– Прости за мои слова, милая. Я знаю, как больно ты переживаешь потерю нашего малыша.

В ответ я набросилась на губы мужа, не желая разговаривать на эту тему. Ведь как ни крути, а чувствовала себя виноватой. И было за что. Стыд ощущала, да только Даниэль и представить не мог, за что именно.

– Я не обижаюсь, любимый. Мы с тобой просто на эмоциях.

– Конечно, – произнес между поцелуями, – конечно. Я люблю нашего сына, девочка моя.

– Кстати, у нас с тобой есть несколько часов, – заметила я. Посмотрев на него уже игриво.

– Ты о чем?

– Ну, нам же после обеда за Дамирушкой ехать.

– Точно, тогда бегом в спальню, – произнес он и неожиданно подхватил меня на руки.

Я расхохоталась и хоть не почувствовала должного облегчения, но смогла немного выдохнуть. Решив, что дальше буду разбираться по ситуации. Если подумать, Даниэль и правда ни разу не давал повода усомниться в себе, так отчего же сейчас я буду вносить ложку дегтя в наше с ним доверие?

И да, позже я все-таки поняла, что оказалась права. В последующий месяц муж ни разу не отлучался по ночам на работу, и даже, кажется, его дела пошли в гору. А мы все больше и больше проводили времени вместе. Конечно, не всегда ему удавалось освободиться пораньше, но если муж был занят, я брала сыночка, и мы отправлялись в детские развлекательные центры.

Дамирушка для меня был самым важным человечком в жизни. И ему я старалась уделять время по максимуму, а за это ребенок ко мне тянулся больше, чем к отцу. Меня это очень волновало ведь, как ни крути, любила я обоих своих мужчин. Но благо, сам Даниэль особо не замечал, что сын тянется больше ко мне. И я надеялась, что с возрастом Дамир поймет, что папа просто много работает. И так же, как и я, очень любит его. Хотя опять же, я такого не понимала, ибо наш отец очень много времени проводил с нами. Но, возможно, потому что, когда родились мы с Лапочкой, у папы уже вовсю процветала его империя, в которой сейчас в большей степени правил Булат.

Да, время неумолимо бежало вперед, и сам папочка уже отошел от основных дел, лишь помогал зятю из домашнего кабинета. А так, Богословский полностью принял власть, стараясь поддерживать и даже улучшать политику концерна и добиваться еще больших высот. Наш папа гордился Богословским, чего нельзя было сказать о его мнении касательно моего мужа.

Зная папу, можно быть уверенным, что он найдет любую зацепку, любую лазейку, чтобы вывести человека на чистую воду. И он таки нашел что-то на Моретти, но замуж выходить за него мне не запретил. Просто я думаю, там ничего катастрофического не было, иначе никакие мои слова о заверении в любви к этому парню нам бы не помогли. Думаю, там просто было что-то из юношества. Кто знает, может, Даниэль по малолетке наркоту попробовал. Это же не означает, что он злодей и гад.

Довольно потянувшись в кровати, я зевнула и, учуяв запах кофе, открыла глаза.

– Доброе утро, малышка. Твой любимый латте и круассаны.

– На завтрак я предпочитаю тебя.

– Опять оставляете? – недовольно спросила Аллегра, мама Даниэля. – Ребенку нужны родители, а вы все мне его привозите.

– А что плохого в том, что вы посидите со своим внуком? Дамир постоянно со мной, но бывают моменты, когда нам с Даниэлем нужно посетить мероприятие, где нет места детям.

Честно, я была шокирована словами своей свекрови. И после такого даже перехотелось оставлять сына с ней. Ну да, как же, она ведь считала малыша чужим, потому как Дамир был для всех усыновленный мальчик. И по этой причине она всегда без особого желания соглашалась проводить с ним вечера. Знали бы только об этом мои родители, папа бы не посмотрел на то, что Аллегра Моретти – женщина, таких бы словесных мемуаров ей выписал… Вон сестренка моя, Лапочка, она вообще Мирошку воспитывает, а он (на минутку) сын Булата. Только сама Лика считает ребенка родным.

Да у нас в принципе никогда никто не делил людей по статусу и на родных или не родных детей. И мои родители любили Мирослава как родного внука.

– Хорошо, я посижу с Дамиром. Но в следующий раз ищите ему няню. У меня тоже может быть личная жизнь.

