— Проси лучше.
— Я вырежу тебе трахею, если не уберёшь от меня свои блядские руки, – Ричард рычит, будто одичавший пёс. Боль отрезвляет и направляет мысли в нужное русло. Улыбка Гилл становится шире:
— Не стоит так вести себя с тем, у кого в руках, по сути, вся твоя жизнь.
Она загоняет лезвие глубже. Он выгинается.
Ярко-красная
(«чудно»)
кровь заливает постельное бельё, вырываясь из плена жил. Правая рука немеет, боль – стихает: больше он не ощущает ничего, кроме головокружительной слабости, наполняющей тело. Из последних сил Баркер отталкивает её от себя.
— Проваливай, – вновь рычит он со сцепленными зубами. Пережимая предплечье, Рик вскакивает с кровати, едва не падая. — Сейчас же.
Гилл замирает.
— Но ты не справишься сам, – качает головой та. — Я могу помочь.
— Сейчас же, – свирепо повторяет Ричард, плечом упираясь в стену и едва не размазывая по ней кровь. Удержаться на ногах всё сложнее.
— Рик…
— Вон! – вены на его горле проступают вздутыми нитями. Он кричит надрывно, чувствуя, как вот-вот сорвётся, часто и глубоко дыша. У неё – перочинный нож. У него – чистая концентрированная ненависть.
Скарлетт поднимается.
— Всё равно ведь приползёшь ко мне с глазами, как у грустной псины, – она пожимает плечами. Её слова бьют его под дых.
Баркер хватает первое, что попадается под руку: стеклянная ваза разбивается у Скарлетт над головой, осколками осыпая пол. Гилл даже не вздрагивает.
— Даже ударить меня не можешь, – с явной насмешкой говорит она, готовясь уходить. — Столько о себе навоображал, а на деле оказался слабовольным нытиком.
Он, в нескольких минутах от обморока, швыряет бронзовую статуэтку, надеясь попасть в её лицо. Бросает всё, до чего может дотронуться, изнутри сжигаемый яростью, задыхающийся от щемящей боли в груди, с окровавленными руками и перекосившимся лицом. Скарлетт, не прикрывая головы, лишь смотрит на него свысока, даже не собираясь скрыть пренебрежение. Энергия вытекает вместе с кровью.
— Ничтожество, – выплёвывает она, переступая битые осколки.
Глаза режет.
Комментарий к XXII: БОЙСЯ ЗА ИМИДЖ, БОЙСЯ ЗА ИМЯ
для тех кто думает что мой слог сломался и на меня нашла ебанца с тотальным обеднением словарного запаса: нет нихуя
язык меняется в зависимости от состояния персонажей И Я НАДЕЮСЬ ВЫ ЭТО ЗАМЕТИЛИ потому что если нет то я вам уебу
на первых порах текст был таким хитровыебанным потому что сам рикардо был хитровыебанным 24/7 вдохновлённым (читать как: под кайфом) и видел мир пиздецки ярким
сейчас же он не видит ничего он просто устал
для тех кто ждёт (если ждёт): я не сдохла, просто впала в апатию. всё будет, только, скорее всего, в сентябре, когда моя продуктивность восстановится. так-то.
пишите байки да басни, славяне, ставьте любо, фид радует (на самом деле нет мне суперпохуй просто убейте меня)
а вообще блять новые главы пишет тот у кого старые плохие хули вы приебались
========== XXIII: КТО ТЫ? ==========
Перерождаться всегда больно.
Рик курит. Рот в крови.
Он затягивается глубоко, словно надеясь прогнать дым через самый желудок. Вязкая и липкая, кровь покрывает его руки до локтей, стекая по подбородку и шумно капая на холодный паркет. Свинец обтекает язык. Дым чувствуется токсичным. Его кровь взрывается, отдаваясь фракталами на дышащих стенах. Он хрустит позвонками шеи.
Рик солгал.
