Алешкин уже не отходит от печи. Как опытный врач, он вслушивается в ее вздохи. Среди тысячи других звуков он слышит только, как бьется ее огненный пульс. Он позабыл обо всем и видит только ее местами добела раскаленные стены. Все чаще он перебегает от вентиля к вентилю, регулируя и перекидывая пламя. Теперь пламя короткое, но горячее, так как регенераторы во время завалки и плавления прогреты хорошо, воздух, который поступает в печь через посадку регенераторов, нагревается до температуры тысячи градусов, а поэтому нет нужды давать много мазута, и Алешкин скупо подкручивает вентиля.

Он то и дело заглядывает в печь, готовый кажется влезть в самое пекло. Он наблюдает за сводом, чтоб не подгорел, за откосами, чтобы они были в надлежащем порядке, не разъедались. Повар стали, он уже предвкушает, какое великолепное получится блюдо металла, какие румяные потом выйдут болванки, сочные, глянцевитые, с каким аппетитом они будут поедаться прокатными цехами.

Но не меньше Алешкина болеют за плавку и подручные. Пузатый Елхов уже не ковыляет, он вошел в азарт и соревнуется с поворотливым, быстрым вьюнком Недожогиным. Когда надо подбросить что-нибудь, Елхов берет полную лопату, шаром подкатывается к печи и на обратном пути успевает подобрать, ловко подхватывая лопатой, куски известняка или марганца, что уронил Данилов.

Девушка в сером халате в третий раз записала на доске анализ металла. Мы смотрим на проценты: углерода 0,41 %, марганца 0,35 %, фосфора 0,02 %, никеля 0,6 % и следы хрома.

– Так, – говорит Алешкин, разглядывая исписанную мелом доску, – подбавим марганцу, дадим хрома, раскислим хорошенько и кончим. – И, обращаясь ко мне, добавляет: – Было время, когда вот эта доска была для меня китайской грамотой, а печь – фокусной коробкой. А вот при сильном желании я освоил выплавку сталей таких марок, какие раньше мы привозили из-за границы… И это я освоил за два-три года. А теперь я перед собой такую задачу поставил: за год или два стать лучшим сталеваром нашего Союза. Я хочу быть первым, и баста. Пусть гонятся за мной. По-моему, каждый человек, завод, весь край, вся страна должны ставить перед собой такие задачи. Всю нашу страну мы превратим в сплошной стадион: кто вперед, кто больше, кто лучше! Мы поднимем такие темпы, что весь мир со своего места тронется. Право слово!.. Ну, ребята, держи крепче! – бодро крикнул Алешкин.

Наступил последний момент плавки. Только теперь я заметил, что, наблюдая за печью, пропустил обед. Да ведь не обедала и вся бригада печи № 5.

– Хром давай! – кричит Алешкин Елхову. Голоса почти не слышно в грохоте, но Елхов знает, что надо делать. Обутый в растоптанные валенки, на которые сползают широкие, местами прогорелые штаны, он уже ведет за собой завалочную машину с лотком, полным хрома, прогретого в соседней печи.

Наша печь, накаленная до последней возможности, местами становится белой. Я удивляюсь, как это она не взорвется, распираемая внутренним жаром. Но Алешкин не снижает температуры, только чаще перебегает от вентиля к вентилю, перекидывая и регулируя газ. Вслед за хромом бросили в печь несколько лопат марганца.

Елхов и Недожогин всунули в печь длинный железный прут и вдвоем стали мешать плавку, чтобы лучше разошелся хром да марганец. Перед раскрытым окном было так жарко, что от одежды рабочих пошел дым. Я испугался, как бы не загорелись их спецовки, но рабочие только отряхнулись, отскочив в сторону.

Наконец отнесли последнюю контрольную пробу в лабораторию и разбили еще одну лепешку паровым молотом. Края получились гладкие, и казалось, что теперь можно ее разбивать до бесконечности, в тонкий-тонкий блинчик, и все-таки на краях не будет рванин.

Но когда пробу закалили, паровой молот с трудом сломал ее. Сталь сварилась изумительно крепкая, плотная.

«Да! – думал я, глядя на излом. – Из этой стали можно делать моторы для тракторов и аэропланов. Наши летчики могут спокойно делать мертвые петли. Сердце мотора не подведет их. Ведь оно сделано из стали, которую варил Алешкин».

