Машина такси подъехала к небольшому дому на склоне зеленого холма. Строение в два этажа буквально вгрызалось в специально разрытую почву склона, и висевшая над землей часть дома лежала на прочных капителях железобетонных колонн. Внизу, под открытой террасой находился небольшой, асфальтированный участок, где и остановилась машина. Пассажиры стали подниматься вверх по крутому склону. Узкие, мраморные ступеньки извивались змейкой и причудливо закручивались, направляя хозяина этого замечательного дома прямо к входной двери.
Довольно просторная гостиная была прекрасно обставлена, как говорят «с чувством стиля». Наверняка к этому приложила свои умелые ручки Кэрол, ибо Генри вряд ли даже знал такие понятия как «мода» или «стиль». Он был человеком очень простым, без затей. До появления Кэрол, меблировка гостиной состояла лишь из дивана, телевизора, шкафа и деревянного, письменного стола. Теперь белые стены приняли ярко-оранжевый окрас, на них появились картины с изображением гор, лесов и животных. Под большим окном в широком, белом горшке тянуло вверх свои зеленые ветви апельсиновое дерево из карликовых пород. Книжные полки разрезали восточную стену и своим причудливым положением изображали, по всей видимости, какой-то иероглиф северных народов. Неудобный, твердый диван заменили несколько мягких кресел бежевого цвета, а вместо грубого и громоздкого стола появился низенький, стеклянный столик.
Сильвия была приятно удивлена такими переменами и в самых ласковых выражениях похвалила новую обстановку давно знакомого дома. Кэрол очень польстил столь положительный отзыв о проделанной ею работе, и она пригласила всех на кухню, дабы в уютной атмосфере выпить по чашечке кофе. Но, не успев набрать воды в электрический чайник, она вдруг встрепенулась, как бы вспомнив что-то очень важное.
– О, Боже мой! Я совершенно забыла. Мне непременно нужно отправиться в свой приют. Я должна была покормить своих питомцев еще час назад. Ужасно. Нельзя допустить что бы они голодали.
Сильвии и Генри ничего не оставалось, как отпустить Кэрол. Она вызвала такси и, извинившись перед гостьей, отправилась по своему делу. Пока она шла к выходу все время бурчала себе под нос: «Я ужасный человек. Ужасный. Как я могла забыть».
– Ну как тебе моя невеста, Сил? – это была первая прозвучавшая фраза из уст Генри, когда за спиною Кэрол захлопнулась дверь.
Держа в руках большую чашку с дымящимся кофе, Сильвия ответила:
– Я думаю, братишка, что Кэрол подходит тебе как нельзя лучше. Она кажется очень ответственной и заботливой личностью. И самое главное с ней ты счастлив.
– Так и есть! – обрадовался Генри. – Она для меня все. А я боялся, что Кэрол тебе не понравится.
– Она очень мне понравилась. Мы станем лучшими подругами, я уверенна.
– Я рад это слышать, Сильвия. Ты же знаешь, твое мнение очень важно для меня, и я всегда к нему прислушиваюсь.
– Ну, допустим не всегда, – Сильвия засмеялась, и Генри улыбнулся в ответ, пытаясь оправдаться.
Они просидели так еще два часа, обсуждая семейные и не только проблемы. Кэрол за все это время так и не вернулась, а Сильвии уже пора было ехать домой. На уговоры Генри остаться заночевать в его доме пришлось ответить отрицательно. Амелия наверняка ждала сестру и еще не ложилась спать, поэтому вызвав такси, гостья покинула дом.
Часы показывали уже пятнадцать минут третьего, когда Сильвия стояла на пороге своего дома. Лампочка на небольшой, черной коробочке возле дверной ручки загорелась зеленым светом при воздействии на нее магнитной карты. Входная дверь отворилась, и Сильвия оказалась внутри. Со второго этажа доносились звуки работающего телевизора. На кухне горел свет, и все ее пространство наполнял едкий дым, исходящий от духовой печи. В ней, на металлической решетке, лежали черные угольки, некогда бывшие сдобным печеньем. Сильвия, выдернув провод печи из розетки, отворила нараспашку окно и принялась полотенцем выгонять густой дым, заполонивший всю комнату. Она несколько раз окликнула сестру, но ответа так и не последовало. Видимо Амелия чересчур увлеклась просмотром телевизора, что забыла о печи и даже не слышала призывного крика. Сильвия, разозлившись, направилась по ступенькам на второй этаж прямиком в комнату сестры. Чертыхаясь, она твердо шагала по коридору и уже в уме представляла, как сейчас начнет бранить безответственную Амелию.
