— Ничем помочь не могу, — пожимаю плечами и разворачиваюсь, чтобы поскорее уйти и закончить разговор, пока Кир снова не завел свою шарманку.

— Подожди, ты куда? Я тебя провожу, лифт не работает — тебе тяжело будет самой спуститься.

— Как это? Он же полчаса назад работал!

— Ну, технике свойственно ломаться в самый неподходящий момент, — криво улыбается и разводит руками. — Поэтому, обопрись на меня, и я помогу тебе.

Еще чего — не собираюсь я ни на кого опираться. Единственный мужчина, чью помощь приняла бы — Фил, все остальные пусть идут лесом. Особенно Кир.

— Я сама, — бурчу и, сохраняя вид полной независимости, скачу по коридору.

— Ладно, я понял — ты сама, но я просто побуду рядом — вдруг тебе все-таки понадобится помощь.

Он идет следом, не обращая внимания на мое недовольное лицо. Борюсь с обжигающим желанием резко развернуться и стукнуть его костылем по голове, чтобы уже точно, наверняка, отстал.

Наверное, надо было все — таки позволить ему помочь. В этом убеждаюсь уже после третьего лестничного пролета. Сотрудники носятся туда-сюда, в панике, мыле и пене. Все-таки тридцатиэтажное здание, в котором сломался лифт, автоматически превращается в филиал ада на земле.

Ступенька за ступенькой спускаюсь вниз, превозмогая усталость. Кир идет рядом, о чем-то рассказывает, но я не слушаю. Главное — не упасть.

— Зря ты от моей помощи отказалась, — недовольно ворчит мой спутник, когда мы спускаемся, наконец, в холл. — Давно бы уже внизу были.

— Прости, что разочаровала.

— Или ты только мерзким байкерам разрешаешь себя на руках носить? — спрашивает, прищурившись.

— Да, только им, — отвечаю, глядя ему в глаза. — Хочу, чтобы ты уже понял для себя, раз и навсегда, что между нами ничего не было и быть не может. Кто меня носит на руках — не твоего ума дело. Уяснил? А теперь прощай.

— Агния, постой, — кричит мне вслед. — Я все понял, зачем же нервничать? Давай останемся просто друзьями.

— Какими это друзьями? — спрашиваю, не поворачиваюсь. — Нашелся еще друг.

— Злая ты, — печально говорит Кир и, подбежав, хватает меня за руку. — Постой, не торопись. Агния, послушай. Признаю, что вел себя не достойно. Ты вправе на меня сердиться, но позволь мне доказать, что я не такое ничтожество, как ты обо мне думаешь.

— К чему ты клонишь?

— Давай я тебя домой отвезу, — говорит и жалостливо при этом на меня смотрит. Прямо пес побитый. — Вижу же, что ты устала, не отказывайся. Пожалуйста…

Стою, размышляя над его предложением. В первую секунду захотелось развернуться и, не говоря ни слова, уйти. Но в его словах ведь есть смысл. Не укусит же он меня? Вроде бы никогда агрессивным не был, чего его бояться?

— Ладно, отвези, — наконец, соглашаюсь, чем вызываю в Кире такой всплеск радости, что даже неловко как-то. — Но только до подъезда! Никаких чаепитий, никаких долгих разговоров. Если нужно, я даже заплатить могу, чтобы отблагодарить.

— Это не благодарностью для меня будет, а обидой, — недовольно морщится и отводит взгляд. Оскорбился, видно сразу, но мне все равно, потому что не хочу, чтобы он продолжал питать какие-то иллюзии.

— Не сердись, не хотела тебя задеть. Поехали.

Машу на прощание Леночке рукой и, все также отказываясь от помощи Кира в моей транспортировке, иду к его машине.

— Спасибо, — киваю, когда он помогает мне удобнее разместиться на мягком сидении. Автомобиль у него просторный, очень комфортный — одно удовольствие в таком ехать. В салоне тепло, приятно пахнет — все-таки Кир не зря так много времени проводит, ухаживая за машиной.

— Поехали? — улыбается и заводит мотор.

Сижу, молчу, глядя в пролетающий за окном пейзаж, а Кир, напротив, о чем-то рассказывает, смеется своим, особенно удачным, шуткам. Хотя, чего греха таить, не способен он рассмешить, но изо всех сил пытается, тужится, мечет остротами, как рыба икрой.

— Ты меня совсем не слушаешь, — в голосе чувствуется грусть. — Со мной настолько неинтересно, да? Скажи честно.