Именно эти слова преследовали меня всю дорогу до загородного дома возможного компаньона. И свою обиду могла понять только я, но вот то, что вроде не родной ребенок так и не стал для нее любимым… не смогу понять. Но, скорее, это только из-за воспитания.

– Ты чего задумалась, любимая? – вырвал из мыслей голос Даниэля, сидевшего по левую руку от меня.

– Да о Дамирушке, что нужно ему купить из вещей. Он так быстро растет.

– Милая, ты не умеешь врать. Говори, что случилось.

– Ты так думаешь?

– Ну, конечно, мы же муж и жена. И должны разговаривать о проблемах, которые пришли в нашу семью.

Я вздохнула, прекрасно зная, что Даниэлю не понравится то, о чем я скажу. Но и я понимала, что дороже сына у меня никого нет, и мне важно, чтобы ребенок находился там, где его любят.

– Даниэль, твоя мама больше не хочет оставаться с Дамирушкой, и мне от этого больно, – честно призналась я, переживая о том, как сейчас чувствует себя мой малыш.

– Ну, ее тоже можно понять, Дамир нам не родной, а уж ей тем более. Аллегра – молодая и свободная женщина, ей нужна личная жизнь.

– Ты серьезно? – ошарашено переспросила я, не веря в то, что сказал мой собственный муж. – Дамир не родной? Нам?

– Я не так выразился, Оливия. Я говорю о том, что он не кровный. А мама до сих пор в отчаянии, она тоже не сладко пережила потерю малыша.

– Не кровный не означает не родной, Даниэль! – зашипела я, злясь на него за такие слова. – Мы привезли ей сына второй раз за месяц. Неужели это такая проблема? Или твоя мама думает, что она одна страдает и испытывает боль?

– Армандо, останови машину, – приказал он водителю, который тут же послушался и припарковал авто у обочины.

Дождавшись, когда мужчина покинет салон, Даниэль развернулся ко мне и яростно посмотрел в глаза. Что-то этот взгляд стал часто меня преследовать, и мне это очень не нравилось. Я бы даже сказала, такой его взгляд меня пугал.

– Оливия, послушай меня, пожалуйста, и очень внимательно. А не кажется ли, что все как раз наоборот?

– Что ты имеешь ввиду?

– Не одна ты тяжело перенесла потерю нашего сына. А то, что мама не хочет постоянно сидеть с Дамиром, не означает, что она плохой человек.

– А я и не говорила, что она плохой человек. Просто мне неприятна вся эта ситуация. Мой ребенок – моя жизнь. И мне обидно, когда она имеет в виду, что Дамир для нее – обуза. Мои родители бы…

– Послушай, Оливия! – зло прорычал Даниэль и грубо схватил за запястье, причиняя мне боль. – Она моя мать, и не смей говорить о ней в таком тоне.

– Ну тогда ты и послушай, Даниэль, – и свободной рукой так же грубо схватила его за галстук у самого горла: – Дамир – мой сын. Других вариантов, предположений и слов быть не может. И я тоже не позволю никому говорить о нем в таком тоне! Если с моим двухгодовалым малышом никто не может и не хочет провести время, тогда лучше я буду делать это сама! А ты отправляйся сам на этот долбанный вечер с лживыми и лицемерными людьми!

Он отпустил мою руку, а я его галстук, и уже хотела выйти из машины, чтобы поймать себе такси до дома, как неожиданно почувствовала легкое прикосновение к бедру.

– Оливка…

По телу прошла дрожь. Муж никогда меня так не называл, а тут вдруг… нежно…

– Милая моя, я… прости, я знаю, что бабушка может один вечер посидеть с ребенком, но… Просто у нее характер такой.

– У тебя, знаешь ли, тоже характер не подарок! – гаркнула я, действительно считая, что он очень похож по темпераменту на свою маму.

– Да я знаю, но… все равно люблю только тебя. И ради тебя я поговорю с мамой. Постараюсь объяснить ей все.

– Больше никогда не смей говорить при мне, что малыш нам не родной. Можешь считать что угодно, но он мой сын. Я носила ребенка под сердцем девять месяцев, и как бы там ни случилось, никогда не стану считать Дамира чужим. Представь, что я его сама родила! – прорычала я, а к глазам подступили жгучие слезы, готовые вот-вот скатиться по горячим щекам.