«Неужто и мой черед настал?» – подумал Григорий, перекрестившись.

В этом бедламе нельзя было угадать, кого коснется безумие, а кого милует.

Утром на тихой улочке, где лежали сугробы грязного снега, объявился всадник в красном кафтане. Сбоку его седла были приторочены метла и собачья голова. Этот знак царских опричников означал для каждого свое.

Для царя и его доверенных лиц – это был знак преданности. Для других же знак смерти.

Кто-то увидел его издалека и скрылся из глаз. Все дворы вокруг будто вымерли.

Увидел его и Григорий.

Несмотря на просьбы жены, вышел он из дома поглядеть на город, в котором, ожидая своего часа, затаилась смерть. И хмурое небо, с утра сыпавшее мелким снежком, казалось предвестником чего-то ужасного, необъяснимого по человеческим меркам.

И вот он, всадник. Было в его позе что-то выжидающее. То ли он размышлял, осадив коня, то ли ждал кого. Григорий внимательно наблюдал за ним. Но вскоре все разрешилось.

К всаднику присоединилось еще пятеро, все вооружены. Григорий следил за ними, боясь оторвать взор.

Стрельцы шли по улице, миновали один двор, второй. Ближе, ближе…

Тут Григорий опомнился. Феня! Ее спасать надо!

Он быстро пошел к своему двору, но вдруг услышал окрик:

– Эй, стой!

Григорий обернулся. Всадник, направив коня рысью, догнал его. Нахмурившись, оглядел прохожего человека, словно что-то прикидывая в уме.

– Где тут дом купца Лебедева?

– А зачем он нужен?

– Ты, холоп, говори, что спрашивают! – крикнул всадник, замахнувшись плеткой. – Не то – гляди!

– Да какой я тебе холоп, пес безродный? – взъярился Григорий, хватая коня под уздцы.

Собачья голова, висевшая на конском боку, выглядела устрашающе.

В этом была какая-то скрытая усмешка. Но Григорию теперь было все равно.

– Так ты, изменщик, сейчас поплатишься!

Всадник было выхватил саблю, но тут же, чувствуя, как сильная рука вывернула его ногу в стремени, сковырнулся из седла в сугроб. Он, осыпанный, как мукой, снежной грязью, запоздало глянул на своих пеших товарищей, которые бегом спешили ему на помощь.

Сильный удар снова опрокинул его в снег. Григорий вырвал из его руки саблю и одним взмахом, как истинный боец, разрубил ему лоб надвое.

Кровь забрызгала снег, каплями упав на сапоги Григория.

Отставшие пятеро уже были на подходе. Все они были вооружены саблями, только у одного в руках был бердыш.

Григорий оглядел снаряжение убитого им кромешника. Так и есть. За поясом у того был пистоль.

«Заряжен ли?» – подумал купец.

Но медлить было поздно. Он вытащил пистоль и направил на окружавших его людей.

– Эй ты, шелудивая труха! – крикнул один из них, тот, что нес бердыш. – Ты знаешь, что тебя ждет за убийство царского человека?

Они стояли с какой-то откровенной безучастностью, презрительно глядя на него, будто не верили, что он сможет оказать им сопротивление. Слишком много людей было убито несколько недель тому назад в Твери, и большинство умирало в беспредельной покорности. Новгородцы пока не сознавали надвигавшейся на них смертельной опасности. Поэтому стрельцы привыкли, что никто ничего не спрашивает, все согласны и ждут. Когда они опечатывали дома по заранее приготовленному списку, хозяева в большинстве своем молчали. С царскими людьми не поспоришь. Было известно только, что ищут изменников.

Напряжение возрастало.

Стрельцы привыкли, что их появление вызывает смятение и ужас. Они просто шли и делали все, что хотели. И вот неизвестный прохожий убил главного в их маленьком отряде, коих были десятки, рассыпавшиеся по всему Новгороду.

– Вот не ждал, да ты сам напросился.

Купец прицелился в него и выстрелил.

Стрелец пошатнулся, раненный в грудь, и присел, выронив бердыш.

– Умираю, братцы…

Стрельцы бросились на Григория. Схватка была жестокой, но короткой. Купец был силен, но в ратном деле стрельцы были куда ловчее. К тому же их было больше. Вскоре Григорий упал, исколотый в нескольких местах, проклиная царя. Последней была мысль о жене.

