Лемке резко развернулся на каблуках и выскочил из кабинета.

Через четверть часа на столе перед Крюгером лежало два объемистых досье, а Лемке, несколько сбиваясь, доложил, что сейчас, к сожалению, нет возможности привести Хавемана в данный кабинет. Начальник следственной группы просит штандартенфюрера спуститься в подвал, где содержатся арестованные.

У Крюгера екнуло сердце.

– Что, обвиняемый не транспортабелен? – раздраженно воскликнул он.

Лемке только неопределенно пожал плечами.

– Хорошо, немедленно ведите меня к Хавеману, – хмуро выдавил из себя Крюгер.

В подвале их поджидал начальник следственной группы, который предупредительно сопроводил гостя до камеры заключенного. То искалеченное существо, которое Крюгер там увидел, только отдаленно напоминало человека. С первого взгляда ему стало ясно, что использовать Хавемана в оперативных мероприятиях нельзя. Вряд ли ситуацию смогут выправить какие-либо доктора.

«Вот же идиоты, вот же безмозглые костоломы», – злобно подумал он. Его возмутило не жестокое обращение с обвиняемым. Подонок сам заслужил это. Дело в том, что Крюгеру приходилось не раз применять меры физического воздействия к захваченным агентам противника, чтобы добыть необходимые сведения. Однако он делал это всегда профессионально, сохраняя объекта в состоянии, пригодном для продолжения выяснения и уточнения полученной информации. Теперь же эта сытая самодовольная скотина в отлично отутюженной форме поставила неожиданную точку в многообещавшей операции Крюгера. Вся схема с треском рухнула при первом соприкосновении с действительностью. В голове осталась только пустота и злость.

– Что вы сделали? – ледяным тоном спросил Крюгер начальника следственной группы.

– Мы показали врагу рейха, что его ждет за измену, – несколько вызывающе ответил тот.

Крюгер, с трудом сдерживаясь, продолжил:

– Вы понимаете разницу между контрразведкой и скотобойней. Хотя я бы вас не взял и на скотобойню, потому что и там вы бы изгадили товарное мясо. Меня интересует вопрос, с какой целью вы уничтожили главного фигуранта по делу о государственной измене и лишили следствие возможности выявить его высокопоставленных покровителей. Что мне докладывать рейхсфюреру и кого теперь допрашивать? – зловеще продолжил Крюгер. – Может быть, начать с вас? – обратился он к оторопевшему начальнику. – Вы, я вижу, в отличной физической форме и несколько месяцев интенсивных допросов вполне выдержите. Кроме того, я научу, как их профессионально вести.

Крюгер вопросительно обвел глазами присутствовавших в камере Лемке и двух охранников, которые настороженно придвинулись к начальнику следственной группы. С того моментально слетело все его самодовольство, и он судорожно вытирал носовым платком вспотевший лоб.

– Зарубите себе на носу, – злобно произнес Крюгер, – через неделю Хавеман должен быть в состоянии написать своей рукой один листок текста, который я ему дам.

– Но… – попытался было возразить начальник следственной группы.

– Никаких но, идиот, – прокричал Крюгер. – В противном случае будет начато расследование о причинах и виновниках саботажа по расследованию дела о государственной измене.

Крюгер в отвратительном настроении вернулся в кабинет.

Здесь до поздней ночи он тщательно изучал все бумаги, относящиеся к делу Пайнса и Хавемана. Но найти кандидата на роль посланца «Службы Риббентропа», которому Пайнс мог бы поверить, в материалах дела не удалось. Единственный родственник Хавемана, профессор Лоингер, был убежденным противником национал-социалистского режима, так что заставить его помогать нацистской разведке было довольно сложно. Кроме того, многие знали о его аресте. Данное обстоятельство мог легко выяснить и Пайнс. Поэтому попытка использовать Лоингера была в принципе обречена на провал. Дочь Лоингера Марту, аспирантку кафедры английской филологии Берлинского университета, девицу 23 лет, конечно, можно было угрозами и давлением заставить сыграть роль курьера от дяди Хавемана к Пайнсу. Но Крюгер хорошо знал, что придется много биться с девушкой, чтобы отработать правильные, не вызывающие подозрения черты ее поведения с американским разведчиком. В его практике были случаи, когда выполнение поручений через силу, вопреки собственным убеждениям, выдавало неопытных агентов.

