Когда подошла очередь выходить, следователь с удовольствием выпорхнул из троллейбуса и зашагал по слякоти между частными домами. А вот и дом Будченко. Интересно, приехала ли его мать? Остановившись у деревянных, некогда крашенных зеленой краской, а теперь донельзя облупившихся ворот, Беспальцев постучал, немного подождал, но ему никто не открыл. Значит, мать покойного еще не вернулась. Сделав два шага вперед, Геннадий нажал на черную кнопку звонка на дверях соседа, подержал, прислушавшись, и отпустил только тогда, когда в коридоре кто-то зашаркал.

– Кто это еще? – недовольно буркнули за дверью, и Геннадий произнес дежурную фразу:

– Откройте, милиция.

Мужчина в куртке с капюшоном на голове не заставил его ждать, сразу открыл и впустил непрошеного гостя в коридор, уставленный какими-то сумками.

– Вы насчет Олега? – поинтересовался он чуть хриплым, будто простуженным голосом, и Беспальцев кивнул.

– Нетрудно догадаться, – вздохнул сосед и скинул капюшон, словно позволяя разглядеть себя: пожилой, но еще крепкий, про таких говорят «без возраста», коренастый, с круглым, почти без морщин лицом и редкими, прореженными сединой волосами. – Заходите в дом. Правду болтают соседи, что Олега убили?

– Возможно, – уклонился Геннадий от прямого ответа, пройдя в темную нетопленую прихожую (дрова, что ли, хозяин жалел?), и достал удостоверение. – Майор Беспальцев. Скажите, вы давно знаете семью Будченко?

– А меня Михаил Иванович зовут. – Они пожали друг другу руки. – А паршивца-то этого я давно знаю, считай, с рождения. И знаете, что удивительно? Был такой хороший воспитанный мальчонка класса до шестого, а потом как подменили. Я считаю, Анна в этом виновата, мать его. Оно, конечно, и ее понять можно. Как мужа потеряла, на двух работах пахала, каждую копейку берегла для сыночка. А воспитание что – только одеть, обуть и накормить?

– Мы порой забываем, что и это немаловажно, – проговорил Геннадий и поежился от сырости. Тонкое пальто промокло и холодило спину и плечи. Хотелось скинуть его и плюхнуться в горячую ванну. – Знаете, я тоже вырос без отца: он погиб на фронте. Мне и матери помогали соседи. Мать тоже работала с утра до ночи. Да кто в то время не работал! Соседи подкармливали меня, порой проверяли уроки. Мать разрешила давать мне подзатыльники, если они заметят, что я хулиганю. Однако я не получил ни одного подзатыльника. Соседи старались почаще разговаривать со мной, если я, по их мнению, поступал неправильно, они беседовали, объясняли, почему я не прав. В результате получил высшее образование, потом стал следователем. Вот почему, когда мне говорят, что мать или отец в одиночестве воспитали преступника, мне хочется крикнуть: «А где же были вы, доброжелатели? Трудно было поговорить с парнишкой и наставить на путь истинный?»

Сосед ничего не ответил.

– Ладно, – Беспальцев будто разрезал ладонью сырой воздух. – Давайте ближе к делу. Много людей приходило к Олегу? Сможете их описать?

Михаил Иванович задумался:

– Приходили, только не скажу, что много. Как Олег в последний раз освободился, только одного гостя у него и видел.

Геннадий напрягся, лоб пересекла морщина:

– Когда это было?

– Дня три назад, – твердо ответил Михаил Иванович. – Я этого гостя, к сожалению, плохо разглядел, темно было, а я по нужде из дома без очков выскочил. Крепкий такой, широкоплечий, вроде с бритой головой. Одно точно могу сказать – не из нашего района. Местных я хорошо знаю. Кстати, он как меня увидел, сразу в дом юркнул.

– Фоторобот составить сможете? – на всякий случай поинтересовался Геннадий, хотя знал ответ.

Сосед горестно вздохнул:

– Рад бы помочь нашей милиции, да… Не хочу вводить в заблуждение.

