к ним сзади и некоторое время наблюдала за энергично «гуляющей» вверх и вниз задницей «приговоренного» уже кавалера, «питавшего» ненасытной «любовью» ее родительницу. Ее нерешительность длилась не больше минуты. Выбрав удобный момент, она всадила нож в промежность «мерзавца», сделав это по самую рукоятку. К слову сказать, длинна лезвия была не менее двадцати пяти сантиметров, а ненавидящей силы вполне хватило, чтобы вогнать его полностью в опостылевшее девочке тело. Выдернув клинок обратно, девочка молча осталась наблюдать за тем, что будет твориться в дальнейшем.

Мужчина дико взвыл, но встать он уже так и не смог: его словно бы разбил безжалостный паралич. Женщина, поняв, что случилось, попыталась столкнуть истекающего кровью, уже явно бывшего ухажера, но и у нее это также не получилось. Так они и застыли оба: он, истекая кровью; она, вереща от испуга и призывая на помощь.

Катя, наблюдая за этой сценой, мучительно пыталась побороть в себе желание вонзить ножик и в тело своей опостылевшей мучительницы-родительницы. Пусть и с трудом, но это у нее получилось, хотя искушение девочки было настолько великим, что если бы мать сказала хоть одно грубое слово, то судьба бы ее в тот миг была решена. Однако женщина, глядя в уверенные и жестокие глаза маленькой дочери, словно чувствуя это, только раболепным голосом приговаривала:

– Катенька, дочка, прости, пожалуйста… не убивай: я больше тебя никогда не обижу. Я исправлюсь…честно.

Девочка ничего на это не отвечала, а стояла и в мыслях своих боролась с непреодолимым желанием закончить существование этой, такой ненавистной ей, женщины. Постепенно любовник затих, а тело его обмякло. У Людмилы Витальевны получилось сбросить его с себя на пол. Осторожно обойдя дочь стороной, она, так и ничем не прикрывшись, будучи вся в крови, выбежала на улицу с криками: «Помогите!!!»

Когда приехали сотрудники милиции и увидели то, что же в действительности случилось, многим, даже видавшим-виды, тогда стало не по себе. Девочка так и стояла посреди комнаты, оставаясь с окровавленным ножом в руке и озираясь по сторонам, как затравленный маленький зверек, готовая в любой момент бросится на очередную, отважившуюся встать на ее пути жертву. С большим трудом милиционерам удалось вырвать из ее небольших ручек нож.

Когда к ней приблизились с этой целью, Екатерина бросилась на ближайшего к ней сотрудника, желая поразить его в то же самое место, куда чуть ранее воткнула клинок в уже теперь мертвого кавалера собственной матери. Милиционеру удалось увернуться, а девочка стала «метаться» по комнате, словно бы сумасшедшая, размахивая перед собой грозным орудием недавнего убийства и не давая к себе приблизится. Когда одному из служителей закона все-таки посчастливилось схватить ее за руку, Катя, бешено извиваясь, всех, кто только оказывался с ней рядом, стала кусать остренькими зубами и царапать маленькими ногтями. Пришлось ее связывать и колоть успокоительное лекарство.