Он, ступая по натянутому канату вымысла и реальности, наконец волен делать то, о чём так долго мечтал: из мёртвого тела Ричард вырывает вены зубами, кажущимися острее бритвенных лезвий. Золотисто-коричневые волосы впитывают влагу, когда он съедает это, припадая к открытой ране губами. Выкачивает из тела кровь, глотая её жадно, совсем как вампир, разрываемый трёхсотлетней жаждой. Она продолжает бить ключом, свободная от натиска. Эйфория оседает на нём сияющей пылью.
Дрожащими пальцами отрывает кусок плоти. Заталкивает в рот, глоток. Человеческое мясо не имеет вкуса, но лужи крови обжигают шрамированную кожу. Всё так расплывчато, как в объективе камеры под июльским ливнем с забрызганной водой линзой. Расфокус. Он ничего не видит – смена декораций вспарывает его сетчатку.
Баркер резко поднимается, вытянутой рукой упираясь в плывущую стену. Картинка крошится, обжигая глаза. Грузно выдыхает, осматривая труп.
(«моя»)
Сбивчивые мысли заставляют давиться, а происходящее походит на давний кошмар. Его череп для них – в роли цитадели.
Кто ты?
Сигарета, кажется, исчезает, но на подкорке Ричард надеется, что она подожгла шторы. Трясёт, будто от холода. Он смеётся заливисто: изображение собирается по кусочкам и обретает чёткость. У тела на полу появляется лицо.
— Про… Прости, – улыбается тот от уха до уха, теперь понимая, что кровью пропитался каждый элемент его одежды. Ему не жаль – он счастлив неискренне, искусственно рад, потому как эмоции перестают быть реальными: будто встроенные, внедрённые под кожу и вены, не его.
Он приседает рядом, почти валясь с ног. Откидывает мокрые волосы с замершего лица Скарлетт Гилл. Гладит её по щеке так изнеженно, как если бы она была живой.
— Про-ости, – опьянённо хохочет Рик, глазами обводя объеденную шею. Только следы не зубов человека, следы – от клыков.
Баркер наматывает влажную прядь на палец, наблюдая за ней заворожённо, точно впервые. С приоткрытым ртом и ветром в голове.
— Ты знаешь, я, наверное… – ему весело. Собственный голос будто приламляется, обращаясь чужеродным и звеня в ушах. Не сдерживаясь, вновь разражается смехом, что повисает разноцветными волнами прямо над головой. — Нет. Наверное, нет.
Мёртвые девушки всегда красивее живых.
Кто ты?
Второе дыхание открывается с болью в голове. Мир всё ещё сияет, но жжение поселяется по краям чёрных зрачков – Ричард пытается вдавить их в самый мозг. Всё исчезнет, стоит только убрать руки – те, которые столь сильно хотелось просунуть вовнутрь с чавкающим звуком. Внутрь неё, буквально и наиболее непорочно. Чисто. Пусто.
В его пылающем и вскипающем в крови мире часы перетекают в секунды – не наоборот.
Сигарета. Дым. Грязь. Ритуал повторяется из раза в раз, а сам Рик, кажется, сходит с ума.
— Это… странно, – он чувствует, что в разговоре с трупом, до которого нельзя дотянуться, его ухмылка смотрится глупо. — Я же не хотел такого, да?
Он не способен ужаснуться: скован как внутренне, так и внешне. Если бы был в сознании, ему бы наверняка внутренности свело от боли. Но всё в порядке. Всё, кажется, в порядке, потому что дымчатый образ ускользает, как шёлк из пальцев.
Ричард может довольствоваться только тем, что даёт ему лизергин. Он изо всех сил старается ухватиться за истину, закончить давно начатую мысль; ответы на волнующие вопросы никогда не берутся из воздуха, но ловить трипы об убийстве своей девушки едва ли может быть лучше.
И всё-таки лучше.
Говорить, думать, вспоминать о шрамах, которые Скарлетт на нём оставляла, полностью лишено смысла: они есть, и с каждой неделей они разрастаются по телу с большей динамикой.
Наркотики – выход. Если для того, чтоб освободить разум и тело, ему придётся прогнать по венам героин, он сделает это без тени сомнения.
