Конечно, больше всего боялись его самого. Он – одесский лидер, своего рода легенда, ему многие стремились подражать. Отстранить его от командования нельзя, значит, выход один – только убить, уничтожить – и как можно скорее. Когда вокруг идут кровопролитные бои, незачем забивать голову, как покончить с немногочисленным отрядом. Экс-головорезов ждал бой с батькой Махно. Китайчик с болью вспомнил, как отправлялись на него его люди – с достоинством, исполненные гордости. И только он чувствовал, что новое задание – это смерть.

И здесь интуиция не подвела. Его жалкий отряд столкнулся с многотысячным войском махновцев. Бывшие бандиты попали в мясорубку и дрогнули, побежали. Обещанное подкрепление, которого с надеждой ждали одесские головорезы, не пришло. Бывшие бандиты, в дыму и копоти, кричали хриплыми голосами:

– Измена! Измена! – А их бравый командир впервые в жизни не знал, что делать. В том, что случилось, он винил прежде всего себя. Это было его решение – служить новой власти, и оно привело в тупик.

В том бою Митька потерял половину своих людей и словно обезумел. Он виноват в их гибели! Только он – и больше никто. Они доверяли ему, а он завел своих ребят в ловушку. На его руках кровь, которой он всегда боялся.

Митька зажмурился, словно горячее августовское солнце (ах как хорош август в Одессе!) выстрелило ему в лицо огненными лучами. Перед глазами, как живой, возник отец, затоптанный конем, не переносившим запаха алкоголя. В тот роковой день маленький Митя впервые увидел кровь и потерял сознание. Во второй раз ему стало плохо от ее вида, когда анархисты заставили его убить полицмейстера Одессы. Китайчик смастерил бомбу, которая разорвала ненавистного офицера в клочья. Тогда будущий король портового города дал себе клятву – никогда никого не убивать, и клятву эту сдержал. Сдержал до сегодняшнего дня.

Митька посмотрел в окно поезда, на убегавший унылый пейзаж, и подумал, что мог бы бежать. Его денег хватило бы на переход линии фронта. А потом – за границу, к любимой жене Саре… От этих мыслей его передернуло. Да, он бандит, головорез, но не подлец. Вот так оставить своих людей, которых сам же завел в ловушку… Нет, если суждено погибнуть, он примет смерть с честью…

В разгоряченном мозгу снова закружились воспоминания. После неудачного боя его вызвал генерал Фомин, приехавший в штаб, и был с ним подчеркнуто вежлив. Китайчик понял, что подтвердились его худшие подозрения. Большевистский начальник говорил о новом задании для его отряда, но Митька знал: никакого нового задания не будет, их уничтожат. Уничтожат по дороге, раздавят, как клопов. Выйдя от генерала, бросившего напоследок на бандита убийственный взгляд, Китайчик собрал оставшихся в живых людей и приказал им возвращаться домой.

– У меня к вам одна просьба, – сказал он на прощание, – помните о том, что убивать – это плохо. Если вы продолжите бандитствовать, пусть все будет без кровопролития. Кровь никогда не приводит ни к чему хорошему.

Изнуренные последним боем, его люди с жалостью смотрели на своего командира. Они понимали: Митька что-то придумал и ценой собственной жизни спасает их. Вперед выступил головорез по кличке Атаман, украшенный боевыми шрамами, полученными еще в стычках на улицах Одессы.

– Ты разве не с нами? – коротко спросил он Китайчика. Митька покачал головой. Ветер взъерошил его черные, с ранней проседью волосы.

– Нет, у меня своя дорога, прощайте. – Он резко развернулся и быстро пошел, стараясь не оглядываться. Все бросились за ним.

– Мы не оставим тебя. – Атаман, поравнявшись с командиром, положил ему на плечо тяжелую загорелую руку. – Скажи, что ты задумал? Знаешь, я все равно не отстану.

Китайчик улыбнулся. Да, кто-кто, а он знал Атамана как облупленного.

– Хочу постараться спасти хоть кого-нибудь, – признался он. – Гибнуть всем нет смысла. Если хочешь – пойдем со мной, но учти: это верная смерть.

