Надо же было так случиться, что в сложный период разлома жизни Мартынова судьба подкинула ему Лермонтова, человека, которого он совершенно не мог терпеть.
Конкретных же причин для поединка было несколько, то есть дуэль была полиэтиологична.
Одной из главных причин дуэли были насмешки Лермонтова над внешним видом Мартынова.
«Николай Соломонович Мартынов поселился в домике для приезжих позже нас, — рассказывал Н. П. Раевский, — и явился к нам истым денди á la Circassienne[114]. Он брил по-черкесски голову и носил необъятной величины кинжал, из-за которого Михаил Юрьевич и прозвал его poignard’ом[115]. Эта кличка, приставшая к Мартынову еще больше, чем другие лермонтовские прозвища, и была главной причиной их дуэли, наравне с другими маленькими делами, поведшими за собой большие последствия»[116].
Константин Любомирский описал в письме к друзьям «отставного офицера Мартынова, который волочился за одной из водяниц и уморительно одевался»: «Он носил азиатский костюм, за поясом пистолет, через плечо на земле плеть, прическу á la мужик и французские бакенбарды с козлиным подбородком. Говорят, что Лермонтов по-приятельски несколько раз сказывал ему, как он смешон в этом шутовском виде, и советовал сбросить с себя эту дурь, наконец, нарисовал его в сидячем положении, державшегося обеими руками за ручку кинжала и объяснявшегося в любви, придав корпусу то положение или выражение, которое получает он при испражнении… Мартынов вызвал его на дуэль»[117].
В сущности, основой той своеобразной одежды, которую носил отставной майор Мартынов, была самовольно измененная форма Гребенского казачьего полка. Мы убедились в этом, изучая в специальной литературе формы одежды полков российской армии XIX века. Однако тут был именно такой случай, когда копия ничего общего не имеет с оригиналом. Мартынов делал большое количество изменений и добавлений к форме, менял цвета, изменял форму в зависимости от погоды и даже своего настроения. По большей части он носил белую черкеску и черный бархатный или шелковый бешмет или, наоборот, черную черкеску и белый бешмет. В дождливую погоду он надевал черную папаху, на гулянье являлся в белой. Рукава черкески он засучивал, что придавало всей фигуре его смелый и вызывающий вид. Независимо от того, где находился Мартынов, на пикнике ли, на балу или принимал минеральную воду из Елизаветинского источника, огромной величины кинжал всегда висел у него на поясе.
К тому же Мартынов был фатоват и, сознавая свою красоту, высокий рост и прекрасное сложение, любил щеголять перед женским полом и производить эффект своим появлением.
Странный внешний вид Мартынова замечали все, бывшие в тот год на водах. О нем упоминают в литературных воспоминаниях А. И. Арнольди, Н. И. Лорер, Э. А. Шан-Гирей, Н. Ф. Туровский. Е. Г. Быховец. В. И. Чяляев (в пересказе П. К. Мартьянова) и другие. Тихонько подсмеивались над внешним видом Николая Соломоновича многие, если не все. «Обрил голову, оделся совершенно по-черкесски и тем пленял, или думал пленять, здешнюю публику»[118], — ехидничает П. Т. Полеводин в своем письме. Мартынов не понимал крайней экстравагантности и вульгарности своего вида. Этот человек был недалеким, самоуверенным, совершенно лишенным самокритики.
Данные Лермонтовым меткие прозвища «le sauvage au grand poignard», или «Montagnard au grand poignard», или просто «Monsieur le poignard»[119] моментально «приклеились» к Мартынову. За глаза так его величали многие.
Мартынов держался заносчиво, считая себя первым красавцем, перед которым не устоит ни одна женщина. В мужских компаниях он любил описывать свои победы над прекрасным полом. Поэтому прозвище «кинжал», закрепившееся за ним, имело еще и другой, андрологический, смысл.
Не любил Николай Соломонович и свое старое прозвище «Мартышка», данное ему еще в Петербурге, в Школе юнкеров. Лицо его кривилось, когда его так называли Лермонтов, Тиран и другие однокашники по Школе юнкеров. Лермонтов, не видевший ничего обидного в этом прозвище, производном от фамилии, обращался к старинному знакомому своему в редких случаях по имени, а чаще всего именно «Мартышка!»
Э. А. Шан-Гирей вспоминала: «Они (Лермонтов и Мартынов) постоянно пикировались[120], хотя были между собой на „ты“: Лермонтов называл его обыкновенно „Мартышкой“ и иными кличками»[121]. А эти «иные клички» были по-настоящему обидными — «горец», «кинжал» и даже «дикарь». Да, не мог человек, считающий себя самым лучшим, не обижаться на такие прозвища. Да еще слышать их от «маленького» офицера с «кривыми ногами», «плохого по пешему фронту» и не имеющего красивой посадки на лошади; к тому же, гонимого, сосланного, да и стихи пишущего не очень сильные.
Лермонтов очень сердился, когда русские офицеры начинали подражать «азиатам». «Лермонтов, — писал Н. А. Кузминский, — всегда подсмеивался над теми из русских, которые старались подражать во всем кавказцам: брили себе головы, носили их костюмы, перенимали ухватки; последних в насмешку называл он l'armee russe[122]»[123]. Некоторые офицеры, долго служившие на Кавказе, с пренебрежением смотрели на новоприбывших из России, стремились показать свою опытность, мужественность, нося с шиком черкесскую одежду, кинжалы, разговаривая «по-татарски». В очерке «Кавказец» Михаил Юрьевич писал: «Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он настоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его не беспокоят».
И именно в Мартынове судьба ниспослала Лермонтову наивысшую степень подмеченного им явления, живую пародию на него. Вот почему внешний вид Мартынова необычайно раздражал писателя. Иронизируя над Мартыновым, Михаил Юрьевич высмеивал не только лично его, но и всю l'armee russe, «полуазиатских, полурусских существ».
Из показаний на следствии отставного майора Мартынова: «С самого приезда моего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума; но он делал вид, как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно, просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее»[124].
Следует отметить, что в душе Лермонтов не был злым человеком, но был уж так устроен, что ради острого словца никого не щадил. Если Михаил Юрьевич замечал, что в своих остротах он заходил слишком далеко, что предмет его насмешек оскорблялся, он тут же извинялся, старался помириться. Это утверждают А. Д. Есаков, А. П. Шан-Гирей, Н. П. Раевский и другие. Но H. С. Мартынов имел особый склад характера, он не захотел мириться.
Молодой князь Васильчиков, по словам П. А. Висковатова, отмечал, что «Лермонтов был в душе добрым человеком и, видя, что Мартынов им не на шутку обижен, старался смягчить, а не усиливать обиду. Мартынов же давно злился на Лермонтова. Удерживала его вспыльчивость наша общая дружеская компания. Впрочем, мы не раз говорили Лермонтову, чтобы он был осторожнее относительно Мартынова. Но Михаил Юрьевич мало обращал внимания на наши предостережения. Он был слишком жив и кипуч, чтобы сдерживать свою шаловливость»[125].
