— Нет, платить за услуги эскортниц, – он запрокидывает голову, втягивая остатки кокаина в дыхательные пути, и едва касается носа. Скарлетт видит, как его зрачки быстро поглощают радужку, а руки заходятся мелкой дрожью. Поджимает губы, чувствуя, как вспышка гнева ослепляет её на целое мгновение.

— Эскортниц, значит, – стеклянный взгляд падает на кисть, безвольно свесившуюся с бортика ванны. Ножовка по металлу мокрая, валяется на полу, что плотно застелен полиэтиленом.

— Да ты заебала, – Рик становится дёрганным и говорит прерывисто, мешая слова с непоследовательностью.

— Час назад, когда я, блять, отмывала полы хлоркой, ты пел совсем по-другому, – оскалилась Скарлетт.

— Не завалишь ебало – будешь отмывать хлоркой весь дом, – изрёк тот и, бросив купюру с остатками порошка к зиплоку, полез обратно в ванну.

— Ты не охуел? – взвилась она, чувствуя, как её изнутри распирает недовольством; Гилл резко выпрямилась, едва не подскочив на месте.

— После того, как разберёмся с этой дрянью, – Рик, шмыгая носом, кивнул на труп с перерезанными артериями: большим кухонным ножом он вспорол шею с локтевым и коленным сгибами, аргументировав тем, что с тела должна стечь кровь, – ты убираешься, – он обвёл взглядом гору вещей, что были скинуты им с полок и свалены в кучу в коридоре.

— Чего?! – только и успевает выпалить она.

— Ещё одно слово, – заткнул её Баркер.

— И что будет? – с вызовом бросила Скарлетт.

— Увидишь. Не беси меня, – Ричард подхватил ножовку, зацепив голову трупа за мокрые светлые волосы, пропитавшиеся пунцом. — Сама захотела заниматься этой хуйнёй – вот, пожалуйста, – он оттаскивает тело, откидывает перерезанную шею назад.

— Тогда дай мне? – предлагает, пристально наблюдая за тем, как лезвие отслаивает плоть от кости. Рик, с бешено вращающимися глазами, ножом отделяет череп от позвоночника; он усердно пилит соединительную ткань между двумя позвонками, а затем очищает их.

Скарлетт, сидя на холодной крышке, начала размышлять над тем, стала бы знакомиться с ним три недели назад, если бы знала, что спустя время они вдвоём будут уничтожать улики, оставшиеся после совершённого ими убийства.

Пиздец.

— Алло, гараж? – Гилл щёлкнула пальцами, пытаясь привлечь к себе внимание Баркера, который, казалось, её и вовсе не слышал, с хрустом разламывая суставы в обратную сторону.

— Что? – рычит он, вскидывая голову резко; настолько, что она даже дёргается от неожиданности.

— Мне полагается хоть какое-то участие в этом фестивале юных мясников? – с претензией в голосе обнимает себя за плечи.

— Нет, – наматывает волосы на кулак и с силой тянет голову вверх, разрывая последние оставшиеся ткани.

Ричард – грёбаный Персей.

Сомнительный подвиг, но, если так подумать, сейчас он скрывал её убийство, и, наверное, теперь имел полное право орать и разбрасываться указаниями.

(на самом деле Скарлетт так не считает)

— Ты нормальный вообще? – морщится с усталым видом.

— А я выгляжу нормальным с башкой твоей подружки в руке? Если да, то мне очень приятно, – и, сказав это, швырнул её Гилл под ноги.

Скарлетт вздрагивает вновь, когда часть тела глухо бьётся об пол.

— Объебаться, – нервно смеясь, отодвигается, но всё равно вытягивает руку вперёд. Сердце, кажется, проламывает рёбра.

А Ричард, кажется, чёртов слабак.

Гилл берёт тяжёлую голову, что источает не самый лучший запах, за влажные спутанные пряди и готовится к худшему, но… Нет. Всё не настолько плохо.

Лицо, так сильно нравившееся многим, разбухло до неузнаваемости, как будто в него вкачали пару-тройку литров воды; закатившиеся

(«какого чёрта?»)

глаза и посеревшая кожа, заляпанная кровью.

Все чувства, теплившиеся в груди, словно отслаиваются и усыхают. Смотря на неё, Скарлетт не испытывает ничего: длительное восхищение, нервозность, трепет – всё в Лету. Гилл щурится, вглядываясь в изуродованную вздутую плоть, и прикусывает щёку изнутри. Так безразлично.