Атаман усмехнулся, обнажив щербинку между желтыми от махорки передними зубами:

– А какая наша жизнь? Все равно или пуля догонит, или шашка. Днем раньше, днем позже – какая разница? Я свое отжил. Говори, что собираешься делать.

– Мне бы еще две сотни, – Митька оглядел столпившихся возле него подельников. Все они выразили готовность погибнуть вместе с ним.

– Это бессмысленно, – ответил Китайчик. – И в таком случае я, как ваш командир, которого никто не снимал, сам приму решение.

Он отобрал сто сорок преданных, много лет служивших ему верой и правдой людей, остальных отпустил домой, а на следующий день остатки его отряда, знавшие о дерзком плане короля, погрузились в поезд. На полдороге Митька с револьвером ворвался к машинисту, приставил холодное дуло к виску растерявшегося старика и крикнул:

– Гони в Одессу, быстро!

Дрожавшими руками побелевший машинист еле справился с управлением.

– На Одессу? – уточнил бандит, не отнимая револьвер. Старик закивал, большая голова с всклоченными седыми волосами затряслась на жилистой шее. Китайчик усмехнулся, убрал оружие и похлопал его по спине:

– Молодец!

– До Одессы ведь не доберемся, – пробурчал машинист.

– Не твое дело, отец, – Митька подмигнул, – гони домой.

Разумеется, он прекрасно знал, что родного города ему не видать как своих ушей. Но снова почувствовать себя свободным, как когда-то, пусть и ненадолго, – разве это не здорово? Митька изучал каждое дерево за окном, каждое поле, каждую речонку, каждую пожухлую травинку. Когда поезд резко затормозил, он дернулся и прошептал:

– Все кончено, – быстро сунул руку в холщовый мешок, достал буханку черного мягкого хлеба и, отрывая корочку, принялся прятать в мякише дорогую ему вещь – золотые часы, подаренные любимой женой. Они ни в коем случае не должны достаться большевикам!

Вскоре вагон наполнился криками, угрозами, топотом кирзовых сапог, через секунду на него смотрело узкое дуло винтовки, и молодой красноармеец, наверное его ровесник, крикнул так, что заложило уши:

– Выходи из поезда!

Король Одессы покорно исполнил приказание. Теперь его могло спасти только чудо… Но чудеса в жизни так редко бывают! Почему бы в таком случае еще раз, пусть последний, не испытать судьбу? Когда-то она была к нему очень даже благосклонна.

Спустившись, Митька увидел большой вооруженный отряд красноармейцев, отбиравших оружие у его людей. Его ровесник, не опуская винтовку, снова буркнул:

– Ты арестован!

Митька опустил голову, словно со всем соглашаясь, потом, улучив момент, когда красноармеец, не ожидавший от него дерзости, отвлекся, нагнулся и быстро побежал вдоль поезда. Краем глаза он видел, как за ним рванул один из его людей, но тут же упал, пытаясь зажать рану на груди. Китайчик ускорил бег, уворачиваясь от пуль, свистевших вдогонку, и, нырнув под товарняк, выскочил с другой стороны. Он увидел, что на небольшом холмике сидит бедно одетый мальчик лет десяти, по виду – беспризорник, и, размахнувшись, бросил ему буханку:

– Держи, шкет. И вспоминай Митьку-Китайчика!

Мальчик, сначала дернувшись от испуга, замотал головой, потом протянул руку за буханкой, упавшей между рельсами. Это все, что успел заметить Дмитрий Молдавский. Одна из пуль, щедро раздаваемых красноармейцами, настигла его, и он упал, уткнувшись побелевшим лицом в пропахшие маслом шпалы. Его преследователи издали радостные возгласы и подбежали к телу, не обращая на мальчишку никакого внимания. А тот, удивленный, осторожно доставал из буханки золотые часы. И, разумеется, никто не заметил, как какой-то мужчина, невесть откуда взявшийся, подбежал к ребенку, с силой толкнул его, вырвал часы из тонкой прозрачной ручки и в мгновение ока растворился между составами.

Вознесенск, 1965