(«наверное, вчера слишком сильно головой об кровать ебанул»)

судя по содержанию – «Ромео и Джульетта».

Он пальцем стягивает веки вниз, смотря на покрасневший белок в зеркале. Наверное, от травы у него уже выработалась психологическая зависимость.

Спустя время Ричард заливает хлопья апельсиновым соком, ведь ненавидит молоко. Шаркает наверх, не причёсываясь и не считая нужным делать со своим внешним видом хоть что-то. Рука, держащая красную пиалу, пульсирует от боли, потому что порез, оставленный на его предплечье, глубокий до неприличия. Перед тем, как приступить к поглощению пищи сомнительного качества, Рик лезет в аптечку. Понимает, что сегодня её уже открывали и обрабатывает рану.

В лёгкие настойчиво просится блядский «Гипнотик», которым покрыт каждый сантиметр шеи Скарлетт… Нет, не только шеи, она вся пропитана горькой ванилью с верхними нотами миндаля. Да, Скарлетт истошно, отчаянно старается перебить омерзительно-привлекательный запах смерти, залить глаза винтажным «Диором», лезет из кожи вон, только бы скрыть застоявшийся сладковатый шлейф трупного разложения. Но он тянется за ней, словно кровь на снегу, а Рик, как гончая, чует её за километры. Он не настолько глуп.

С белоснежным бинтом на руке Ричард идёт наверх, в библиотеку, туда, где Гилл вновь начнёт разыгрывать спектакли для одного зрителя.

Баркер почти прав.

Она сидит на столе.

Среди высоких шкафов, полки которых прогибаются под книгами, у стены расположен стол с выдвижными ящиками из красного дерева; на нём – стопки прошлогоднего «Кинфолка» и помятая пачка синих «Данхилл».

— Кто эта барышня рука с рукой с тем кавалером?

Сигарета тлеет между её бледных губ, осыпаясь на пол; ноги в синяках скрещены – правая закинута на левую. Распущенные длинные пряди струятся по спине вниз, а сама девушка внимательно всматривается в строки книги с пожелтевшими страницами.

— Её сиянье факелы затмило. Она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла, – стряхивает пепел на стул, в который упирается. — Для мира безобразия и зла. Как голубя среди вороньей стаи, её в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор, – глубоко затягивается, выпрямляя спину. — Любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини, – Скарлетт поднимает взгляд глаз сапфирового оттенка на Ричарда, стоящего в проходе. — Я истинной красы не знал доныне.

Гилл прогоняет дым через лёгкие, сидя в юбке и одном полупрозрачном лифе с чёрными кружевными вставками. На её нежном, как первый весенний цветок, теле – увечия: как россыпь звёзд на ночном небе, кожа покрылась синяками. Раны от зубов стали затягиваться, следы пальцев граничат с ссадинами. Её шея, мертвецки белая, впитала синеву и его неистовство.

Скарлетт как будто поломана, но блеск в её глазах неестественно живой. Она продолжает читать, а Рик втягивает в себя каждое её слово и вибрацию голоса в прохладном воздухе.

— Святой отец, пожатье рук законно, – не останавливается та, динамично спрыгивая со стола. — Пожатье рук – естественный привет. Паломники святыням бьют поклоны, прикладываться надобности нет.

Девушка подходит к нему, не отрываясь от старой книги – настолько, что Ричард и сам не помнит, откуда и когда её взял. В красном переплёте, потрёпанная и избитая жизнью, книжка датировалась 1894-ым годом.

— Однако губы нам даны на что-то? – с придыханием проговаривает Скарлетт, пока на лице застывает эмоция. — Святой отец, – переходит на замедленный шёпот, – молитвы воссылать.

Баркер звонко ставит пиалу на поверхность стола с безразличным видом, затем возвращается на прежнее место и плечом упирается в шкаф.

— Так вот молитва: дайте им работу. Склоните слух ко мне, святая мать, – она приближается к нему, идя осторожно.

— Склоненье слуха, – Гилл останавливается напротив: вплотную, в паре сантиметров от его лица, – не склоняет стана.

Рик скрещивает руки на груди и, кажется, понимает, чего от него требуют; хочется ответить «нет», но не выходит.

— Не надо наклоняться, – вздыхает тот, произнося реплику Ромео из действия второго, – сам достану.

Ричард наклоняется к ней – делает то же, что и в пьесе: целует.

