А, может быть, мы с Киром разбились на машине, а я просто не помню этого? И сейчас нахожусь в своем личном аду, где лежу, полностью недвижимая, обреченная извечно видеть перед глазами того, к кому больше никогда не смогу прикоснуться? Но, если я умерла, то почему так плохо? Почему чувствую боль в саднящих запястьях и щиколотке, почему так раскалывается голова, а во рту такая сушь, что язык сейчас рассыплется, как истлевший от времени пергамент? Значит, жива еще. Но только не уверена, что это к лучшему. Может, действительно лучше умереть, чем так мучиться?

Холодно, Господи, как же холодно…

Шум падающей откуда-то воды не дает снова погрузиться в спасительное забытье. Знать бы еще, где я и как меня сюда занесло? И где Кир?

Все-таки удается открыть глаза, хоть это и до отвращения к самой себе сложно. В месте, где я лежу, обездвиженная и замерзшая, темно и сыро. Аккуратно смотрю по сторонам — голова болит, а шея ноет, но мне необходимо понять, где нахожусь и возможен ли выход отсюда. Но вокруг лишь тьма, и снова прикрываю глаза, потому что смысла разглядывать темноту, нет никакого.

Не знаю, сколько лежу, стараясь абстрагироваться от всей этой ситуации и не думать о том, зачем меня сюда привели, что от меня хотят и что уже успели сделать. Я понимаю, кто со мной так поступил, но не могу в это поверить. Неужели я могла быть такой дурой, что села к нему в машину? Зачем ему все это? Неужели я настолько прекрасна и неповторима, что мной хочется обладать любой ценой, наплевав на мое мнение, закон и последствия? Нет. Просто он, наверное, шизофреник, потому что другой причины, зачем он напоил меня какой-то дрянью, нет.

Шум воды становится постепенно тише, и до меня доходит, что это шумит дождь, который, судя по всему, заканчивается. Значит, здесь есть окно, раз я могу слышать льющуюся с неба воду — это уже хорошо. Если есть окно, значит через него можно будет выбраться на свободу. Потому что или умру или сбегу отсюда. Терпеть чей-то эгоистичный идиотизм не намерена.

Вдруг слышу звук открывающейся двери, и в комнату попадает немного света. Поворачиваю голову и вижу Кира. Он стоит, оперевшись плечом на дверной косяк, и, молча, смотрит прямо на меня. Мне плохо видно выражение его лица, и из-за этого становится особенно жутко. Не понимаю, что он задумал, и как будет действовать дальше. Убьет меня? Изнасилует? Оставит здесь умирать?

Кир молчит, и это еще больше давит на психику. Хочу закричать на него, наброситься, но вместо слов вырывается какой-то невразумительный клекот, словно я раненая птица. На самом деле, если бы я имела силы смеяться, то расхохоталась над злой иронией судьбы: Фил прозвал меня Птичкой, и вот я попала в силки, расставленные тем, от кого такого не ожидала.

— Не дергайся, — говорит, заметив, как я пытаюсь вырваться, брыкаюсь, дергаюсь, — не поможет. Мой отец моряком был, поэтому я знаю около ста способов завязать узел так, чтобы его проще было только ножом разрезать. Так что не трепыхайся, Птичка.

Последнее слово он, будто выплевывает, словно оно отравляет его изнутри.

— Пить хочешь? — неожиданность вопроса сбивает с толку.

Машу головой так сильно, что она еще больше начинает болеть. Не буду я пить его воду — мне одного раза за глаза хватило. Больше он меня не обманет. Лучше от жажды умереть, засохнуть, исчезнуть, но пить и есть из его рук не стану, даже если за это мне все золото мира посулят.

— Боишься, что ли? — удивляется Кир. Черт возьми, он, в самом деле, удивлен! — Не надо, я не сделаю тебе ничего плохого.

Не верю, не верю! Сотни раз готова об этом кричать, но страх сковал не только мой язык, но и душу.

Нет, это сон, такого не может быть! Как я могла так вляпаться?

— Почему ты молчишь? — устало спрашивает и, не закрывая двери, нащупывает выключатель на стене.

Вспышка света ослепляет, и я жмурюсь, чтобы нормализовать зрение. Когда черные зайчики перестают скакать перед глазами, осматриваюсь. Я в какой-то убогой маленькой комнате с крошечным окошком под потолком. На стенах черная плесень, а пол, в некоторых местах, вовсе прогнил, обнажив серую промерзшую землю.

