Хочу ли я чего-то большего от нее? Нет. Я просто хочу еще чуть-чуть побыть с ней рядом в этой крошечной кухоньке.

— Чай, кофе? — слышу голос той, о ком думаю уже несколько дней.

— Потанцуем? — машинально продолжаю фразу. И что за дурь мне в голову лезет?

— Что ты сказал? — непонимающе смотрит на меня несколько секунд, а потом, когда смысл сказанного становится очевидным, начинает смеяться. — Ох, Филипп, какой из меня танцор? Ты только посмотри на эту ерундовину, — печально смотрит и рукой указывает на гипс.

— Отличный сапог, — смеюсь, глядя, как она забавно морщится. — Только скучноватый какой — то, не находишь?

— Гипс как гипс, что в нем должно быть задорного?

— Правильно, сейчас это самый обычный гипс, но позволь мне показать, что при наличии воображения даже из самой заурядной вещи можно сделать что — то интересное.

Птичка слушает с широко открытыми глазами, не дыша, а я лезу во внутренний карман косухи, висящей на спинке стула, и достаю маркер.

— Однако, — говорит, сообразив, что я собираюсь делать. — Оставишь на моем гипсе автограф?

— Автографы пусть другие оставляют, — смеюсь, наслаждаясь ее замешательством. Она явно не знает, что от меня можно ожидать, и мне становится еще веселее. Обожаю быть непредсказуемым. — Птичка, протяни лапку навстречу искусству.

— Ладно, — нервно смеется, но ногу поднимает, чтобы мне было удобно разукрашивать гипс. — Только матерных слов не пиши.

— Я тебе что, сельский гопник? Да я и не знаю ни одного матерного слова, что ты выдумываешь? Я приличный человек! — возмущаюсь, рисуя на ее гипсе очередную птицу. Мне нравится этот образ — образ маленькой напуганной птички, с безумно бьющимся от страха в груди крошечным сердечком, но, как бы она не боялась, она очень смелая, стоит только поверить в себя.

— Спасибо, Филипп, — еле слышно говорит, с восхищением рассматривая черную птицу, нарисованную мной.

— Давай просто Фил, хорошо? — прошу я потому, что терпеть не могу своего полного имени.

— Хорошо, — улыбается и лукаво смотрит. — Только тогда и ты переставай называть меня Птичкой.

— Не могу — для меня ты навсегда ею останешься. Да и в моем ближайшем окружении имена не в большом почете. Мы, как индейцы, ищем слово, отображающее саму суть человека.

— И что? — смотрит на меня немного испуганно, недоверчиво. — Считаешь, что мою суть можно выразить этим словом? Птичка? Все так просто?

— Суть любого человека можно выразить одним словом, — пытаюсь объяснить. Почему-то мне очень важно, чтобы именно она меня поняла. — Главное, чтобы был человек, кто захочет эту суть искать.

— У тебя есть такой человек? — вижу, как сама удивляется своей наглости. Она не боится спрашивать, но согласен ли я отвечать?

Я отвык от честности в отношении себя. Все, кто мне близок, с кем готов разделить все, что имею и так в курсе всего того дерьма, что творится в моей жизни — мне нет необходимости отвечать на вопросы, а им нет нужды спрашивать. Мы настолько вросли друг в друга, что научились понимать без слов. Иногда, перебрав со спиртным, мы можем начать изливать все, что скопилось внутри, но, обычно, просто пьем и трещим о всякой ерунде. Но девушки — существа любопытные, только я, обычно, пресекаю всякие расспросы на корню. Да и, наверное, им самим не слишком интересно ломиться в закрытые двери. Не люблю, когда лезут не в свое дело. Но Птичке я готов что-то о себе рассказать. Во всяком случае, попробовать. Но пока не буду, все-таки мне сложно сразу открыться. Да и кому нужна вся моя правда?

В моей жизни были девушки, которых почти любил, иногда ценил, возможно, дорожил. Но все они исчезали, когда понимали, что со мной сложно. Они уставали от моих проблем, срывов. Ну, а я никого не держал.

— Слава Богу, да, у меня есть такой человек — улыбаюсь, глядя, как она покраснела, быстро отвела взгляд и смешно закусила губу. Ее каштановые, с красноватым отливом волосы мягкими волнами спускаются на плечи, и мне снова хочется коснуться их. Они очень мягкие, красивые, но не хочу спугнуть Птичку. Не зря же я ее именно так назвал — Агния, как и настоящая птичка, очень пуглива. Один неверный шаг и она вспорхнет с ветки, улетит, навсегда растворившись в предрассветной дымке.

