Литмир - Электронная Библиотека

«От Москвы и до Калуги мы танцуем буги-вуги!» – задавала ритм ударная установка, ухал контрабас, звонко выводила труба. И толстые подошвы ребят, и каблучки девушек словно вырывались на свободу.

Танцевали и буги-вуги, и рок-н-ролл.

– Ван, ту, фри, фо, файф о клок! Рок! Рок!

Крики, заливистый свист, пыль столбом! Но прибегали грозные дружинники, теперь уже с милиционером в белой форме и сдвинутой на затылок фуражке. Он свистел в латунный свисток: «Прекратить!» И снова на танцплощадке звучали размеренные вальсы, допустимые фокстроты Цфасмана и «Ландыши»… Белого мая привет…

Становилось неинтересно, и мы уходили. В раковине эстрады играл марши военный духовой оркестр. А на освещённом пятачке площадки в центре главной аллеи парка, покрытом утоптанным красным песком, под баян танцевали пенсионеры и женщины не первой молодости. Кавалеров не хватало, и женщины «за тридцать» танцевали друг с другом, «шерочка с машерочкой». Та, что была крупнее и выше, изображала «мужчину». Отставив мизинчик правой руки на спине партнёрши, она «вела» подругу и, далеко отведя левую руку, задавала ритм танца. «Женщина» обычно склоняла голову на грудь, доверчиво и покорно. Слепой баянист выводил мелодии прошлых лет: «Сердце, тебе не хочется покоя…», «Брызги шампанского», и мы обычно с равнодушным хихиканьем пробегали мимо этой толпы, пахнущей дешёвым одеколоном и нафталином. Эта имитация жизни, ненастоящесть происходящего раздражали нашу юношескую самоуверенность. «Убогие», как нам тогда казалось, танцы под хриплые звуки прохудившихся мехов баяна вызывали если не презрение, то уж точно ощущение «полной лажи и туфты»…

Пройдёт время, прежде чем высокомерие юности растворится, и ты вдруг отчётливо вспомнишь этих странно танцующих друг с другом женщин. И поймёшь, что это живые жертвы той недавней войны. Несчастное поколение девчонок, не успевших познать чувства любви, не разделивших со своими парнями любовного ложа. С теми, кто остались где-то далеко растерзанными в воронках из-под многотонных бомб, расстрелянными в бессмысленных атаках, истекшими кровью в полевых госпиталях, окончившими жизнь в плену… С теми, кто просто исчез. Не вернулись. Остались только на фотокарточках.

Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола как слеза…

На лацкане кургузого пиджачка тускло поблёскивала медаль «За взятие Будапешта». Мы уже почти пробежали мимо, как я вдруг услышал:

– Хасанчик, хватит тоску нагонять!

Я остановился на знакомый голос и оглянулся. Это была та самая девушка, что пела зимой на избирательном участке. «Голубка»…

Баянист согласно кивнул.

– Хорошо, Маша… – он отпил из кружки пива. – Какую пластинку хочешь?

– «Голубку»…

Хасанчик начал играть знакомую мелодию. Мария подхватила свою подружку, маленькую и невзрачную женщину, и, танцуя, стала тихонько подпевать:

О голубка моя, как тебя я люблю,
Как ловлю я за рокотом моря
Дальнюю песнь твою.

Белое шёлковое платье с рюшечками на плечах колыхалось от чувственных па танго, свисали те же красные бусы, когда она наклоняла партнёршу, подхватывая ее под талию. Туфельки с ремешком, белые носки… В какой-то момент она оступилась, и, потеряв равновесие, женщины повалились на песок. Все рассмеялись.

– Хватит! – отряхиваясь и раздражённо оглядываясь по сторонам, сказала её некрасивая подруга. – Ты совсем бухая!

Мария вдруг расхохоталась.

– Я? Бухая? Это ты, Лолка, танцевать не умеешь! Ну-ка, продолжим! – и, крепко схватив сопротивлявшуюся женщину, Мария продолжила танец.

Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой,
Паруся твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою… —

громко пела она, вызывающе оглядываясь по сторонам.

Наверное, она заметила мой взгляд. Приостановилась и, взяв меня пальцами за подбородок, спросила со смехом:

– Что уставился, пацан? Нравлюсь?