Через разбитое окно в комнату врывался ветер, беспардонно терзая белую занавеску, забрызганную красными пятнами. Телевизор лежал возле разрушенной тумбочки, издавая несуразные звуки обрывающегося сигнала. Металлическая кровать была изогнута напополам и врезалась в пробитую стену слева от входа. Деревянный шкаф, выплюнув наружу все содержимое, усыпал щепками коричневый паркет. Сильвия застыла у двери и не имела никакой возможности сдвинуться с места или даже выдавить из себя какой-либо звук. Холодный ужас завладел ее хрупкой душой, мозг окутал страх и белою мглою стелился перед глазами. Еще секунда и она в беспамятстве упадет на пол; каждая клеточка тела, все ее естество противилось и не желало принимать увиденное, отвергало любую возможность, ведущую к подобному исходу. К исходу, который своими острыми, жестокими когтями способен впиться в счастливую, беззаботную жизнь двух сестер и, открывая обличие чистого зла, доказать его неоспоримое существование и безусловное всевластие над слабым человеком. Смерть всегда ужасна, будь она вызвана неконтролируемым природным катаклизмом или человеческим фактором, не важно. Тут было все предельно ясно. Конечно же, ясность не унимает горьких слез, но все же дает некоторую определенность, в которой со временем можно обрести покой для поврежденной души. Но не в этом, конкретном случае. Ясность и определенность были совершенно неподходящими словами под то событие, которое приключилось в доме жизнерадостной Сильвии.
Амелия… Точнее то, что от нее осталось, лежало на полу в огромной луже крови под самым окном. Царапина, тремя кровавыми рвами проходила от верхушки лба и до подбородка, разорвав кожу и не оставив ни единого шанса на опознание. Судить, что это сестра Сильвии можно было лишь по разодранному халату, который почти полностью пропитался кровью и только местами просвечивал желтым цветом. Стены заляпали кровавые пятна, от которых пускались вниз тоненькие красные потеки до самого пола. Большая, вязкая лужа темного цвета расползлась почти на половину комнаты. Изувеченное тело покрывали настолько глубокие раны, что через них можно было разглядеть кости скелета. Оторванная женская рука лежала у самого входа под дверью. Или это было наваждение или тонкие пальцы на оторванном запястье подергивались, норовя сжаться в кулак, но застывали на полпути и тут же возвращались обратно. Эта галлюцинация, или явь (тут Сильвия и сама не понимала) заставила ее отпрянуть назад за порог.
То, что происходило сейчас в голове оцепеневшей Сильвии, трудно поддается описанию. Даже закаленная, твердая душа дрогнет при виде столь жестокой и мерзкой картины, открывающей зрелище адского пира. Адский пир… Другого определения даже не стоит искать, так как ужас, творившийся в комнате, полностью был оправдан данной фразой. Сотворивший это точно не человек, ибо даже у самого жестокого убийцы не хватит больной фантазии, чтобы сделать подобное. Совершенно точно можно было полагать, что на такие бесчинства способно лишь адское животное, поднявшееся из земных глубин, и решившее полакомится человеческой плотью. Сильвия в приступе безумия закричала так сильно, что казалось, осколки разбитого стекла, лежавшие возле трупа, вздрогнули от столь истошного крика. Она почувствовала приступ тошноты и стремительно покинула комнату, больше не в силах созерцать месиво адского кошмара, ибо взор уже начала заслонять белая мгла забвения и, проведя еще хоть секунду в этой комнате, Сильвия наверняка бы свалилась в обморок. Все что ей было нужно на данный момент, это свежий воздух и несколько минут, дабы осознать произошедшее. Только каким образом можно было осознать то событие, которое развернулось в комнате бедняжки Амелии, Сильвия не знала. Она попросту не могла ничего сообразить и уж, тем более, что-либо осознавать. Она просто стояла в дверном проеме при выходе из дома и смотрела, уставившись в одну точку. Прозрачные слезы, пропитанные горестью утраты, срывались с ресниц и падали, разбиваясь о бетонный порог.
