Фил спит. Отодвигаюсь от него, чтобы сделать несколько фотографий. Мне кажется, что только во сне человек бывает настоящим. Не знаю, захочет ли он, чтобы эти фото были в журнале, — может, он суеверный, — но сделать их просто обязана. Тем более, когда он так красив. Да о чем я думаю, в самом деле? Что мне до его красоты? Главное, сделать хорошо свою работу, а остальное совсем неважно. Да и не нужно.

— Вот скажи мне, милая Птичка, зачем ты все время фотографируешь? — слышу голос Арчи, о котором, любуясь спящим Филом, напрочь забыла. — Хобби такое у тебя? Блогерша, что ли?

— Сам ты блогерша, — отвечаю, рассерженная тем, что этот придурок отвлек меня. — Я — фотограф.

— Местной газеты? «Рабочий и колхозница»? «Красный октябрь»? «Вестник металлурга»? — не унимается этот гороховый шут.

— Почему ты такой приставучий? — Арчи удивленно вскидывает брови.

— То есть ты сидишь на нашем с Филом диване, в нашей мастерской, фоткаешь тут все подряд, не спросившись, и я еще не должен приставать? Сумасшедшая какая-то. Сама себя слышишь? — вижу, что он возмущен, может быть, даже рассержен, но не собираюсь перед ним отчитываться. Предупредить обо всем должен был Филипп, а никак не я. И, если он по какой-то причине от Арчи скрыл мое скорое появление в этих стенах, то не мне исправлять ситуацию и успокаивать взбесившегося малознакомого субъекта.

— Вот что ты от меня хочешь? — спрашиваю, в упор глядя на Арчи. Не собираюсь кого-то бояться, переживать, рефлексировать. Я ничего не украла, никого не убила. Нахожусь здесь по работе, вот и все.

— Один вопрос: зачем ты все время фотографируешь? Отвечаешь честно, и я отстану, — Арчи сидит рядом, скрестив мощные, покрытые татуировками, руки на широкой груди и смотрит, не мигая.

— Потому что я, черт возьми, фотограф! — шиплю, чтобы не разбудить Фила, но чувствую, что, если этот допрос продлится еще хоть одну минуту, начну громко орать и действительно садану этому индюку ощипанному гипсом промеж глаз. — У нас с Филиппом контракт, по условиям которого я буду месяц его фотографировать. Потом отстану и исчезну навсегда. Уяснил? Тебе совсем не обязательно со мной общаться, я никому не навязываюсь, но работу привыкла выполнять хорошо и из-за твоей дури и личной неприязни не собираюсь платить неустойку за сорванный контракт. Ясно?

— Можно было сразу сказать, — озадаченно произносит Арчи, как-то странно глядя на Фила. — И что, он так просто согласился быть моделью?

Вижу, что подступающий смех душит его — наверное, ничего забавнее в своей жизни не слышал, как то, что рассказываю ему сейчас, но лично я в этом ничего такого уж веселого не вижу. Обычная работа, обычный контракт. Другое дело, сколько выгоды и бонусов он сулит… но это уже совершенно другой разговор.

— Ты обещал один вопрос, — вскрикиваю, забыв на мгновение о спящем рядом Филе.

— Чего вы цапаетесь? — бурчит тот, приоткрывая один глаз. — Арчи, я тебе потом все объясню. Птичка, не хлопай крыльями, мой друг — приставучая задница, способная и мертвого достать, поэтому расслабься и не обращай на него внимание. Сейчас я вздремну немного, а с наступлением заката поедем кататься.

— Спи, Фил, — тихо говорю, наблюдая, как он снова засыпает.

Не пойму, что испытываю в этот момент. Нежность? Тоску? Что-то гложет меня изнутри, но я никак не могу понять, что это за чувство такое.

Предчувствие беды?

15. Легкодоступное удовольствие

Они не дают поспать: ругаются, шипят друг на друга, плюются ядом. Лежу с закрытыми глазами и еле сдерживаю улыбку, слушая, как Птичка дает отпор Арчи. Агния его совсем не знает, а если бы знала, то поняла, что ему она уже нравится. Друг мой — засранец, не умеющий держать себя в руках, но он терпеть не может тех, кто кривит душой. Если хочешь кому-то заехать по яйцам, так и скажи, а лучше сделай — нечего миндальничать. Это философия моего друга, согласно ей и живет, сам не имея камня за пазухой и не позволяя другим запасаться булыжниками.