Однако выбор был невелик. Кроме Марты, других кандидатур пока не просматривалось. Когда на часах высветилась полночь, Крюгер подвел сжатый итог своих изысканий и выделил две главные проблемы, которые необходимо было во что бы то ни стало удовлетворительно решить: во-первых, найти способ ввести Марту в операцию таким образом, чтобы это не противоречило ее убеждениям и побуждало к искренней работе. Во-вторых, наметить такую схему знакомства Марты с Пайнсом, которая не вызвала бы у американца подозрений. Пока никаких решений в голове у Крюгера не выстраивалось. В таких сложных случаях он обычно переключался на другие дела и прекращал настойчиво думать о мучившей его проблеме. Часто решение приходило совершенно неожиданно посреди обычной текучки или на отдыхе. Он бы очень удивился, если бы узнал, что через десятки лет о подобных приемах напишут диссертации как о способах «эвристического познания».

Утром Крюгер, как всегда тщательно, брился любимой бритвой «Золинген» и механически напевал какой-то фривольный мотивчик. Неожиданно в памяти всплыло слово «организация» и место в одном из протоколов допроса профессора Лоингера, где следователь гестапо упорно пытался выбить у того признание в принадлежности к подпольной антифашистской организации.

«Так-так-так, в этом что-то есть», – заинтересовался разведчик. Он быстро завершил утренний туалет и помчался в гестапо. Там, внимательно прочитав вспомнившийся ему протокол допроса, он понял, что одно принципиальное решение найдено. Конечно, Марту надо убедить, что ее отец и дядя – члены подпольной антифашистской организации. Эта организация поддерживает контакт с американцами через Пайнса, чтобы с их помощью свергнуть Гитлера. Предупреждая США и Англию об агрессивных замыслах нацистов против этих демократических стран, она способствует поражению и ослаблению гитлеровского режима. С отъездом дяди на восток связь с Пайнсом нарушилась. Марта могла бы помочь в ее восстановлении и продолжении антифашистской борьбы.

Крюгер уже видел себя в форме подполковника вермахта, сослуживца Хавемана, приехавшего на короткое время по служебным делам в Берлин с письмом Марте от дяди. Далее следовала вербовка Марты от имени антифашистской организации, которую необходимо будет сопроводить соответствующим пафосом и таинственностью, на которые так падки молодые люди. Но это уже было, как говорится, дело техники. С появлением перспективной идеи все удачно выстраивалось в реальную схему операции.

Он вызвал Лемке и приказал немедленно поставить на прослушивание телефон Марты Лоингер и очень аккуратно навести справки о ее связях и знакомых.

– Надеюсь, что у ваших коллег хватило ума не сболтнуть девчонке, что ее дядя арестован за шпионаж, – напряженно спросил он у Лемке.

– Нет, нет, что вы, – замотал головой гестаповец, – она ничего не знает.

– Я спрашиваю потому, что читал в деле какой-то путаный протокол об обыске на квартире Лоингера после ареста Хавемана. Вы, насколько я понял, в нем участвовали. Как вы объяснили девчонке причину обыска? – въедливо интересовался Крюгер.

Лемке с чего-то вдруг разволновался и, глубоко вздохнув, сказал:

– Ей разъяснили, что ищут антифашистскую литературу ее отца.

«Что он так задергался? – удивился про себя Крюгер. – Вообще, он какой-то мутный. Надо бы с ним вести себя поосторожнее».

Развернувшаяся работа по детализации плана операции быстро вытеснила у него эту здравую мысль.

Волнения Лемке не были напрасными. Пару недель назад он крупно проиграл в покер. В его клубе «Пенальти» царило строжайшее правило. Проигрыш необходимо было погасить в течение недели до очередной игры в пятницу. Если должник этого не делал, он навсегда отлучался от стола. Но постепенно карточная игра стала для Лемке болезненным пристрастием. Он уже не представлял своей жизни без загадочного зеленого сукна под уютным кругом теплого света, без волнующего полета карт, сулящих быструю удачу, без того острого азарта, который отодвигал на задний план все его дела и мысли. Однако деньги найти не получалось. Пятница близилась. Тогда после тяжелых душевных колебаний Лемке взял необходимую сумму из фонда, предназначенного на негласные расходы. По его расчетам, деньги удастся постепенно небольшими порциями вернуть в фонд, тем более что плановая проверка предстояла через полгода. Но жестокая реальность опрокинула все его намерения. Когда он был дежурным по отделу, пришла телефонограмма из финансового управления о внеочередной проверке расходов из негласных фондов. Если ему не удастся в ближайшее время покрыть недостачу, то с работой можно будет распрощаться.