— Нравятся хоромы? — с издевкой в голосе спрашивает Кир, присаживаясь рядом со мной на стул. — Ну-ну, не расстраивайся — это временное пристанище. Скоро мы с тобой уедем в прекрасное место, где нам никто не сможет помешать любить друг друга. Я буду о тебе заботиться — ты даже представить себе не можешь, как я в этом деле хорош. Жаль, что ты по доброй воле не захотела узнать меня лучше, но теперь у тебя все равно нет выхода. Мы уедем из этого гнилого города, подальше от всех, и тебе никто не сможет помешать узнать меня лучше.

— Я не хочу, — хриплю, царапая словами горло. — Зачем тебе это?

— В каком это смысле? — таращит глаза, будто я сказала самую дикую чушь на свете. — Думаешь, меня сильно волнует, что ты там хочешь? Тебя же не волновали все это время мои чувства, мечты и желания? Бегала от меня, как будто я проказой болен. А как только на горизонте замаячил этот гопник разрисованный, так ты, как последняя шлюха, повисла на нем. Чем он тебя взял? Что в этом Филине есть такое, чего во мне нет?

— Я не шлюха! — выкрикиваю, не в силах больше все это терпеть. Пусть хоть убивает меня — терпеть это не смогу. Он говорил, что любит меня, но разве так любят? Если бы все его разговоры о чувствах были искренни, то разве позволил бы он себе так со мной разговаривать?

— Ага, конечно- конечно, — брезгливо морщится и отводит взгляд, словно ему противно на меня смотреть. Я не понимаю, что у этого человека в голове. Одно понимаю четко: Кир явно болен.

— Что ты от меня хочешь? — спрашиваю, хотя не надеюсь на то, что он окажется таким дураком, что расскажет о своих планах так быстро, но попытаться должна.

— Я же тебе уже говорил, — медленно, почти по слогам, повторяет, как будто я идиотка, до которой не могут дойти очевидные вещи, — что скоро мы уедем в прекрасное место. Вдвоем. Там не будет никакого Фила — это самое важное условие. Некому будет тебя отвлекать и ты, наконец, узнаешь меня лучше и поймешь, что я ничем не хуже этого придурка.

Мне не нравится все то, что он говорит. Во-первых, я не хочу никуда ехать — ни с Киром, ни без него. Во-вторых, его слова о Филе доводят меня до умопомрачения. Да этот идиот с явным расстройством личности и в подметки не годится Филину.

— Фил не придурок! — выкрикиваю, снова пытаясь освободиться, но вместо долгожданной свободы только жгучая боль. — Ты его совсем не знаешь и не имеешь права так о нем говорить, понял?

— Я же просил тебя не дергаться, — Кир смотрит на меня, сощурившись. — Только хуже делаешь. Все равно я тебя пока не отпущу — мне не хочется, чтобы ты путалась у меня под ногами, пока я занимаюсь важными делами.

— Какие у тебя дела, идиота ты кусок?! — не выдерживаю и буквально ору на него. Наплевать на то, как сильно болит мое пересохшее горло и на то, чем может обернуться моя вспыльчивость. — Оставь меня в покое. Как ты не понимаешь, что не закончится добром твоя затея.

— Это почему ты так решила? Откуда такие смелые выводы? — ухмыльнувшись, с видом победителя складывает руки на груди.

— Меня же будут искать, о чем ты только думаешь?

— Ой, не смеши меня, — продолжает ухмыляться, глядя на меня в упор. — И кто первым бросится на твои поиски? Уж не твой ли татуированный дружок и его расписная гоп-компания?

— Ну, хотя бы и они.

— Ха, да им лишь бы пивом глаза залить, — передергивает с отвращением плечом и откидывается на спинку стула. Господи, если бы я могла, то врезала бы по его самодовольной харе. — Ну, может, он и удивится, что ты где-то пропала, но потом найдет себе кого поинтереснее. Не переживай, долго он грустить не станет.

Его слова больно ранят. В глубине моей души сейчас плачет и мечется маленькая неуверенная в себе девочка, которая вопит изо всех сил одну-единственную фразу: "Он прав". Но я гоню от себя плохие мысли— если позволю себе усомниться в Филе и его чувствах ко мне, то совсем расклеюсь, а Кир ведь только этого и добивается. Да только я не дам ему возможности победить. Чего бы мне это ни стоило.