Мастер Федоров скомандовал:

– Давай пускать!

Елхов и Недожогин пошли за печь. Там под желобом уже стоит разливная машина с ковшом, похожим на бадью, но громадным, выложенным внутри огнеупорным кирпичом. Тонким ломиком и железной лопаткой Елхов разделывает проход, который за несколько часов перед этим так старательно умазывал.

Дошли до белого раскаленного слоя. Один удар ломом, и подручные бросаются в стороны. Взрывом прорвалась и хлынула огненная река. А в это время с передней стороны Алешкин и Данилов «шомполом» (длинным железным прутом) разделали пробитое отверстие, чтобы скорее сошла плавка. Мастер Федоров бросает в ковш несколько кусков алюминия, а Елхов в желоб, прямо в бурлящий металл – «силик». «Силик» и алюминий добавляются для того, чтобы металл окончательно раскислился и не кипел в изложницах, чтоб, застывая, он получился плотным, не пузырчатым.

Металл, падая в ковш, шумит, как водопад. От него по цеху зарево пожара, искры. Огненная пыль, как раскаленное радужное облако, висит над ковшом, над желобом. В такую минуту забываешь, что ты в цехе, в горячем мартене. Это больше похоже на торжественный праздник, когда жгут ракеты под грохот музыки и бенгальские огни и когда фейерверки ослепляют глаза. Я вижу мастера Федорова, Алешкина, всех его подручных, инженера Савкина. Все они сквозь синие очка глядят на металл. Они довольны. Веселы. И мне кажется, что там, в ковше – не сталь, а тонны золота горят радужными огнями.

Ковш, наполненный до краев, медленно поплыл по цеху к рядам изложниц, чтобы напоить их жидким стальным молоком.

Печь заправили и сдали смене. Плавку закончили в семь с половиной часов. Мы идем с Алешкиным по цеху домой. Нам встречается разносчик заводской газеты «Красный Октябрь». Я беру листок. Жирным шрифтом во всю страницу аншлаг: «Гордость цеха, лучшие из лучших сталевары: Алешкин. Трубников, Ремизов, Мордвинов».

– Слушай, – говорю я Алешкину и читаю на ходу: – «В период конкурса на лучшую хозрасчетную бригаду образцово показала себя бригада Алешкина с печи № 5. О ней говорят сами цифры. На протяжении всего конкурса бригада Алешкина шла на уровне перевыполнения плана: в мае – 149,7 процента, в июне – 137. Бригада Алешкина в период конкурса не дала ни одной тонны брака и сократила расход мазута. В результате в июне бригада дала экономии на 175 руб. 55 коп. Бригада Алешкина – лучшая в заводе».

– Она будет лучшей в Советском Союзе, – гордо сказал Алешкин. – Но радоваться я буду, когда и все бригады будут такими.

Я вижу по его лицу, что он говорит правду.

– Да ведь и много ли осталось! Пусть каждая бригада покрепче спаяется, организует работу. Пусть они полюбят печь вот так, как любим ее мы. Кажись, жизнь бы отдал за нее. Пусть они печь и весь процесс плавки изучат, как свою ладошку. Вот и всё.

За воротами я тепло пожал руку Алешкину, и мы расстались.

Каменская улица, по которой идет Тарас с родителями, похожа на большой пересохший овраг. То в одну сторону повернет она, то в другую. Домишки, будто размытые, скособочились, того и гляди рухнут. На дороге по щиколотку песок. Дунет ветер, и пыль тучами несется по пустым, словно вымершим переулкам.

Родители Тараса идут не торопясь, но он все-таки отстает от них. То заглядится в окно на клетку с щеглом, то задерет голову в глубокое-глубокое синее небо. И видит, как медленно, словно нехотя, ползут по синеве облака. Хочется Тарасу взять кругляш и лукнуть им в похожее на барашка облачко, как в скворечницу. «Не долетит, – тут же решает он. – А вот пуля из винтовки долетела бы…».

Штаны и рубаха Тараса в заплатах. На непокрытой голове волосы кудрявые и черные, глаза поблескивают, как две дикие ягодки, омытые дождем.

Временами облака закрывают горячее предавгустовское солнце, но затем оно снова калит песок, который до боли обжигает босые Тарасовы ноги.