В Птичке заложен большой потенциал — уж я-то вижу, но она совсем себя не знает. Обманывается, создаёт себе рамки, боится раскрепоститься. Каждый раз, глядя на нее, я вижу красивую, умную девушку, которая боится себя, меня, весь мир. Она-то и с Арчи сцепилась, потому что испугалась — сработал защитный рефлекс, и чуть не расцарапала его симпатичную физиономию. Не могу понять, откуда в ней эта пугливость? Ее однажды обидели? От мысли, что этой хрупкой девушке мог кто-то причинить зло, кровь вскипает. И это у меня-то?

И тут понимаю, что хотел бы узнать ее лучше: чем живет, что любит, от чего в восторге. Она не меньше моего нуждается, чтобы ее душу явили миру.

Я давно не писал ничьих портретов. Последним, чей образ перенес на холст была Наташа, и этот портрет нынче красуется на лопатке Арчи, выбравшего его в качестве эскиза для тату. И не пишу не потому, что разучился, а потому, что уже очень давно мне не встречался тот, чье лицо и чей внутренний мир хотел запечатлеть. Да и вообще толком не могу вспомнить, когда в последний раз хотел писать. Разве что те две птицы: одна на снегу, вторая на гипсе… Агния растревожила меня, разворошила мое нутро, и это пугает меня до чертиков. Но с другой стороны в этом же нет ничего страшного? Правда?

Она наверняка заметила мое тату на шее — птица, парящая над волнами. Рано или поздно это все равно должно было случиться, потому что не забивать же узор сверху другим рисунком только лишь для того, чтобы какая-то девушка себе не придумала лишнего? Но в глубине души знаю, что Агния встретилась в моей жизни не случайно. Я — фаталист и знаю, что все случайности не случайны. Зачем-то мы встретились, значит кому-то это нужно.

Наверное, мне. Чтобы снова начать писать, творить, жить. Давно уже забил на себя, как на художника, рисуя только эскизы для татуировок и занимаясь аэрографией. Масло, акварель, карандаши, уголь… Просто однажды оставил все в прошлом. Холсты сложены на чердаке, подрамники там же, краски давно высохли, но именно сейчас, лежа на диване с закрытыми глазами, мне хочется встать, вернуться домой и, не обращая ни на что внимания, писать. Самозабвенно, до полного изнеможения, без сна и отдыха. А еще посадить эту девушку напротив, чтобы мягкий свет, будто изнутри, подсвечивал ее образ, и написать первый портрет за последние несколько лет.

Слышу какое-то шуршание, звон, чьи-то голоса и понимаю, что все-таки ненадолго, но вырубился. Что снилось? Не помню.

— О, а кто это у нас тут? — слышу голос Брэйна, хриплый, словно у него вечная ангина. Чувствую, как Птичка вжимается в мое плечо спиной, будто отползает от какой-то опасности.

— Я? — слышу испуганный голос совсем рядом. — Агния.

— Птичка, не бойся, — говорю, не открывая глаз. — Ты же обещала.

— Надо было предупредить, чего именно мне не бояться, тогда бы я смогла хоть немного подготовиться, — шепчет она мне в ухо, и ее дыхание обжигает кожу. — У тебя все друзья такие оригиналы? Обычные люди есть?

— А кого ты ожидала увидеть? — усмехаюсь при мысли, какой эффект произвел на нее Брэйн. — Выпускников Венской консерватории?

— И правда, — снова шепчет, больно стукнув меня кулачком в плечо, — если ты такой дурачок, то и друзья у тебя будут соответствующие. Зачем ему татуировка на голове?

— Чтобы быть самым красивым мальчиком нашего двора, — смеюсь, открывая глаза и улыбаясь вошедшему с ящиком пива в руках Брэйну. Арчи куда-то подевался, наверное, пошел раздавать распоряжения сотрудникам.

— Я их всех домой отпустил, только Олега оставил — неплохой пацан, — Арчи легок на помине. У лысого в руках две сумки, в которых что-то дребезжит и стучит. Следом входит тот самый Олег с каким-то пакетом в обнимку.

— Вы только бухло привезли? — мне немного неловко от того, что Птичка может о нас подумать, но мы такие, какие есть со своими тараканами, заскоками и тяге к спиртосодержащим напиткам.

— Филин, за кого ты нас принимаешь? — спрашивает Брэйн, морщась. — Тем более, нас предупредили, что тут есть дама, не слишком хорошо знакомая со всей той ерундой, что творится иногда.