— Это хорошо, — отвечает со вздохом, как будто ей не слишком приятно осознавать, что в моей жизни кто-то есть. Ну, ладно, не стану пока рассказывать, что таким человеком для меня является Арчи — пусть пока помучается в догадках.

— Не спорю, — подавляю в себе веселье, вызванное ее реакцией. — Каждому нужен такой человек.

Неужели ревнует? А даже, если и так, что с того? Я часто в своей жизни встречал девушек, которые, на первый взгляд, были заинтересованы мной, даже влюблены будто бы без памяти, а на деле хотели ощутить ту опасность, которую, как им казалось, я должен был привнести в их жизнь. Не знаю, что они там себе понавыдумывали, только парные гонки по вертикали с обрезом наперевес — не мой профиль. За этим они могут к Арчи сходить. Но девушки все равно липнут на меня, как мухи на всем известную дурнопахнущую субстанцию.

Птичка не такая: она умеет смущаться. Это так интересно, необычно даже. Представляю, если она так рядом со мной тушуется, то, что будет, когда она попадет в "Ржавую банку", или в "Бразерс", познакомится с Арчи, увидит татуированного гиганта Брэйна, пообщается с Роджером. Да и с другими парнями. Ловлю себя на мысли, что с нетерпением жду этого момента.

— Каковы наши дальнейшие планы? — спрашиваю, пытаясь не смеяться, глядя на нее.

— Наши планы? — непонимающе смотрит на меня, ерзая на стуле. Ее очаровательный домашний халатик с желтыми цветочками очень ей идет. — А, ты насчет фотосъемки!

— Ну, а о чем же еще? О ней самой. Раз мы оба согласились на эту авантюру, то нужно продумать план дальнейших действий. Как ты видишь наше сотрудничество?

— Я уже думала об этом, — снова ерзает на стуле. Что ей на месте не сидится? — Нужно, чтобы ты немного рассказал о себе.

— Вот прям нужно, да? — смотрю ей в глаза, но она, молодец, глаз не отводит. — Я не мастер долгих рассказов.

— Ну, а как тогда мне понять концепцию будущей работы? Ты не хочешь открыться мне, я совсем о тебе ничего не знаю, кроме того, что ты неравнодушен к кожаной одежде, водишь мотоцикл и не бросаешь девушек в беде.

— Разве этого мало для начала? — протягиваю руку и дотрагиваюсь до ее ладони. — Поверь мне, этого уже вполне достаточно.

— Нет, как ты не понимаешь? — вскрикивает, но руку не убирает. Чувствую, какая горячая у нее ладонь. Интересно, она вся такая тёплая, или только руки?

— Я все понимаю, поверь, — поглаживаю ее ладонь с тыльной стороны. Ее пальцы чуть заметно дрожат, будто Птичка сильно волнуется, но мне не хочется, чтобы она переживала. Не знаю, как сложится дальше, но пугать ее я не хочу. — Рассказы ни о чем тебе не поведают. Как Костя говорил? "Нужно понять саму суть". Постарайся понять не то, о чем я могу тебе рассказать, а то, что рассказывать не буду ни при каких условиях. Единственное, что готов пока сказать: мое слово — Филин, Фил. Это моя суть.

— Ты съедаешь бедных маленьких мышек? — испуганно смотрит на меня, а ее рука дрожит все сильнее. Неужели я такой страшный?

— И маленьких птичек тоже.

10. "Бразерс"

Ночь — мое время.

Время, когда свободен от любых запретов, обязательств. Только с наступлением тьмы могу хоть ненадолго забыть, кем являюсь на самом деле. Сейчас я не человек, которого ненавидит собственная мать — женщина, полностью утратившая человеческое лицо, умеющая только лишь пить и ненавидеть. Ночью могу забыть о ней, о ее вечных упреках, злобе, той ярости, что испытываю в присутствии этой женщины. Сейчас есть только дорога, свежий ветер, Фрэнк, музыка, льющаяся в меня через наушники мощным ревущим потоком. Я растворяюсь в ней.

Музыка давно стала моим лекарством, панацеей, спасением. Как и живопись. Творчество помогает освободиться, очистить душу, вырвать оттуда то, что отравляет изнутри, мешает жить, дышать. Рисуя или играя на гитаре, могу обнажить скрытое от посторонних глаз, не опасаясь быть непонятым. Тюнинг, ремонт мотоциклов, аэрография для меня тоже творчество, без которого уже не мыслю своей жизни.