— Мне очень доставляет то, как ты на неё смотришь, – в дрожащем голосе слышится ухмылка; звук ножовки, распиливающей цельную кость. Скарлетт равнодушно подпирает свою голову ладонью, продолжая изучать взглядом.

Совершенно точно: Баркер – ебаный слабак.

Она видит отвращение на его лице, когда он по фасциям вскрывает брюшную полость трупа и отделяет сиреневый кишечник от зловонного тела с преувеличенной осторожностью, чтоб не повредить целостности. Рик вспарывает грудную клетку ножом, что уже успел затупиться, и вытягивает пищевод с желудком, и в этот момент на нём отпечатывается чистое омерзение. Он, на самом деле, слаб до одури, ведь разделывает тело только тогда, когда снюхивает очередную дорожку; трезвым не способен. Это делал даже не он – скорее, наркотик в токсичной крови.

Ричард слаб во всех отношениях – слишком легко поддаётся манипуляциям. Ричард делает это ради неё.

Да, Скарлетт попросила сама, аргументировав тем, что картины более зрелищной в её жизни уже точно не будет, а он согласился. Согласился, зная, что исполнить данную прихоть будет в разы тяжелее, чем изначальный вариант, в котором труп Бренды должна была выесть щёлочь со средствами для чистки труб. В Баркере Гилл видит человека слабохарактерного и чересчур чувствительного; у него нет тяги к истинной жестокости, в нём нет животного, которое она ожидала увидеть, в нём нет первобытной дикости – насилие живёт исключительно в его голове.

Ричард – маленький плаксивый мальчик.

Он, на самом деле, тает очень быстро. Насилие – только якобы, только толстой пылью на прослойке его искренних чувств. Чувств, коих слишком много, до безобразия: они давят друг друга, излучая радиоактивную хладнокровность. Ему никогда не бывает плевать, всё его равнодушие – лживое и напускное. Он, на самом деле, жаждет чего-то другого.

Скарлетт цепляется за его слабость. Нитки, привязанные к его телу, отныне в её руках.

— А что с головой делать? – рассматривает скучающе. До сих пор не верится, что пару часов назад эта голова ещё умела разговаривать.

Баркер, неспособный фокусировать взгляд, выпрямляется и вытирает окровавленный нос, тяжело дыша. Белый свет ложится бликами на сверкающую поверхность лезвия.

— Выварить, – отвечает как-то просто. Вид у него был такой, словно он пробежал сорокакилометровый марафон.

— То есть? – сводит брови в недоумении.

— Чтобы кожа и плоть отошли от черепа, – кивает и снова бросает ножовку в ванну, перелезая бортик. — Зубы измельчить в костную муку. Это обязательно, – грязные волосы Рик откидывает назад. На лбу – испарина. — А, и ещё, – он пачкает банкноту в крови, наклоняясь к дорожке. — Надо будет срезать кожу с пальцев. Хотя… Блять, – вдыхает порошок и закатывает чёрные глаза.

— Ты делаешь это впервые? – она смотрит на красную лужу, что собралась на полиэтилене.

— Нет, – снова трёт нос, дышит учащённо. Его опять дёргает, как полчаса назад – искусственная дикость.

— Я думала, ты коллекционируешь их всех, – усмешка. Скарлетт откидывается назад.

— Тоже нет, – устало садится на бортик. — От последней избавился.

— Бракованная попалась? – смешок.

— Угу, – Ричард стаскивает с полки пачку сигарет.

Гилл хрустит шеей; он реагирует на звук неожиданно. На мгновение мягкие черты его лица заостряются, а зрачки, и без того расширенные, вновь проедают радужку. Скарлетт перестаёт узнавать его. По коже – мурашки.

— Что? – осторожно спрашивает, в надежде вывести его из состояния, схожего с трансом. Она потирает плечо, настораживаясь, как при виде хищника.

Рик не отвечает, лишь продолжает смотреть на неё в упор. Пронзающий взгляд иглами лезет под кожу, и, кажется, вызывает физическую боль; Гилл чувствует тяжёлый вкус металла во рту. Сердце пропускает удары. Её сковывает напряжение, ведь его глаза перестают принадлежать ему, когда завеса мрака опускается на целый мир. Вокруг темнеет стремительно.