Пьяный купец хотел спать и к разговору не был расположен.

– Наташка к нему тянется…

– Разве?

– Ей-богу!

Артемьев лег на спину, одеяло поправил. Потом спросил с видимым безразличием:

– И что такого? Пусть их, ее все равно замуж выдавать пора.

– Да ты что, с ума сошел? – жена даже на локтях приподнялась, в темноте глядя на мужа, хотя особо ей рассмотреть ничего не удалось. – Он же, Тимофей, голый, как щука. У него же ничего нет за душой! И за него Наташку?

– Он еще наживет. Он мужик справный, хороший.

– То-то, наживет, – передразнила она мужа. – Разве что ты ему подаришь?

– Я ему по гроб жизни обязан.

– Что ты все заладил, как припадочный! Обязан. Обязан! Про это наплевать и забыть! Прошлое это дело.

– Тебя там не было, вот что! – чуть озлился хозяин. – Когда смертушка тебе в глаза заглядывает – про многое задумаешься.

– А о Прохоре ты забыл?

– А чего мне про него помнить? Я Наталье не указ. Кто ей люб, за того пусть и выходит.

– Так он жених ей!

– Про это разговора меж нами еще не было. И сейчас не те времена! – прибавил он, как будто обращаясь к кому-то третьему, тому, кто когда-то мог осадить его, заставить совершить что-то нехристианское, подлое.

– Ты, вот тебе крест, умом тронулся, – сказала жена, увидев, что мужа не переубедить, и легла, закрыв глаза.

Стало ей понятно, что одними разговорами делу не поможешь.

Февральская поземка мелко кружила над обледенелой землей. Сын известного московского купца Ивана Осколкова, Прохор, как будто без дела слонялся по почти безлюдным улочкам. Редкие прохожие издалека казались какими-то карликами, смешно шагавшими по грязновато-белесым дорожкам. По наледи было непросто идти, того и гляди кувыркнешься и с ног долой. Прохор ни на кого не обращал внимания, занятый своими мыслями.

Пройдет туда-сюда, потом оглянется и снова начинает ходить кругами. Про себя он твердо решил дождаться ее в это утро. Она должна была появиться, просто ему сказала ее старшая сестра. Когда она появилась, он сразу приободрился, хотя на душе было тревожно. Все, что еще недавно казалось таким простым и обнадеживающим, ныне рассыпалось, как труха.

– Здравствуй, Наталья Семеновна!

Он снял шапку, поклонился.

– Здравствуй, Прохор Иванович, – тихо ответила Наталья, опустив голову.

– Давненько мы не виделись!

– Я уж и не помню.

В голосе ее Прохор уловил холодок безразличия. Знал он причину, но не хотелось верить. Ведь он, Прохор Осколков, не простой паренек, отец его богатый купец, и все наследство ему останется. Не привык он к отказам, но если припомнить, Наталья и раньше не слишком податливой была. Может, потому ему и нравилась больше других московских девушек на выданье.

– А хотел бы я прийти к тебе сегодня, Наталья Семеновна, ты не против?

– А зачем? – в глазах ее мелькнуло удивление.

Простой по сути вопрос сбил его с толку. Он раздумывал, не зная, как подступиться к ней.

– Раньше, бывало…

– Чего вспоминать? – девушка еле заметно улыбнулась. – Холодно, Прохор Иванович. Идти мне надо.

Он отступил с дороги, чувствуя себя жалким мальчишкой.

Наталья удалялась, пока совсем не скрылась из вида. А он все стоял, как будто не смел двинуться с места.

Какой-то мужик в потрепанном кафтанишке, чудно ковыляя, обошел его, посмеиваясь:

– Лютень-то бушует! Ой-е-е!

Видать, заметил он, что парень не в себе.

Прохор глянул на него с озлоблением, но мужичок уже и забыл про него, ковыляя дальше.

«Убью, убью!» – клокотало где-то внутри.

Он уже ни о чём другом не думал, только о мести. Но взять так просто этого заезжего парня, ради которого Наташка забыла обо всем на свете, так просто не удастся. Он слышал про него кое-что. Сам вроде из казаков, купца Артемьева из беды выручил на темной стороне, неподалеку от Казанской дороги. Ясное дело, теперь купец ради него расстарается.

Медленно двинулся домой Прохор. Когда пришел, крикнул челяди, чтоб подали вина.

