Глава 1

Владимир Ильич любил спать при открытом окне. Даже зимой, если хорошо топили, приоткрывал форточку. Он любил просыпаться от согласного хруста шагов и песни кремлевских курсантов. Их молодые голоса волновали его. И хотя они пели «И как один умрем…», сильнее хотелось жить.

Зимой девятнадцатого года Владимиру Ильичу пришлось отказаться от своей привычки — дров не хватало, надо было беречь тепло. Однако, поднявшись утром, непременно подходил к окну, открывал форточку, и грудь наполнялась морозным воздухом.

Обычно в эти мгновения за его плечом появлялась Надежда Константиновна и напоминала о простреленном легком. Сегодня же ее не было рядом, и можно было дышать сколько угодно. Но Владимир Ильич потер руки и поспешно отошел от окна.

Последнее время Надежда Константиновна чувствовала себя плохо. Она перенесла вторую операцию, и врачи настаивали на длительном отдыхе в санатории. Но где найти в России санаторий в суровом 1919 году?

На помощь пришел старый друг — управляющий делами Совнаркома — Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он разыскал в Сокольниках лесную школу и уговорил Надежду Константиновну незамедлительно отправиться туда.

Там, на Шестом Лучевом просеке, было так тихо и покойно, что из чащобы Лосиного острова забредали доверчивые лоси. А голоса детей и их веселая возня не мешали Надежде Константиновне, а напротив, успокаивали ее. В семье Ульяновых трогательно любили детей.

Сегодня Владимиру Ильичу особенно не доставало Надежды Константиновны: накануне из Германии пришло известие о гибели немецких коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Роза, Карл — верные товарищи! Карл был сердцем германской революции, Роза — ее умом.

Владимир Ильич невольно подумал, что такое вполне могло случиться и с ним самим летом семнадцатого года, если бы сыщикам удалось напасть на его след. Но шалаш на болотистом берегу Разлива, стог сена, коса-литовка и пропуск на имя сестрорецкого рабочего Иванова, как шапка-невидимка, скрыли его от врагов. Он остался в строю, а вот Роза и Карл…

В прохладной комнате чай быстро остывал, и Владимир Ильич пил его торопливо, частыми глотками. Легкий, как осенний листок, ломтик хлеба и жесткая котлета — весь его завтрак — не требовали много времени.

Допив чай, Владимир Ильич снова подошел к окну. Мела поземка. День рождался серенький, низконебый. И красноармейцы с их неизменной песней так и не появились.

Владимир Ильич надел пиджак и направился к двери. Тут-то он и вспомнил, что сегодня 19 января и что он обещал приехать на елку в лесную школу, дал слово ребятишкам. Эта мысль просветлила его, словно любимый праздник собственного детства дохнул в лицо знакомым ароматом свежей хвои и замерцал огнями стеариновых свечей.

«Надо бы раздобыть молока для Нади», — подумал Владимир Ильич и вышел в коридор.

Уже больше месяца Надежда Константиновна жила в лесной школе в угловой комнате на втором этаже, куда вела деревянная винтовая лестница.

Обстановка была скромной: кровать, похожая на больничную, рядом тумбочка, под кроватью плетеная корзина с бельем, два стола — рабочий и обеденный, венские стулья с гнутыми спинками, кафельная печь.

Когда Надежда Константиновна впервые переступила порог этой комнаты, то с трудом добралась до постели. Легла, закрыла глаза и подумала: больше не встану. И вдруг за стеной послышались шум, гам, топот ног — это воспитанники лесной школы лавиной скатывались с лестницы. Надежда Константиновна открыла глаза, приподнялась на локте, и на губах затеплилась слабая улыбка.

Дети сразу почувствовали в Надежде Константиновне друга и частенько, тайком от воспитателей, пробирались в ее комнату. Предметом общего ребячьего интереса было «тигровое» одеяло. Дети с опаской поглаживали мягкий рыжий ворс с черными полосами и спрашивали:

— Это из тигра? Из настоящего? Он кусался?

И Надежда Константиновна рассказывала им о тиграх.

Они были очень нужны друг другу: больная женщина и ребятишки, временно лишенные семьи.

В это серое воскресное утро Надежда Константиновна сидела за столом и по зернышку перебирала овсяную крупу, полученную в подарок. Она надеялась вечером угостить овсяной кашей Владимира Ильича и Марию Ильиничну, которых ждала на праздник елки.

И тут ее слух уловил скрип ступеней и чьи-то тихие, осторожные шаги. Потом кто-то засопел под дверью, не решаясь войти.

— Войдите! — Надежда Константиновна повернулась к двери.

На пороге стояла худенькая девочка с длинной тонкой шейкой и личиком, в котором не было ни кровинки. Большие серые глаза были полны слез.

— Ты что, Фросенька?

— Она пришла, — низким голосом ответила девочка.

— Подойди сюда. Кто пришел?

— Мамочка, — сказала девочка, не трогаясь с места. — Она пришла босая по снегу…

— Боже мой! Почему же босая? — Надежда Константиновна поднялась со стула и подошла к девочке.

— Ботинки пропали. А она так скучала без меня… Ноги отморозила.

— Идем!

Фросина мать ждала в прихожей. Ее темные, спутанные волосы колечками спадали на грубую шаль, глаза, еще большие, чем у дочери, смотрели удивленно и радостно. Во всем ее облике было что-то хрупкое, беззащитное, и вместе с тем в ней чувствовалась скрытая сила, готовая в любую минуту вырваться наружу.

— Здравствуйте, — сказала Надежда Константиновна, поправляя дужку очков.

— Здравствуйте, — женщина поклонилась, приняв Надежду Константиновну за начальницу.

— Садитесь. Покажите ваши ноги! — И сразу: — Боже мой! Идемте ко мне наверх, я уложу вас в постель. Нужен спирт!

Но молодая женщина оставалась на месте.

— Я здоровая. Только ноги… Фросенька, ангелок мой, иди занимайся. Я сейчас уйду.

— Я с тобой, — девочка бросилась к матери, прильнула к ней своим худеньким тельцем.

— Девочка моя, — мать двумя руками прижала к груди головку девочки. — Со мной идти некуда. Ни кола, ни двора.

Тогда Фрося высвободилась из ее объятий, куда-то убежала и тут же вернулась с двумя черствыми ломтиками хлеба.

— На, мамочка, ешь!

— Зачем ты от себя отрываешь?

— Нас здесь кормят… хорошо. Каждый день хлеб, а иногда вместо хлеба подсолнушки дают. Ты ешь, ешь!

Мать неуверенно поднесла хлеб ко рту и стала есть, стараясь не выдать голода.

Пришел врач лесной школы. Растер ноги несчастной женщины спиртом. Где-то разыскали старые закатанные валенки. Фросю уговорили уйти в свою группу.

— Представляете, какая сила любви у этой женщины, если она пришла к дочери босиком по такому морозу, — тихо сказала Надежда Константиновна.

Владимиру Ильичу нравились запахи весны: сырой дух разбуженной плугом земли, аромат травы, медовый запах желтых цветов одуванчиков. Может быть, потому пальма в кадке, стоящая в его кабинете, была ему дорога. Среди холода и снега пальма была напоминанием о весне, от нее пахло землей и травой. Владимир Ильич сам поливал пальму и влажной тряпкой протирал ее листья.