– Слышал, как он о царе-то? – один из стрельцов, самый молодой, повернулся к остальным.

– Молчи ты, Трифон, – грубо оборвал его другой стрелец, кряжистый, плечистый, вытирая клинок о снег.

Этот стрелец, опытный ветеран многих сражений, по сути, и срубил купца.

– А Ефрем-то, честное слово, не ожидал, как он сгибнет, – сказал третий стрелец, глядя на убитого всадника.

– Промашку дал.

– Не думай про того плохо, пока самого не укусит блоха! Новгородцы озлобились, братцы, теперь каждый будет кидаться.

– Иди коня поймай, стратег!

Стрельцы еще долго переговаривались, обсуждая, что делать дальше. Они не знали, что убитый ими человек и есть купец Григорий Лебедев, которого было приказано доставить на суд, а дом опечатать.

Когда же в город вошел царь Иоанн, начались казни. Все самое худшее, что ожидалось горожанами, сбылось. Волхов был красный от крови.

– Волхов – река глубока! – смеялись царские палачи, сбрасывая с моста в воду очередную жертву.

Потом следили, подготовив лодки. Кто был еще жив и не хотел тонуть, добивали баграми и кольями. Опричники плавали по реке и указывали на всплывшего.

– Вона аспид! Всплыл! Давай туда!

Человек, надеясь на удачу, стремился выплыть к другому берегу. Но тщетно! От наметанных глаз стрельцов было не уйти! Беднягу убивали руки, привычные к убийству.

Начались страшные грабежи по городу.

Все это бедствие, постигшее Новгород по воле царя Иоанна, длилось больше месяца. И только в феврале казни окончились.

Такая же участь ожидала и Псков. Но защитил его юродивый Салос Никола.

Когда царь вошел к нему в келью, тот предложил ему кусок сырого мяса.

– Я христианин, не ем мяса в Великий пост!

– Ты-то! – молвил ему юродивый. – Еще хуже делаешь! Ты питаешься и плотью, и кровью, забывая не только пост, но и самого Бога!

Ужаснувшись, царь Иоанн отступил от Пскова, успокоившись лишь малыми грабежами. В Москве ему было вольготнее, и туда уже стремилась его душа.

Спустя несколько месяцев летним днем в Новгород пробрался Лактион.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он пришел на то место, где стоял двор купца Лебедева.

Вместо знакомых хором он увидел пепелище, уже сильно заросшее бурьяном. Лактион перекрестился, глядя на это запустение. Рой мыслей пронесся в его голове, одна страшней другой. Про то, что делалось в Новгороде, доходили вести. И знал – все это правда. Ему ли не знать? Но надежда оставалась.

По улочке шел бродяга. Остановившись неподалеку от Лактиона, долго наблюдал за ним, потом решился и подошел.

– Что, человече, знавал Гришку Лебедева?

– А ты кто, чтобы мне вопросы задавать?

Он обернулся, намереваясь ударить бродяжку. Не до того ему сейчас было, чтоб с каждым встречным лясы точить. И вдруг осекся, приглядевшись к морщинистому, почерневшему лицу. Изменилось оно сильно, хоть времени прошло немного. Но признать можно.

– Анисим?

– Он самый.

Нищий также приглядывался к Лактиону.

– А… ты – Лактион, узнаю, – кивнул он, улыбаясь, как мальчишка. – Жива ли Настена?

Он говорил как-то буднично, будто и не было ужасной зимы в Новгороде, не было гибели сотен людей.

– Она-то жива, – отвечал Лактион, чувствуя эту будничность в его голосе, страшную в своей обыденности. Не хотелось ему душой принять эту убийственную простоту. – А что мне сказать ей о родителях?

Ответ был ему известен, но он ждал чуда.

– Убили обоих, – прошамкал беззубым ртом Анисим. – И Гришу, и Феню. А я сумел спастись. Убежал раньше, чем за мной пришли. Вишь как!

– Убили, значит… – опустил голову Лактион. – Не уберегся Григорий.

От пепелища веяло холодом смерти. А ведь Григорий был ему как брат. Как это в жизни принять, чтобы русские убивали русских?

– Уберечься – не то слово! – с каким-то полубезумным наставлением молвил Анисим, не замечая раздумий собеседника. – В землю зарыться и то проще было.