– А-а, им помешала группа спасения, – с пониманием произнес Тим. – Вот ведь гады эти спасатели! – пустынные…

И оба заржали в голос, как бывало много лет назад, на голове шахтера.

Когда смех затих и повисла пауза, Тим уставился в унитазную чашку. Молчание тянулось, оборачиваясь ощущением холодного пота на спине.

Сейчас я выкину что-нибудь, и Алекс все поймет.

Не решаясь поднять глаза, он сделал три крупных глотка.

– Что ты теперь хочешь от меня, Тим?

Алексей теперь смотрел на него изучающе, казалось, знал ответ, но не решил, что с ним делать.

– Я хочу улететь. Сделай так, чтобы меня выпустили, как прошлый раз. И я улечу.

– В прошлый раз все было по-другому. Теперь ты сам примчался к нему.

– Ты не понимаешь. У меня не было выбора.

Алекс откинулся на стуле и сморщил нос. Черные глаза смотрели насмешливо.

– Неужели? Мне так не показалось. Когда Ларский прокрутил на Совбезе ваше слияние… Ты цеплялся за изоморфа так, что даже я поверил в твой выбор.

Это было жестоко, и Тим прикрыл глаза.

Ирт, забери меня, просто увези и надень свой мешок.

– То есть ты мне не поможешь? – с трудом проговорил он.

– Боюсь, тебе нужна не моя помощь, Тим.

– Что ты хочешь сказать?

Он вскинул голову и уперся глазами в лицо Алекса, застывшее в холодной маске.

– Тебе снова нужна реабилитация. Может, год или два. Никаких полетов, пока они не разберутся, почему ты вообще пошел к нему.

– С хрена ты такое мне говоришь?! – выкрикнул Тим, уже не в силах контролировать себя и трясущееся тело.

– Ты после терапии и больше года на Дальних пределах так и не избавился от зависимости. Ты мог бы все просто рассказать следователю.

– Не мог! – Тим обхватил себя дрожащими руками.

– Не ври себе, – холодно отрезал Алекс. – Можно было отказаться от сканирования мозга и рассказать все своими словами. Он не имел права тебя заставить, и я бы вмешался. Но нет – ты даже не связался со мной, а побежал к Флаа. Чтобы он присосался и изгадил тебе кровь. Скажи, ты думал об его объятьях последний год?

– Нет!

– Тебя всего трясет. Ты зависишь от изоморфа и не контролируешь себя. Все стало только хуже.

Он прав, он прав. Мне нужно это бешеное растение, так нужно…

– Нет. Я… – Тим с трудом пропихивал слова сквозь онемевшие губы. – Контролирую… себя.

– Ты устроил поножовщину, – презрительно скривился Алекс.

– Я контролирую.

Треллин несколько мгновений молчал, рассматривал его. Тим чувствовал себя жалким, таким жалким в своем одноразовом грязно-зеленом слайсе. С испариной, выступившей на лбу, на висках, с дрожащими руками и неотвязными мыслями.

Алексей подался вперед, в черных глазах светилось напряженное внимание.

– Думаешь, справляешься? После вчерашнего? Тогда пойди и спроси у своего изоморфа, как он оказался около таракана.

Тим уставился на друга в ужасе.

– Ты хочешь, чтобы он порвал меня?

– Он не порвет, неужели ты не понимаешь? Изоморф слепил из себя человека и вырядился к твоему приходу, как танцор кордебалета. Ты ему нужен.

Тим почувствовал, как лицо заливает краска.

– Ты хочешь, чтобы я пошел к Ирту? Снова?

Алексей откинулся на прямую спинку и небрежно пожал плечами. Смотрел холодно и равнодушно.

– Нет. Я думаю, ты не справляешься и не контролируешь ничего. Поэтому хочу, чтобы ты отправился в реабилитационный центр. И не думал больше о полетах.

– Я тебя понял, Алекс.

– Хорошо, Тим. Извини, но это правда.

Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт – такой выбор предложил генерал-интендант. Или бросить все и отправиться к отцу на Марс? Но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо.

Тим вышел за дверь. С трудом переставляя ноги, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться не хотелось.

Он не чувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улиц Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом собственный мыслеприказ: «В Планетарную прокуратуру».

А когда авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону, Граув и уже не мог видеть, как генерал Треллин стоял, обхватив себя руками, у открытой двери особняка и смотрел вслед уже исчезнувшей за горизонтом машины.

Ростки памяти

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал. Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три, и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело в цвете, наползающим со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе. Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными поверхность. Только на месте отсутствующего указательного сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием.

Поэтому его не найдут. Поэтому его не находит Ирт.

Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач. Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они не знают Чагу.

– Помоги товарищу…

Поможет только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.

Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас так плохо?

Он знал, это его место в Нише Перерождений, поскольку он глуп и бесполезен. Не мог отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага не заслужил никакого другого цвета. С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?

Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь. Перекрывал его своим мощным торсом и вызывал у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения. Иногда он с трудом вспоминал, что Тим Граув ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше. Даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.

Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.

Сначала он ощущал присутствие Тима внутри. Осуждающее и презирающее Чагу. Но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от другого сознания. После этого перестал различать страх и желание. Все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение. Однажды попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что ожог принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Не помогло. Он остался пуст, и взорванная болью кожа только подчеркивала пустоту.