Но меня опять опередили. На четвертый день в нашей многотиражке появился фельетон о лопате, да с таким соком был написан, что я не читал, а прямо захлебывался. И вот с этого момента началась у меня литературная слава. В цехе первым встретил Горбунов и поздравляет:

– Написал… Писать ты можешь… Только как бы в двух местах гонорар не пришлось получать…

– Дурак ты, – отвечаю ему, смекнув в чем дело. – Да ты откуда узнал? Кто это «Свёрлышко»?

Гляжу я, и оказывается, что все ребята считают меня автором этого фельетона. Как нарочно кто-то распространил эту версию и поддерживает ее. Да так, что сколько я ни пробовал доказать обратное, мне в ответ только ухмылялись: «Знаем вашего брата. Скромничаете!». Ну, думаю, черт с вами, поговорите и замолчите.

Но все это были только капельки, настоящая гроза разразилась на следующей пятидневке. Газету прямо вырывали из рук. Захватили меня ребята в плен и давай восхищаться:

– Вот это ты разделал! На все корки!

А я стою и ушами хлопаю. Только попробовал сказать, что это совсем не я, а мне в ответ хором:

– Брось, Степа! Мы точно знаем, что это ты. Ты!.. Ты!!!

И все на меня пальцами, как пиками, норовят попасть. А я стою между ними и пот хладнокровно с лица сгребаю.

В обед вызвал меня в конторку мастер. Как хорошего человека на стул посадил. Сижу, жду, мастером любуюсь, профиль его лица изучаю. Он тоже сидит против меня и жирно красным карандашом требования подписывает. А потом бросит на меня из-под бровей нежный взгляд, вскочит, пробежит по конторке и опять на стул. Посидели мы в гробовом молчании минуты три, и стал он мне про свои подвиги рассказывать.

– Товарищ Меркулов, знаете ли вы, что я заслуженный красный партизан, что я никогда от Будённого не отставал? Орден имею!

– Тысячу раз об этом слышал, Антон Захарыч.

– А как ты думаешь, – развивал он дискуссию и напрягал голос, – могу я тебя к ответственности притянуть за клевету?

– Конечно, можете, – хладнокровно говорю я. – Если только докажете, что я хоть когда-нибудь, хоть одним словом неправильно задел вас.

Взглянул я тут на мастера и ужаснулся: лицо у него стало красным, как разрезанный спелый арбуз. Ну, думаю: припадок случится или расширение сердца… А он только заскрипел челюстями и успокоился.

– Товарищ Меркулов, любопытно мне еще услышать от вас, кто это в нашей цеховой столовой порядок навел? Рукомойники, вешалки поставил, гардины повесил, скамейками, столами, посудой, водой обеспечил? Кто больше всех шефствует над столовой?

– Антон Захарыч, да об этом все мухи знают, которых вы, можно сказать, как класс ликвидировали из столовой.

– Хорошо, значит, я. А кто в цехе вентиляторы поставил?

– Тоже вы, – хладнокровно соглашаюсь я.

Мастер глубоко вздохнул и давай меня дальше гонять, как прокурор подсудимого.

– Ну, а теперь скажи мне, кто это полный штат рабочих подобрал и создал им такие условия, что все они, как один, закрепились на всю вторую пятилетку за нашим цехом?

– Антон Захарыч, да что вы мне такие вопросы задаете? – наконец с протестом выступил я.

– Нет, ты мне отвечай, я или не я?

– Ясно вы!

– Я, говоришь!.. Я?!

Тут Антон Захарыч, как говорят у нас в электрическом, на короткое замкнулся. Просто аварийный случай с человеком произошел. Поднялась над столом его длинная худая фигура и закачалась, как на ветру. Стукая по столу костяшками кулака, он принялся не ругаться, а прямо декламировать:

– А теперь отвечай мне, молодой человек… Зная, что я всегда иду навстречу рабочим предложениям, какое вы имели право, не сказав мне ни слова, писать в газету об этих самых несчастных чайниках, урнах, вениках, паутине, инструменте и…

И пошел, и пошел громыхать, как трактор на третьей скорости… Я даже удивился – никогда не слышал, чтобы он так гладко говорил. А под конец, передохнув, он с еще большей силой обрушился на меня:

– Да знаешь ли ты, молодой человек, почему у меня всего этого нет? Ты решил, что я-то об этом не думал? На, посмотри!.. Это что?.. Что?..

