Но окружите машину любовью, ухаживайте за ней с материнскими чувствами, станьте сердцем машины. И тогда она будет не ползать, а плясать в цехе, играть полуторатонными мульдами, таская их в печь. Как цимбалы, будут звенеть ее шестерни. За минутную ласку она перебросает сотни тонн лишнего металла…

Три печи завалил Никанорыч и теперь ходит вокруг моторов, охорашивая их. До зеркального блеска шлифует роторные кольца, вытирает грязь.

Подошел мастер Ноликов, худой, с широко расставленными ногами, будто пол качается под ним. Много пришлось Ноликову переделывать, упрощая сложные механизмы. Может быть, поэтому и мысли в голове короткие, простые. Без всяких обходов колом вбил в голову Никанорычу:

– Почему вчера на курсы не пришел?

Никанорыч подумал, поморщился, будто перец раскусил, да и бахнул:

– А на кой ляд они мне нужны, курсы?

Голова мастера укоризненно закачалась на тонкой шее.

– Вот это сказал! Не ожидал от тебя такой дурости. Человек ты будто умный, а в голове сквозняк проскочил. Как считаешь, должен ты свой агрегат изучить или нет?

Никанорыч усмехнулся:

– Изучить машину? Да разве я ее не знаю? Иль работать не умею? Ты мастер, а садись на любую машину, давай тренироваться, кто лучше и скорей завалку сделает. Да я любого спеца в десятый пот вгоню, а сам сухим останусь. Что ж я там еще узнаю? Формулы? А ты думаешь, что я формулы не знаю? Я забыл больше, чем вы сейчас помните.

Встретив такой отпор, мастер немного отступил, порылся в голове, как бы отыскивая нужный инструмент, и снова принялся обрабатывать Никанорыча. Мастер верит в силу агитации; он так мыслит: нет металлов, которые обрабатывать нельзя, – ножовка, зубило не берут, автогеном перерезать можно. Так и каждого человека уговорить можно. Главное – струнку найти нужную. Резонно начал:

– Ты старый производственник. Работаешь хорошо, слов нет.

– Правильно, – поддакнул Никанорыч, умасленный похвалой.

Ноликов вынул коробочку табака. Заложили оба по щепотке в нос и чихнули несколько раз. Похвалили табак.

После этого разговор мягче пошел.

– Так вот слушай: ты не придешь на курсы, Зотов не придет, а на вас глядя, и новичок, и молодняк расползется. Вот тебе и вся наша кампания по техучебе провалилась. Кто виноват? Никанорыч. Наш старый костяк, фундамент, и – подкачал… Что же тогда спрашивать с молодых? – Мастер, сделав такой вывод, развел в стороны руки.

Никанорыч в раздумье уставился в землю.

Ноликов, чувствуя, что попал в точку, принялся усердней вколачивать доводы:

– По-моему, ты должен не только сам ходить, но и другим свой опыт передавать. Зачем знание прячешь? Не наше это дело, не дело коммунистов!..

– Ладно, посмотрю, – глухо сказал сконфуженный Никанорыч. Сказал и нахмурился.

Домой Никанорыч вернулся поздно. Солнце, давно уже отработав свои рабочие часы, скрылось за холмами, окаймляющими невысокой грядой рабочий поселок. На Трамвайной улице вспыхнули блестящей цепочкой электрические фонари. Никанорыч нырнул в садик, окружавший зеленым венком один из домиков поселка. В раскрытые окна и двери лился ослепительный свет стоваттной лампочки. Там, внутри, громко разговаривало радио. Его слушала только одна седая, худенькая старушка, разглаживая на столе утюгом белье. В квартире Никанорыча, состоящей из двух комнат, было очень чисто: полы, стулья, косяки, всевозможные безделушки на комоде – все это отсвечивает полированным блеском. Нигде нет соринки. Все расставлено, уложено в строгом порядке.

– Штой-то долго так? – подняла голову старуха.

– На курсах был. Учиться взялся.

Старуха остановилась среди кухни с утюгом в руках. Удивленно посмотрела на своего старика, будто первый раз его увидела. Беззубый рот ее полуоткрылся.

– Ай на седьмом десятке анжинером хошь стать?

Никанорыч, раздеваясь, недовольно буркнул:

– А что ж не стать, разве заказана дорога? Давай ужинать.

На столе появились жирные румяные щи, жареная картошка в сковороде, политая сметаной, фруктовый кисель. Никанорыч попробовал щи, поморщился:

– Иль из погреба вынула?

