Ужасные помыслы всегда оставались только там: в недрах тягучего мрака, в воспалённом мозгу, на периферии. Только там, и сам Баркер никогда не позволил бы им вырваться наружу.

У Ричарда – девяносто девять проблем, и Скарлетт Гилл – его сотая.

Пустым взглядом скользя по облезшему коту, роющемуся в перевёрнутом мусорном баке, Ричард убирает тлеющую сигарету от пересохших губ, а после – тушит об запястье. Дурацкий ритуал: одна жертва – один след. Большинство из них блёклые.

Всё, что осталось от Итана – кусок нижней челюсти, выброшенный из окна полуразваленной арендованной машины со снятыми номерами и кисть левой руки, сейчас проходящая медицинскую экспертизу. Можно ли установить личность по ряду из пятнадцати зубов?

Рик не знает. Знать не хочется.

Скарлетт по нитям вытаскивает из него всё самое сокровенное, будто разрушает печати, за которыми он скрывает ужас и первобытную кровожадность, присущую человеку-зверю, человеку-несоциализованной твари, человеку-хищнику. Баркер верит: жестокость живёт в каждом, жестокость – неотъемлемая часть человеческого существа. Жестокость – то, что закладывается на генном уровне, жестокость – то, с чем он всегда боролся.

Его жестокость – то, к чему у неё есть ключ.

Настолько омерзительно, что хочется выблевать собственный желудок, а потом побиться головой об кафель. От своих рассуждений становится плохо. От мыслей о том, что Скарлетт добра к нему – ещё хуже.

Это глупо. Никто не относится к Рику хорошо бескорыстно, и он, будучи не самым глупым, понимает это, ведь кто-то всегда в чём-то нуждается, кто-то постоянно на что-либо рассчитывает. Ему привычно. Загвоздка: Гилл ничего не требует взамен. Да, кошмарно: она просто находится рядом. И всё. Рику было бы значительно проще, произойди всё по стандартному шаблону.

Она рядом и его это бесит.

Бесит.

Под её влиянием он становится другим. Под её влиянием искажается даже восприятие; ему не нравится, как Скарлетт на него воздействует. Ричард в ужасе по одной простой причине: вдохновение не может быть долговечным. Никак. Что угодно, только не оно.

Баркер понимает, что это может значить, и именно поэтому сбрасывает её звонки, никогда не отвечая на сообщения. Именно поэтому уже которую ночь подряд шляется по разнообразным тусовкам, накуриваясь до тошноты. А ассоциации у него самые гадкие.

Рик бросает окурок в урну.

Лучше переключиться на кого-нибудь другого; так будет лучше для всех, верно?

Просыпаясь в чужой квартире после очередной пьянки (за которой он, конечно же, только наблюдает с косяком в зубах, потому что алкоголь – пойло для скота), в постели с совершенно незнакомым ему человеком, Рику в голову бьют до боли знакомые образы: золотисто-коричневые пряди волос, разбросанные по подушке, миндаль с горькой ванилью в воздухе, искусанные короткие ногти и тёмные синяки на вытянутых руках.

И всё, блять, не то.

Они – лишь тусклость пятен в сравнении с ослепляющим блеском, дешёвая подделка общепризнанного мирового шедевра. Они, на самом деле, ничто, и Баркер знает это, как никто другой. Потому поперёк горла встаёт тошнотворный ком. Потому Рик меняет одну копию на другую. Без разбора. Начинает надоедать, но сдаваться не хочется.

Его тянет на дно глубокого болота. Он предпринимает попытки совершенно безрезультативные: барахтается и бьёт руками по воздуху, увязая только глубже, не понимая, что это работает почти как дьявольские силки: чем больше сопротивляешься, тем меньше шансов на победу.

Почему он вообще об этом думает?

Температура будет падать вплоть до шести утра. Ричарда это радует; по прогнозам, жителей Мельбурна сегодня ожидает дождь. Что может быть лучше луж и повсеместной грязи?

Интерес к психоактивным веществам сходит на нет. Ещё одна настораживающая вещь: ему это как будто бы больше не нужно.

(«но каннабис это естественно святое исключение»)

Рик словно не нуждается в искусственной радости и поддельной эйфории. Ему не нужно повышать продуктивность, принимать решения и изливать душу. Есть ли смысл?

Смешно и грустно: в последнее время весь спектр эмоций он испытывает самостоятельно, и почти в каждом эпизоде положительных мелькает та, чьё имя Баркер уже попросту ненавидит.

Скарлетт заставляет его чувствовать, и потому Ричард считает необходимым избавиться от неё.

Он шатается по пустующим кварталам до половины пятого, а когда нажимает на кнопку лифта, на часах – без пятнадцати. Его, полусонного, почему-то не смущает, что входная дверь не заперта и первые несколько секунд Рик даже не замечает, что что-то не так. Окончательно просыпается, когда видит в прихожей чужие белые кроссовки.

— Какого… – бормочет себе под нос, захлопывая дверь. Он быстрым шагом выходит в комнату, когда слышит шуршание в гостиной. — Что тут, блять, происходит? – злобно рычит Баркер. Рычит, а затем видит закутавшуюся в тёплое одеяло гостью, стоит сказать, совсем не званую.

— Привет, – улыбается Скарлетт, вставая с дивана.

Рик, с прежней злостью, бросает взгляд на настенные часы:

— Четыре утра. Четыре блядских утра. Что ты тут забыла?

Одеяло почти волочится по полу.

— Я тоже рада тебя видеть.

— Как ты вошла? – несколько спокойнее, сбавляя обороты.

— Дверь была открыта, – она пожимает плечами.

— Ебаная у тебя какая-то логика, знаешь, – Ричард швыряет ключи на стол, бросая куртку куда-то рядом. Он уходит в кухню, ведь ему кажется, что он вовсе не хочет её видеть.

Хочет. Перебьётся.

— Я знала, что ты не будешь спать.

— Надо же, – Рик огрызается, отчаянно надеясь на то, что она, уязвлённая, развернётся и уйдёт. Да, было бы отлично. Пускай она уйдёт.

Пожалуйста, пускай она уйдёт.

— Следишь за мной, наверное? – шум включившейся воды бьёт по перепонкам. — Можешь не отвечать, я и без того знаю, что ты этим занимаешься целыми сутками. Тебе, похоже, по жизни делать нечего.

Пожалуйста, пускай уйдёт.

Она молчит, поджимая губы внутрь; у него, кажись, внутренности сводит, когда её взгляд опускается вниз. Прогнать её сил не хватит.

— Ты могла бы меня предупредить, прежде чем вламываться ко мне домой. В четыре, блять, утра.

— Уже пять, – Скарлетт голову склоняет набок, ухмыляясь меланхолично.

— В пять, блять, утра.

Снова ведёт плечом:

— Предупредить не могла. Ты не отвечаешь, – почти на хриплом шёпоте.

Пожалуйста, уходи.

— Ты злишься на меня?

Ему желание биться в истерике выгрызает глазные яблоки, окрашивая мир красным. Рик вот-вот сорвётся с обрыва собственных амбиций и разобьётся об скалы неосуществлённых целей.

— Я уйду, если захочешь.

Он стискивает зубы, отворачиваясь. Отказать попросту не выходит.

Уходи.

— Всё в порядке, – наконец выдавливает Ричард, откидывая отросшие волосы назад. — Просто больше не делай так. Никогда, ладно?

— Конечно, – слабо кивает, не сводя с него глаз. Баркер опустошает стакан с холодной водой.

Он, тяжело вздыхая, открывает холодильник. Пустота выглядит чем-то обыденным.