И снова мягкой будоражащей волной окутал меня её запах. Манящий. Таинственный. Даже водка не перебила его.

Первый раз я видел её лицо так близко. И тонко выщипанные брови, и слегка размазанная помада не могли испортить необыкновенную красоту женщины. Голубые глаза блестели то ли от возбуждения, то ли от слёз.

– Ну, что молчишь?

Баянист перестал играть.

– Маша, шла бы ты лучше домой… – сказал он, глядя куда-то в сторону своими незрячими глазами. – Перебрала ты маленько…

– Точно! Идем, Маша… – подруга потянула её за руку. – Ты совсем пьяная…

– Я не пьяная! – захохотала вдруг она и снова взглянула на меня. – Ну признайся, я тебе нравлюсь?

В голове моей запрыгали какие-то слова. «Да! Да! Да! Конечно! Ещё там, зимой! Ты очень красивая! И поёшь здорово!» Но, поняв, что сейчас совру, покраснел, грубо откинул её руку и выпалил:

– Дура ты!

И побежал прочь. Вслед послышался её смех.

Домой идти не хотелось. Я побродил по парку, пострелял в тире, потом уселся за раковиной эстрады, где продолжался концерт военного оркестра, и увидел, как в сторону аттракционов бегут люди.

Меня окликнул один из знакомых ребят.

– Ты чё здесь торчишь? Бежим! Там такое творится!

В нашем парке, как, наверное, и во всех парках того времени, было несколько популярных аттракционов. Карусели, «комната смеха» с кривыми зеркалами, уродующими фигуры, которые почему-то вызывают смех, тир с покоцанными фигурками зверей и мельницей, лотерея со свёрнутыми бумажками и выигрышами в виде карандашей. Но самым главным и любимым аттракционом были «воздушные лодки». Что греха таить, мы часто залезали в кусты около этих лодок, снизу рассматривая развевающиеся юбки и платья, под которыми можно было различить женские трусики.

Я бежал по аллее мимо забора летнего кинотеатра, откуда слышалась музыка из «Большого вальса», смех актёров. Перекрывая вальс, со стороны аттракционов доносились крики, трели милицейского свистка и главное – страшный скрип.

У «воздушных лодок» собралась толпа со всего парка. Успели прибежать музыканты с танцплощадки, дружинники, «стиляги». Фильм, видимо, кончился, и толпа стала ещё больше. Для кого-то это было очередным развлечением, но большинство со страхом смотрело вверх.

Деревянная конструкция из длинных брёвен, скреплённая большими скобами, угрожающе раскачивалась. Пять лодок из шести стояли внизу пустые. Лишь одна взмывала вверх, потом обрушивалась вниз и снова взлетала, задевая конёк конструкции металлическими прутами, к которым была прикреплена лодка. Держась руками за поручни, энергично сгибая и разгибая сильные ноги, Мария, что-то крича, раскачивала лодку всё сильнее и сильнее.

– Маша! – кричала снизу её подруга. – Прошу, остановись!!!

Милиционер свистел в свой свисток:

– Гражданка, немедленно прекратите раскачивать лодку!

Испуганный, белый как полотно смотритель ломал руки и торопливо докладывал директору парка:

– Я ей говорил, говорил сто раз! Лодка сломана! Тормозов нет… Клянусь, я не виноват, начальник! Она сама! Залезла пьяная…

Тормоз в виде доски с прибитой автопокрышкой был и в самом деле сломан пополам и безжизненно висел.

Директор парка в сердцах ударил смотрителя по шее.

– Скотина! Если что случится – засажу…

– Да не виноват я! – кричал смотритель, размазывая по лицу слёзы.

– Скорую надо вызвать… – сказал директор парка кому-то.

– Уже… Едет…

– Маша! Прошу тебя, ради Христа, остановись!

А Мария, словно, не видя и не слыша никого, хохотала, всё сильнее и сильнее раскачивая лодку. Платье колыхалось от ветра, высоко обнажая ноги. Неожиданно нитка бус лопнула, и красные шарики разлетелись в разные стороны. Я успел схватить одну из бусин, упавшую в пыль, и сунул её в карман.

7
{"b":"672820","o":1}