Вытащив из ящика груду требований и лихорадочно роясь в них, Антон Захарыч кричал:

– Это, это что?.. Грамотный?.. Читай!.. «Прошу главный магазин отпустить для электроцеха пять метелок, две дюжины чайников и… и…»

– Подождите, успокойтесь, Антон Захарыч. – Я попробовал оправдать автора фельетона. – Чайники мы могли бы сделать сами, у нас есть слесаря, которые… А метелки из обрезков стальной проволоки такие бы получились!.. Это одно, а второе… Если вы думаете, что это я фельетон… Клянусь!..

Но мастер, кажется, всё готов был услышать, но только не это.

– Ложь!.. Ты… Кто у нас еще в цехе говорит такими словечками, какими вся статейка написана? Нет, я знаю!..

Мастер, точно обессиленный, упал на стул и сразу другим, ослабевшим и разбитым голосом стал меня укорять:

– Чайники будут… урны будут… окна застеклю… запасные части будут. Но знай, Меркулов, нехо-о-ро-шо ты сделал! Обидел ты меня до мозга костей. Нельзя старика обходить. Когда я отказываюсь что делать, тогда и пиши. Ведь я тридцать два года на этом заводе! Ни одного выговора, с двенадцатого года, ни одного пятна! И вот на старости…

Тут голос мастера дрогнул, и он посмотрел на меня такими глазами, что сердце мое защемило. Гляжу, а у него уже слеза по щеке катится… И почему люди так не любят самокритику, думаю? А Антон Захарыч ни с того ни с сего вдруг как вскочит, как замашет руками и давай опять декламировать:

– Уходи!.. Иди на работу, иначе я тебе прогул запишу!

Вижу я, что старик невменяемый, и, чтоб не портить ему больше крови, ведь все-таки он человек хороший, я вылетел из конторки, как из жаркой бани. Ну, думаю, надо обязательно в газету опровержение написать.

В этот день домой я пришел поздно и все-таки успел за ночь две тетради исписать. И уж потом хладнокровно подумал: «Напечатают ли? Не посоветоваться ли со знающим человеком? С кем? С Наташей? А вдруг это она фельетон написала? Узнаю хорошенько, а тогда уже и поговорю», – решил я.

Встретил Наташу в саду, усадил на скамью рядом с собой и дипломатически стал щупать почву:

– Уезжаю, Наташа, в Магнитогорск.

– Это почему? – встрепенулась она.

Ага, думаю, попал в точку.

– Да видишь ли, мастер меня изживает. Кто-то на него фельетоны пишет, а он на меня думает…

– Степа, и ты не знаешь, что делать? Ха-ха-ха! – засмеялась Наташа, и ее глаза загорелись, как звездочки. – Напиши в газету опровержение…

Будто в голове у меня прочитала. И дальше расшифровывает:

– А пиши так. Конечно, слов нет, что ты хороший ударник, даже один из лучших. Но ведь и на солнце есть пятна. Так вот, раскритикуй все свои тайные и явные недостатки, как бы со стороны другой человек. И подпиши «Свёрлышко». Все сразу отстанут. Только покороче пиши, все равно сократят.

– Наташа, да у тебя литвиновская[1] голова!

И в благодарность на прощание так сдавил ей руку, что она от удовольствия чуть ли не заплакала и, сдвинув брови, подарила мне комплимент:

– Тебе, Степа, как видно, больше к лицу гулять с медведицами в зоологическом саду. Они более чувствительны к таким нежностям…

Я поступил по совету Наташи и такое написал опровержение, так раскритиковал себя! А когда в газете появилась моя заметка, так, поверите, несмотря на то, что я человек хладнокровный, на этот раз порядочно, до кружения головы хватил и, как козленок, от радости прыгал. Ведь это надо подумать – мою заметку напечатали! Как говорила Наташа, так и случилось: сразу все разубедились, что это я автор фельетонов. А я наоборот – если до этого только славу рабкоровскую пожинал, то теперь из меня, как из вулкана, стали заметки извергаться. И уже не было номера газеты, где бы не фигурировали жертвы моего пера.

Здорово мне понравилось это дело, потому что действительно чувствуешь себя хозяином завода: всё тебя касается и во всё ты вникать должен. Сразу у меня кругозор шире стал. С сотнями различных профессий познакомился и все тонкости изучил. И как лучше обвешивать покупателей. И как можно не работая деньги получать. Какие заводы мы сталью снабжаем, а какие нас чугуном и ферросплавами. Все тормоза изучил от знаменитого «Вестингауза» до начальника транспортного отдела. С поварами, завами фабрики-кухни перезнакомился – все их секреты освоил… Просто университет прошел. Ну, думаю, теперь мне можно и в писатели. Подошел к Наташе, когда она магнит «пришабривала», и заявляю: