Наверное, вы замечали, что у людей нашего круга, кроме первой, основной профессии, есть ещё и вторая. Чаще вторую профессию называют хобби, но не думаю, чтобы это было правильно. Хобби можно сменить, можно забросить, а профессию, если она любимая, сменить нельзя – в ней вы будете совершенствоваться до бесконечности. Где он, тот потолок, до которого вам можно расти? Его нет. В любом сложном деле такого потолка не найти.

У моего друга была именно такая профессия number two. Редкая по теперешнему интернетно-компьютерному времени. Мой друг был собирателем историй. Где он их выискивал? Не знаю! Даже представить себе не могу, каким образом, обретаясь всю жизнь в небольшом – совершенно небольшом! place (или town? в подобных дефинициях я не сильна) – он мог находить, запоминать, а потом мастерски рассказывать свои истории. Вполне возможно, он их придумывал… Или попросту переплавлял новостные ленты СМИ, делая из всяческой невообразимой чепухи удивительно захватывающие, то искрометно-юморные, то безнадёжно-трагичные, рассказы. Они имели связный сюжет, любопытную фабулу. По мере изложения рассказы обрастали разными подробностями, но, как правило, неожиданно и резко обрывались. Оборвавшись, они уже не имели никакого шанса быть продолженными. Все мои попытки разговорить друга на тему прошлой истории были обречены на провал. Он либо театрально хватался за голову и почти сползал со стула под стол, либо незаметно, как фокусник, застёгивал свой твидовый пиджак на все пуговицы и надолго замолкал, либо шёл к ловкому мальчику за стойкой, чтобы срочно заказать «ещё один кусочег». Да-да! Он так и говорил: «Ещё один кусочег!»

Здесь необходимы небольшие пояснения. Мы встречались с моим другом в маленькой пиццерии, имевшей имя не то африканского попугая, не то австралийского утконоса – для наших почти северных широт название было экзотическим и потому тёплым, влекущим. Встречались всегда в один и тот же день – в субботу, между 16.00 и 16.20. В том смысле, что он всегда приходил к четырём, а я опаздывала – то минут на пять, то на семь, а то и на все тринадцать.

В субботу, о которой пойдёт речь дальше, со мной случилось непредвиденное: я пришла раньше моего друга! Такая необычность была связана с тем, что мне в тот день вообще было некуда пойти: все мои ученики разом отменили свои уроки, а их родители, усевшись в новенькие авто, помчали отпрысков к бабушкам на фермы, к дедушкам на деревни или к тёткам в глушь, как водится, в Саратов. Я и сама когда-то страшно любила такие «загулы» с родителями, которые позволяли избегать занудства со стороны моего стула перед стареньким пианино. (О, сколько бы я сейчас отмерила медяков доброму волшебнику с лампой Аладдина или с портативной машинкой времени за единственную малость: посидеть на шатком своём стульчике перед бело-чёрной улыбчивой пианинной пастью!).

       Вы можете смеяться, но на этом вступление к моей истории не завершилось. Как в большинстве жизненных историй, вся важность, весь кайф и непередаваемо особое ощущение новизны состоит именно во вступительной части. К чему угодно! К книге ли, к научной ли работе, к опере – а в этом случае вы будете иметь удовольствие послушать увертюру (ах, «Севильский брадобрей», как давно я не слушала к тебе увертюру!) – или к нашей детективной, как потом оказалось, истории, рассказанной моим другом.

Сидеть в одиночестве было скучно, я оглянулась по сторонам, задержавшись на секунду взглядом за массивную дверную ручку (мне вдруг показалось, что она повернулась), припомнила сначала Штирлица и его встречу с женой в кафе, потом Стивена Кинга и его повесть о жутких монстрах, пожирателях времени и пространства. На фоне тихого таривердиевского «Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня…» в моей голове зазвучал закадровый голос: «…Когда в международном аэропорту солнечно и спокойно, но на территории аэродрома нет людей, уши будто заложило, и звуки стали глухими, в здании аэропорта также никого, продукты и напитки совершенно лишены вкуса, все часы стоят, показывая семь минут пятого, нет электричества, всё кажется каким-то ненастоящим, то это значит одно: мы прибыли в аэропорт раньше положенного времени, и жизнь ещё не началась». Именно так! Пока не пришёл человек, с которым у вас назначена встреча, ваша жизнь как будто зависла на какое-то время между небом и землёй, как тот самый лайнер над морем… Или гамак, натянутый между двух крепких столбиков.

Мне стало неуютно и одиноко. Пришлось встать, подойти к стойке. «А какой ещё у вас есть коктейль?» Именно в этот момент я вздрогнула, потому что…

«По-видимому, кто-то подпилил столбики, за которые крепился гамак, но не полностью – только через какое-то время бедный Мэтью всем своим центнером рухнул прямо на притоптанную и оттого твердую, почти как асфальт, землю, получив страшной силы удар свалившейся сверху деревянной стойки. Наутро все газеты вышли с сенсационными заголовками, сообщая о трагической гибели Мэтью Брауна. Один из них гласил: «Смерть в гамаке! Сочинитель детективных романов скончался, не дописав последней страницы!» Приветствую тебя, посланница субботы!»

Не вызывало никаких сомнений, что мой друг явился с опозданием и, дабы загладить вину, немедленно приступил к делу – начал рассказывать очередную историю, а заодно поприветствовал меня. Мы сделали заказ, устроились за столиком и услышали практически одновременно, как мой молочный коктейль при втягивании в трубочку смешно заурчал остатками на дне, давая понять: пора, брат, пора приступать к подробностям истории с Мэтью! Отставив стакан с фирменным птеродактилем на стекле, я воззрилась на моего визави.

– Спешу тебе сообщить, что на прошлой неделе ушёл в мир иной известный, даже, можно сказать, известнейший, писатель, автор детективных романов, которыми зачитывался весь мир и которые имел честь переводить твой покорный слуга, – в этот момент мой друг поклонился с элегантностью английского лорда, а я не преминула изобразить удивление, выпучив глаза, и одновременно кивнув в знак полного с ним согласия.

– И как ты думаешь, кто убийца?

– Не перебивай!

– Хорошо! – я сделала вид, что обиделась.

– …а надобно тебе заметить: образ жизни Мастер детектива вел весьма замкнутый. Много лет назад он удалился от света, поселившись в Калифорнии, в расположенном в горах небольшом домике. Ближайшая деревня находилась в двадцати верстах. Два раза в неделю к дому доставлялись заказанные по телефону продукты. Иногда Мэтью сам наезжал в деревню, чтобы выпить рюмочку текилы в компании местных фермеров. Принятый им, фигурально выражаясь, закон о безопасном заборе* позволял совершенно спокойно скрываться за этим ограждением и, в то же время, не допускал назойливого внимания чьих-то сторонних глаз и ушей.

– А жена, дети, другие родственники?.. – снова не выдержала я, а мой друг поморщился:

– Разве ты не помнишь про «самый скверный городишко из всех приморских городов России»?

– Тамань? Какое отношение «скверный городишко» имеет к Мэтью Брауну?

– Никакого! Однако одну из версий убийства я тебе уже изложил. Не исключено, что писатель был связан с контрабандой наркотиков. Другая моя версия не лежит на поверхности… – в этот момент он наклонился к самому моему лицу и продолжил говорить сбивчивым шёпотом:

– Браун… «Браун» – значит «коричневый». Мэтью был чернокожим, понимаешь?! В одном из его романов была описана судьба мальчика из Нигерии, рождённого «вперёд ногами». Младенца сразу после рождения забирает и увозит бездетная пара из Америки. А вся проблема в том, что некоторые племена Амазонии до сих пор избавляются от таких детей, считая их вместилищем злых духов. Если не принять мер, то, по их поверьям, вся семья попадёт под проклятье огненного дракона.

– Полная дремучесть! И вторая твоя версия связана с тайной происхождения Мэтью?

– Именно так, моя дорогая посланница субботы! – рассказчик откинулся на спинку стула.