Мартынов 21 апреля 1838 года вернулся в свой Кавалергардский полк и в Петербурге в 1838–1839 годах неоднократно встречался с Лермонтовым, не предъявляя никаких претензий относительно пропавших писем. 30 октября 1839 года Мартынова неожиданно переводят на Кавказ в чине ротмистра Гребенского казачьего полка. Предполагают, что причинами перевода послужили нечестная игра в карты и… «странный характер» Николая Соломоновича, который не смогли стерпеть даже кавалергарды. И вновь Лермонтов и Мартынов встретились на Кавказе — летом и осенью 1840 года они находились в экспедиционном отряде генерала Галафеева в Чечне и Дагестане. Оба они были участниками кровопролитного сражения у речки Валерик. Лермонтов командовал сотней «охотников», доставшейся ему от Дорохова, Мартынов — линейцами.

Н. Мартынов имел за военную службу 27 высочайших благодарностей, а за участие в 1837 году в экспедиции против горцев был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом. За участие в боевых действиях на Кавказе в 1840 года в ордене ему было отказано. Но, тем не менее, это был не робкий офицер, неплохо проявивший себя на полях сражений. Правда, многие мемуаристы называли Мартынова трусоватым, осторожным и нерешительным человеком. Но это в большей степени касалось тех или иных жизненных ситуаций мирной жизни, и в меньшей степени — его воинской службы.

К сожалению, Мартынов хвалился сожженными аулами и посевами, угоном скота, истребленными чеченцами, тогда как Михаил Юрьевич переживал за подобные жесткие и чрезмерно кровопролитные действия русских войск, ведомых царскими генералами. Лермонтов был против сеяния вражды между русскими и чеченцами. Словно предчувствовал великий поэт, какой бедой это может обернуться через много-много лет.

И видя сегодня устремленные на тебя горящие ненавистью глаза какого-нибудь 8-летнего чеченского мальчика, люто ненавидящего тебя уже только за то, что ты русский, впитавшего эту ненависть с молоком матери, не можешь не сожалеть о том, что мы, русская нация, ведомая Романовыми, сделали на Кавказе полтора-два века назад. И много веков нужно сейчас для примирения наших народов.

Сразу вспоминаются строки Михаила Лермонтова из стихотворения «Валерик»:

Но вернемся к Н. С. Мартынову. Воинская служба его закончилась быстро и для большинства неожиданно. Замеченное за ним в новом полку шулерство при игре в карты, полученное в результате позорное прозвище «Маркиз де Шулерхоф», создавшиеся тяжелые отношения с офицерами Гребенского казачьего полка привели к тому, что Мартынов, хотя и с большой неохотой, но был вынужден подать в отставку. Сделал он это в самом начале 1841 года, а через короткое время снова изъявил желание служить, но уже в другом полку. Это показывает, что Мартынов не сознательно, а вынужденно подал в отставку. В Петербурге, в военном департаменте, появилось дело «Об определении вновь на службу отставного майора Мартынова»[110]. Вся переписка в деле на 8 листах оказалась по какой-то причине уничтоженной. Дело было закрыто 27 февраля 1841 года, так как 23 февраля Николай I подписал приказ об отставке Мартынова «по домашним обстоятельствам».

Однако в Москву, где проживало все семейство Мартыновых, Николай Соломонович не приехал, а вдруг в конце апреля оказался в Пятигорске, чтобы поправить свое здоровье и, возможно, пополнить кошелек карточной игрой.

«Я прибыл в город Пятигорск в конце апреля месяца для пользования водами. По приезде моем в Пятигорск я остановился в здешней ресторации и тщательно занялся лечением»,[111] — так отвечал Мартынов впоследствии в Окружном пятигорском суде. Через некоторое время после приезда Мартынов поселился во флигеле дома Верзилиных, заняв с М. П. Глебовым соседние комнаты.

Из-за неудачно сложившейся военной карьеры (а это было именно то поприще, которое он в юности осознанно выбрал на всю свою жизнь) перемена в облике его была разительная. Психологически он был совершенно сломлен. Он раньше всегда имел вид спокойный и добродушный. И сейчас, как будто, он не совершал каких-то резких, бросающихся в глаза поступков. Тем не менее, он испытывал состояние жесточайшего стресса; все внутри него клокотало и бурлило, требовало выхода. Мрачный и унылый ходил он по городу.

«К нам (в 1839 г.) на квартиру, — рассказывал Я. И. Костенецкий, служивший в то время при штабе в Ставрополе, — почти каждый день приходил Н. С. Мартынов. Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин, со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и полон надежд на свою будущность; он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, и в 1841 году я увидел его в Пятигорске, но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отростил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, вечно мрачный и молчаливый!»[112]

Михаил Юрьевич, узнав по приезде в Пятигорск, что Мартынов тоже в городе, очевидно, был рад видеть здесь своего старинного знакомого. Но Николай Соломонович при первой их встрече был необычно сдержан и холоден. Поэту, становившемуся все известнее и известнее, Мартынов был нисколько не рад. А ведь они вместе начинали писать в «Школьной заре», и стихи Мартынова, как считал он сам, были и в юности, и сейчас ничуть не хуже лермонтовских. Уязвленное самолюбие бродило в его чреве и не могло найти выхода наружу. Пока.

Для того, чтобы свершился поединок Лермонтова и Мартынова в пятигорское лето 1841 года, существовали весьма благоприятные условия.

Дуэль не только не была случайностью, как это представляется большинству литераторов и историков, — она была неизбежна. Случаен приезд в Пятигорск Мартынова, с позором расставшегося со своим полком, но не уехавшего сразу к родителям в Москву. Случаен приезд в Пятигорск Лермонтова, доверившего судьбу воле слепого жребия и, к тому же, самовольно изменившего предписанный ему воинский маршрут. Но сам поединок случайно встретившихся старых знакомых был закономерен. Более того, если бы он не состоялся, можно было бы только удивиться.

Помимо того, что гений русской поэзии в жизни обладал несносным характером, помимо того, что его втайне всегда недолюбливал Николай Соломонович, важнейшим фоном, на котором разыгралось трагическое противостояние Мартынова и Лермонтова, завершившееся роковой дуэлью, являлось уязвленное самолюбие Мартынова, состояние психического стресса, обусловленного крахом военной карьеры, жизненно значимой для Николая Соломоновича. В подобном состоянии он готов был вызвать не только Лермонтова, но и любого другого «обидчика», причем даже по ничтожному, малозначащему поводу.

П. А. Висковатов, много передумавший об убийце, писал: «В сущности добродушный человек, он, при огромном самолюбии, особенно когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления»[113].