– Пять раз ждамши разогревала. Шутка ль, на шесть часов запоздал. – И старуха бросилась к ярко начищенному примусу.

– Не надо! – еще сильнее сморщился Никанорыч. – Пока будешь ждать, кишки засохнут, – сказал он и принялся жадно уничтожать поданный ужин.

Жирный, отъевшийся кот, кажется, покрытый не шерстью, а белоснежным пухом, прыгнул на колени Никанорычу, мурлыча, выгнул дугой спину, аппетитно заглядывая в сковородку.

– Брысь! – толкнул его Никанорыч.

И кот белым шаром упал на пол. Он с обидой посмотрел на хозяина зелеными, будто стеклянными глазами и направился жаловаться к старушке. Никанорыч закончил ужин, ушел в переднюю комнату. Достал с полки толстую папку с чертежами. Отобрал нужные чертежи и разложил их на столе. Вот и схема коммутатора, которую объяснял и рисовал сегодня на доске преподаватель. Она уже начерчена во многих экземплярах, разукрашена значками и несколько лет назад изучена Никанорычем назубок. По ее засаленности можно догадаться, что не одну ночь сидел над ней Никанорыч. Достал еще с полки десяток различных учебников, руководств по электричеству, по уходу за моторами, машинами.

Все они когда-то были молоды и красивы, как и Никанорыч. Щеголяли яркими переплетами, а теперь истрепались, пожелтели. Скупал он книги в различные времена своей жизни, и теперь по ним, как по вехам, можно восстановить всю биографию их хозяина. Жизнь Никанорыча – длинная. Тринадцати лет белобрысым парнишкой Сашкой Долотовым поступил на завод в проволочный цех «бегунком». Его обязанность состояла в том, что когда из вальцев вылетает готовая проволока, нужно схватить ее щипцами и тащить бегом к катушке. Проволока, шурша, красной змеей извивалась за спиной. Тогда нельзя было остановиться, передохнуть, упасть, – змея, вылетающая из вальцев, настигнет, задушит, сожжет. Заправив конец в катушку, надо снова бежать к вальцам и опять к катушке. И так каждый день, все детство, всю молодость. Теперь эта каторжная работа механизирована. В то время Сашка стал жадно зачитываться книгами. Его привлекали книги, где описывались великие открытия, изобретатели, и он всерьез решил заняться наукой. Изучить технику, научиться управлять любой машиной, узнать ее нутро. Но в то время ФЗУ, где Сашка мог получить желаемую специальность, конечно, не было, и Сашка решил самоучкой пробивать себе дорогу. Купил первый учебник по электричеству, таскал его день и ночь в пазухе, в перерывах читал, вникал. Хотелось выбраться из тисков нужды, из-под давящего гнета мастеров, инженеров, усердно служивших хозяину завода. Наконец выбился, попал учеником на мостовой электрический кран. Но случилась на крану маленькая авария – сгорел мотор, и всю вину возложили на ученика. Сашка получил расчет. И снова – зияющая, непреодолимая пропасть впереди. Петлей затягивала нужда шею. Чернел Сашка, тощал, как старик, стал горбиться. Через несколько месяцев мать повела Сашку в контору завода. Ходила по начальникам, инженерам. Просила, унижалась, напоминала про убитого машиной на заводе мужа. Над ней сжалились, и Сашку приняли в чадный, грохочущий среднесортный цех. Работали здесь по двенадцать часов в день, без перерыва на обед. Обедать разрешалось только тогда, когда случалась авария или перестраивали станы на прокат других сортов. Только голодная смерть заставляла здесь работать. В то время Сашка купил другую книжку. Еще не выгорела в голове мечта стать машинистом… Но исполнилась же она только тогда, когда рабочий класс стал хозяином завода. Сашку уже стали звать Никанорычем. Он оброс седыми волосами и примирился с разбитой детской мечтой изучить технику. Правда, были потом моменты, когда пробуждалась в Никанорыче творческая энергия, но, как неподкованная лошадь на льду, он не мог двигаться, тронуть с места зародившуюся идею… Вот и теперь сидит Никанорыч над сложными чертежами коммутатора, сидит час, два, морщит и без того изборожденный морщинами лоб, водит пальцем по линиям чертежа, рисует новые схемы, сотый раз заглядывает в книжки, ищет подчеркнутые, затертые формулы. Долго сидел старик да так и уснул над чертежами, не услыхав, как прокашляли часы три раза.