Без крови и грубости, перекатывая её вкус на кончике языка, вдыхая ненавистный своей притягательностью «Гипнотик». Целует мягко, но сдержанно, не касаясь лица или волос; так, как видел поцелуй подлинных Ромео и Джульетты – робких пустоголовых детей, впервые испытавших такое окрыляющее, беспощадно убийственное чувство влюблённости.

Она отвечает ему в той же манере.

В оковах чужого образа.

Рик остраняется. Он забирает сигарету из её пальцев и гадает, как ей удалось помять пачку, ведь синие «Данхилл» – с релоком.

Баркер затягивается и, выдыхая, выпускает дым ей в лицо.

— Вот с губ моих весь грех теперь и снят, – скрещивает руки на груди, смотря на неё, как довольный кот.

— Ну ты и мудак, – кривится, захлопывая книгу. — Всю сцену запорол.

— Извини, – равнодушно пожимает плечами и тушит сигарету об себя.

— Извиняйся перед моей порванной майкой, – залезает обратно на стол.

— Ей от этого не станет легче.

— Да и мне тоже, – вздыхает, трогая волосы.

— Можешь выставить счёт. Возмещу все убытки.

— Да к чёрту, – нетерпеливо выпаливает она. — Заплатишь мне за тоналку, которой я буду слоями замазывать всю эту хуйню, – кивает на свои запястья.

— Только хотел спросить, – а в голосе вновь проскользает насмешка. Ему как будто нравится её унижать, пускай даже не самыми обидными выражениями. — Сидеть не больно?

— Смотри, чтоб тебе больно не стало, блять, альфа-самец, – плюётся с раздражением.

— Мне расценивать это как угрозу?

— Как обиду девушки, с которой ты обошёлся не очень хорошо.

— Да? – изумлённо вскидывает бровь. — А я думал, тебе нравилось.

— Я не просила тебя.

— Но ты и не противилась особо, – повёл плечом Баркер.

— Можно вопрос? – с претензией.

— Даже если откажу, тебя это не остановит.

— Как твои шаболды вообще уходят от тебя целыми? – с отвращением, жгучей, испепеляющей отравой.

— Во-первых, – с заумным видом начал Рик. — Ты не можешь называть девушку шаболдой только потому, что ей нравится секс.

— Я называю их шаболдами не потому, что им нравится секс, а потому, что им нравится секс с тобой.

— А, так вот в чём дело: у кого-то собственнические чувства проснулись?

— Да. Нет. Не знаю.

Скарлетт больная.

— Странно слышать это от того, кто обещает прицепить меня к кровати, – она встаёт и подходит к полкам.

— Во-вторых: ты сама ко мне полезла, я всего лишь выполнил твоё желание. А вот то, что тебя ебёт, с кем я трахаюсь, меня забавляет очень сильно. Говоришь так, словно мы женаты лет десять. Ты как-то чересчур ревностная для человека, с которым я знаком неделю.

Гилл касается запылённых корешков и проводит по ним пальцами, как по решётке тогда.

— Ничуть. Меня лишь раздражает, что люди покупаются на твоё смазливое личико, – сдувает пыль.

— Хочешь сказать, что ты купилась не на него? – вызов.

— Не на него, – поворачивается к полкам спиной. — Как много из них говорили с тобой о литературе? Картинах? Музыке?

— А как много раз ты говорила со мной об этом? Тебя задевает только то, что замечают исключительно мою оболочку?

— Меня задевает, что никто не чувствует твоей жестокости и ты, по неведомым причинам, выглядишь для остальных ангелом во плоти, – она опирается на полки. — Никто, например, увидев все эти ебаные боевые ранения, не поверит, что их оставил Рик Баркер. Да, меня основательно бесит, что в тебе видят невинного мальчика, а ты, в сущности, уродлив.

Ричард смеётся.

— Нет, солнышко, – не соглашается, скалясь. — Тебя не бесит, тебе это льстит.

Скарлетт смотрит на него как-то пусто, без отрицания или отторжения во взгляде.

— Ты чувствуешь себя особенной, ведь располагаешь ценной информацией о том, какой же, всё-таки, Рик Баркер еблан, – он встаёт в позу, делает несколько шагов вперёд. — Тебе не поверят, но тебя это, так-то, не заботит, – Ричард грубо хватает её за подбородок. — Боже, да не прикидывайся. Подружка, я же тебя насквозь вижу, – он сходится взглядом с ней, ухмыляясь угрожающе. — Ты отбитая наглухо. Рано или поздно расколешься, понятное дело.