К вечеру воротился домой и старший Осколков. Увидев сына пьяным, разозлился.

– Чего ты с самого утра пьешь? Заняться больше нечем? Так я найду тебе дело!

– Зачем кричать, батя… – с пьяной ухмылкой возразил Прохор. – Я и сам себе дело найду. Хочу за Каменный пояс податься. Там, в Сибири… – Он не договорил, увидев, как отец замахнулся на него.

– То-то, в Сибири! А здесь ничего уж не возьмешь, что ли?

– Откуда мне знать, – вдруг сразу обмяк Прохор.

– Знаю я твои печали! – Иван Осколков переменился в лице, даже повеселел. – Из-за девки стонешь. А пустое это!

– Да, пустое…

– Ладно, – смягчился отец, присаживаясь рядом. – Давай говори, кто тебе дорогу перешел? Вместе подумаем.

Он огляделся хозяйским взглядом.

– Эй, Оська! Тащи еще вина!

– Вон тот мужик, видишь?

– Вижу.

– Он самый и есть.

Прохор воровато огляделся, будто боялся, что кто-то знакомый увидит его за столь постыдным делом. А говорил он с человечком одним, доносчиком, которого в Разбойном приказе знали как мастера своего дела. Люди, повинные и безвинные, а подчас и не имевшие никакого отношения к ворам и разбойничкам, по его навету брались под стражу, а там и погибали, но кто про них вспомнит?

Доносчик, худой, безбровый, с маленьким осунувшимся лицом, только весело посматривал, а в кафтане лежали деньги, полученные от Осколкова-младшего.

Прохор на него глянул с надеждой. И тот кивнул свысока:

– Не сумневайся! Ты его больше не увидишь…

Тимофей шел по берегу Яузы и поглядывал по сторонам.

Весна пришла в Москву! По речке неторопливо плыли расколотые льдины. Какое-то новое, неизвестное ему ранее чувство приятным дурманом охватывало душу, когда он думал о Наталье. Никогда не думал, что найдет жену себе в самой Москве, о которой всю прежнюю жизнь только слышал… и не всегда хорошее. Москва, где тесно переплетались судьбы русских царей и всех, кто был к ним близок.

Тимофей остановился, глядя на ледоход.

Большая черная ворона уселась на край льдины, поворачивая голову то вправо, то влево. Вспомнился такой же ледоход много лет тому назад на родном Дону.

Дон река сильная и не всегда глубоко промерзает зимой. Особенно ниже по течению. Но в тот год лед прочно стоял. Ходили они с ребятами от хутора на левый берег, дорожку протоптали. Вот пошли они вдвоем с Архипом. А когда назад возвращались, Архип в трещину попал. И сразу под лед провалился.

Начал он кричать, но Тимофей не сразу понял, как к нему подобраться. Лишь позже догадался, как поступить. Сбегал на берег, там отыскал длинную суковатую жердину и с ней назад вернулся. Подал жердину и кое-как вытащил Архипа. Домой пришли мокрые и стылые. Отец Тимофея разуму поучил маленько. А что с Архипом было – не знал. Но потом, когда потеплело и уж сады зацвели, его родители подозвали к себе Тиму и дали ему немного денег. Отец Архипа по голове его потрепал.

От воспоминаний, а может, от непривычно яркого солнца у Тимофея слегка заболела голова. Архипа он спас тогда, но думал ли, гадал, что пройдет время и старший брат того запрет его в сарае, чтоб поутру… Что бы он с ним сделал?

Матвей Ширшов сказал, что хотел убить, может, и убил бы… Родителей их к тому времени уже не было в живых. Тимофей огляделся и вдруг заметил, что к нему идут трое стрельцов. Поначалу не поверил даже. Может, они просто по берегу гуляют? Но когда они близко подошли, все сомнения развеялись.

– Тимофей Медников? – спросил один из стрельцов, высокий, худой, с низким лбом и маленькими глазками, смотревшими недобро.

– Он самый.

– Ступай с нами.

«Как это он меня узнал?» – мелькнуло в голове.

– Это еще зачем?

Нужно было потянуть время, понять, что да как.

– Ступай, там узнаешь.

– А я сейчас хотел узнать, – с принужденной веселостью возразил Тимофей, хотя на душе стало тревожно.