– Все равно спасибо. – Майор крепко пожал протянутую руку и вышел на улицу, едва не столкнувшись с двумя женщинами в темных платках на голове. Одна, маленькая, худенькая, едва передвигала ноги, издавая звуки, похожие на сдавленные рыдания, а вторая, повыше, покрепче, шептала: «Тихо, тихо», – и будто направляла ее к соседнему дому. Беспальцев понял: худенькая – мать Будченко, и шагнул наперерез:

– Здравствуйте. Вы мама Олега Будченко?

Худенькая громко зарыдала, уткнув нос в большой клетчатый носовой платок, а вторая женщина, с круглым лицом и курносым носом, недовольно заметила:

– Она-то мать, а вы кто будете? Гости, знаете, как-то не вовремя.

– А я и не гость. – Геннадий достал спасительное удостоверение. – Майор Беспальцев. Занимаюсь делом ее сына.

Несчастная мать отняла платок от лица и тихо, почти шепотом, спросила:

– Вы из милиции?

Беспальцев кивнул:

– Да, я следователь.

Она нервно икнула и охнула:

– Если делом Олежки занимается следователь, значит…

– Мы хотим исключить убийство, – закончил за нее майор. – Знаю, что вас зовут Анна Тимофеевна. Это есть в его личном деле. – Он дотронулся до ее руки. – Сочувствую вашему горю и все же настаиваю на разговоре. Если вы нам поможете, мы быстрее выясним причину смерти вашего сына.

Подруга матери Будченко (майор окрестил ее про себя: «Бой-баба») затрясла головой:

– Совести у вас нет. Неужто не видите, в каком она состоянии? Денька через три приходите. Говорят, когда усопшего земле предашь, его родным легче становися.

– Я могу прийти и через неделю, но тем самым дам преступнику фору в семь дней, – парировал Беспальцев и повернулся к ним спиной, делая вид, что уходит. Анна Тимофеевна вцепилась в мокрый рукав его пальто и сказала срывающимся голосом:

– Помолчи, Матрена. Ежели Олежку какой-то супостат жизни лишил, найти его надо как можно скорее. – Дрожащей маленькой ручкой с голубыми жилками она отперла калитку и впустила следователя: – Заходите. А ты, Матрена, попозже загляни.

Бой-баба бросила на майора уничтожающий взгляд и растворилась в промозглой дождевой дымке. Анна Тимофеевна отперла входную дверь и впустила непрошеного гостя:

– Вы тут небось все знаете. Проходите в большую комнату. Там ведь Олежку нашли?

Она без сил опустилась на диван с когда-то веселой (красные цветы на зеленом поле), но давно выцветшей обивкой, не снимая мокрого пальто. – Товарищ следователь, у вас есть дети?

– Две дочери, – ответил Геннадий, вспомнив своих белокурых красавиц.

– Две – это хорошо, – женщина всхлипнула, сдерживая рыдания. – Девочки – это тоже хорошо. Замуж выйдут, внуков вам подарят. Я, пока с мужем жила, не сподобилась второго родить, выпивал мой крепко. До Олежки он еще крепился, а после как с цепи сорвался. Глушил ее, проклятую, меня смертным боем бил. И побоялась я подарить Олегу брата или сестру. Все думала: какой ребенок родится? Теперь жалею. Не позволила бы я ему алкоголиком стать и после смерти Олежека не осталась бы одна-одинешенька в этом доме. Сколько раз Олежеку говорила: «Женись, дай внучков понянчить», – да только он меня не слушал. Видать, по их волчьим законам жениться нельзя. Теперь и внуков у меня никогда не будет.

Она снова зарыдала, и Геннадий, зная, где находится кухня, проворно вскочил, отыскал на маленьком столике, застеленном клеенкой с ножевыми порезами, чистый (оставшись один, ее сын не утруждал себя мытьем посуды) стакан и, налив воды из крана, понес в комнату. Схватив стакан, женщина жадно выпила, немного успокоилась, нервная дрожь, сотрясавшая ее худенькое тело, стала меньше, хотя и не отпустила совсем.

– Дружков сына вы знали? – поинтересовался Беспальцев, с жалостью глядя на женщину. Он всегда жалел матерей преступников, несмотря на то, что многие в их отделении обвиняли их не меньше, чем их отпрысков. По его мнению, ни одна мать не желала сыну тюрьмы, и в том, что они там оказывались, виноваты были не только родители, но и другие люди, вовремя не протянувшие руку помощи.