— Кир, успокойся, все в порядке. Просто я очень устала, а еще нога сильно разболелась.

— Надо было меня послушать, а не делать все по-своему, — с досадой бьёт ребром ладони по рулю, от чего тут же морщится. — Я чем-то могу помочь?

— Нет, сейчас таблетку выпью и все будет хорошо.

Лезу в сумочку, чтобы найти лекарство, но вдруг понимаю, что воду с собой не захватила. Мне с детства тяжело глотать таблетки, поэтому жидкость в этом вопросе просто необходима, а иначе подавлюсь.

— Слушай, а ты не мог бы купить мне бутылку воды? — знаю, что не должна его ни о чем просить, но он же так хотел помочь, поэтому, думаю, не откажется. Да и это совсем же не сложно?

Кир будто только этого и ждал: радостно ерзает на сидении, предвкушая подвиг, который совершит во имя своей возлюбленной дамы Ордена Гипсовой Конечности.

— Сейчас-сейчас, — восклицает и останавливает автомобиль у ближайшего супермаркета. — Ты только потерпи, умоляю.

— Кирилл, у меня всего-навсего разболелась нога, — устало говорю, откидываясь на подголовник. — У меня не рак, не гангрена и не заражение крови. Просто купи мне воды!

— Я понял, — улыбается, как дурачок и выбегает на обочину.

Отсутствовал он недолго, и уже буквально через пять минут мы снова едем к моему дому. Открываю принесенную бутылку и, задумчиво глядя в окно, делаю несколько уверенных глотков. Она какая-то противная, с мерзким привкусом, но подумать об этом не успеваю.

За окном все тот же черно-серый пейзаж, с каждой секундой погружающийся в непроглядную липкую тьму, из которой нет выхода.

34. "Я спросил у ясеня…"

Я спал почти сутки, настолько устал. Когда вернулся домой после ночного посещения клиники, чувствовал себя, будто меня через мясорубку пропустили. Особенно тяжело было на сердце — такое ощущение, что меня без ножа убивают. Только кому это нужно так и не могу понять.

Волнения за мать, ребят, Агнию… эти чувства разрывают изнутри, мучают. Никогда я еще не был в таком состоянии, даже в детстве, когда жизнь моя казалась настолько беспросветной, что несколько раз искренне желал себе смерти.

Хочу отмотать время назад и просто жить спокойно. Пить с друзьями, работать в "Банке", общаться с девушками, с которыми легко и просто. Но то, что, вернись я назад, рядом не окажется Птички, пугает. Мы знакомы так недолго, но она настолько глубоко вросла под мою кожу, что так просто от этого чувства не избавишься. Никогда никого не любил, никогда не стремился кого-то впустить в свою жизнь и отдать все, что имею за душой. Но неожиданно в моей жизни появилась она, и я теперь не знаю, что делать с этой любовью.

Птичка…

Красивая девушка с мягкими губами и самым сексуальным телом на свете. От одной мысли о ней все мое естество откликается, словно я подросток в пубертатном периоде. Хочу снова ее увидеть, прижать к себе и узнать, как она провела время без меня. Я вообще хочу узнать ее лучше — чем живет, что любит, о чем мечтает. С первого взгляда на нее испытываю какую-то странную потребность постоянно быть рядом. Чтобы защищать, заботиться.

В голове рождается мысль, которую последнее время гнал от себя, которую боялся. Вернее не мысль, а желание: я хочу написать ее портрет. Не знаю, как сложатся наши отношения в дальнейшем, но я очень хочу, чтобы у нее осталась часть моей души.

Птичка лечит меня — я снова хочу взять в руки краски.

На чердаке нахожу старые альбомы для набросков и графитовые карандаши. Чувствую знакомое, но уже почти забытое, покалывание в кончиках пальцев — желание рисовать настолько сильное, что даже немного пугает. Спускаюсь вниз и, садясь у окна, принимаюсь за дело. Штрих за штрихом, деталь за деталью и на бумаге оживает та, кто занимает все мысли в последние дни — моя Птичка. Она смотрит с бумаги на меня внимательно своими блестящими глазами, а на дне их плещутся, желая вырваться наружу, сотни незаданных вопросов и миллион тревог. Мне нравятся ее глаза — теплого шоколадного оттенка в обрамлении длинных густых ресниц, они такие большие, что стоит в них хоть раз посмотреть — не сможешь больше оторваться.