— Ты видела, Тая, сирень-то совсем отцвела?
…
Вы когда-нибудь чувствовали себя песком? А песком, утекающим сквозь пальцы? Олицетворением времени, ложащимся на дно отчаянья. Я всё ещё ощущала тепло его рук, когда вдруг стало темно и кончился воздух.
…
Я не сразу пришла в себя. Я слышала какой-то раздражающий звук, постепенно трансформирующийся в голос.
— Она жива? Она вообще дышит? — слышалось над ухом.
… и я открыла глаза, и нашла себя лежащей посреди пешеходной дорожки, а надо мной склонилось раскрасневшееся от слёз лицо девушки в велосипедном шлеме: «Эй, дурища, ты что? Ты жива? Ты зачем под колёса прыгаешь?»
Не удостоив её ответом, я огляделась, насколько позволяло положение параллельное линии горизонта. Несколько пар обуви окруживших меня зевак, асфальт, сомкнувшиеся над головами кроны деревьев. Весна — ничего больше.
«Лёня», — позвала я неуверенно. Смутные догадки уже начинали закрадываться в мозг.
Я подняла руки, немного грязноватые, но определённо мои и совершенно целые. Вмиг придя в себя, я резко села, оглянулась по сторонам.
«Две тысячи двадцатый», — пронзило мозг, и ошибка была исключена. Со всех сторон меня обступили рекламные щиты, уши наполнил почти забытый городской фон, но самое главное — люди уже больше не рассматривали друг друга, редко глядели по сторонам — всё их внимание поглощали смартфоны, от экранов которых они не отрывались даже в пути.
— Эй, ты, с тобой точно всё в порядке? — одолевала девчонка, под велосипед которой я по всей видимости угодила. Она удерживала меня за плечи.
Я не нашла в себе сил отвечать или хотя бы кивнуть. Одним резким движением я вырвалась, потом вскочила на ноги и понеслась. Побежала вперёд, не разбирая дороги, глуша рыдания, рвущиеся наружу: «Неужели всё это просто приснилось мне? Неужели ничего и не было. Лёня!»
Но чувство растерянности как-то быстро сменилось дезориентацией и непониманием по мере того, как я продвигалась по городу. Нет, совершенно определённо меня окружил суетливый две тысячи двадцатый год. Вот только город не был тем, в котором я жила раньше. Определённо. Моя малая родина славилась богатой историей, в которой находилось место и для построек современных, и для разменявших второй, третий век…
Но город, окруживший меня, не был похож на родной. Он казался современным, самое старое здание которого выглядело постройкой конца двадцатого века. А, кроме того, на горизонте вставали ровные ряды новостроек. И всё это буквально утопало в зелёной пене раскрывших листья деревьев.
Всё ещё чувствуя себя растерянной, я озиралась, и вдруг… взгляд набрёл на возвышающееся над парком, сквозь который бежала я, «колесо обозрения».
Нет, сомнений не оставалось, хотя и первоначальный шок лишь усилился, пока я на едва сгибающихся ногах плелась к колесу.
Совершенно типовое, старое, с жёлтыми кабинками, тем не менее, я узнала бы его из тысячи не одинаковых, но похожих.
«Припять», — одними губами пролепетала я, и будучи не в силах стоять, опустилась на одну из близстоящих скамеек.
И город ответил мне, дыхнув в лицо свежим майским ветром. Он качнул зелёной короной листьев пирамидальных тополей. А я беспомощно запустила руки в карманы куртки и нащупала… смартфон.
Бессмысленно уставившись в экран, я зашла в браузер и набрала в поисковой строке: «Припять». И интернет выдал мне информацию о городе в Киевской области Украины с населением двести тысяч человек.
—Двести тысяч! — воскликнула я. — В зоне отчуждения?!
И хорошо, что меня услышала только стайка голубей, клевавших кем-то оставленную неподалёку булку. Подозрительно покосившись в мою сторону, самый крупный из них хлопнул себя крыльями по бокам, будто демонстрируя мне собственную способность к немедленному взлёту, но птицы тут же потеряли ко мне интерес, ибо я азартно набирала в поисковике следующие запросы, уже не глядя на них, не вскрикивая.
Через каких-нибудь четверть часа я офигела абсолютно офигела. По информации на апрель две тысячи двадцатого года чернобыльская АЭС работала на проектной мощности, были запущены шесть энергоблоков. Я забрасывала браузер вопросами об аварии на станции, но ничего не находилось.
Зато интернет пестрел архивными статьями начала тысяча девятьсот восемьдесят седьмого, из которых я узнала, что в городе Черноозёрск, на Черноозёрской атомной электростанции, тридцать первого марта произошла крупнейшая техногенная катастрофа двадцатого века…
Я читала и не верила своим глазам. Эксперимент, провалившийся в Припяти, попытались провести лишь полгода спустя, совсем в другом месте, на другой станции. В статьях говорилось, что молодой оператор, управлявший реактором, допустил ошибку, в результате которой упала мощность, а после последующего её поднятия и сброса «АЗ-5» по окончании эксперимента, прогремел взрыв. Далее говорилось о тридцати жертвах в разное время умерших от лучевой болезни, упоминалось о тридцатикилометровой зоне отчуждения и тысячах, и тысячах ликвидаторов. И с фотографий на меня пустыми глазницами тёмных окон смотрел городок Черноозёрск… заброшенный тридцать три года назад.
Я не могла поверить. Более того, ещё совсем недавно я пребывала в состоянии парения от того, что нам с Лёней удалось предотвратить аварию. А теперь… теперь я понимала, что хотел сказать тогда Дятлов этим своим: «Не сейчас, так потом».
И не знала на каком теперь я небе, ведь защитив одних, огородив их жизни от опасности, я «убила» других. Чёрт. Они даже лежат на Митинском кладбище. Вот только на надгробиях другие имена.
Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя такой слабой и разбитой. Я всё ещё сидела на лавочке, а по щекам струились слёзы. Я не могла и не хотела больше их сдерживать. Переписав одну главу в истории, я не изменила ничего, ещё и оставила часть своего сердца там, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом.
Мне отчаянно захотелось домой. Лечь на кровать, уткнуться лицом в подушку и реветь белугой. А ещё. ещё сварить вёдер пять супа.
И ноги понесли меня к дому, где в восемьдесят восьмой квартире когда-то жил человек по имени Леонид. Моя собственная находилась всего несколькими этажами ниже.
Дом не изменился. Разве только состарился чуть-чуть, да потемнел. Но мне было всё равно, ибо, взбежав по ступеням, не давая себе перевести дыхания, я позвонила в дверь с табличкой «восемьдесят восемь».
Мне открыла немолодая женщина, кутающаяся в халат.
— Хто? Топунов Леонид? Такого не знаю. Лет двадцать уже тут живу, никого с подобным именем не встречала.
Я не уходила, я заглядывала через её плечо, но ни знакомых обоев в полоску, ни уголка уютной его кухоньки не было видно. Солнце спряталось за облако — всё вокруг стало серым, угрюмым.
Жить больше мне было незачем.
Я не стала ждать лифт и прошагала к выходу пешком, автоматически отметив на своём этаже новую дверь с молдингами. Я не сомневалась, что ключ подойдёт, только вот дома я уже себя не чувствовала. Спустившись вниз, к подъезду, я вдруг подумала и, выхватив из кармана куртки смартфон, лихорадочно пролистала справочник. Найдя в нём нужный номер, я слегка оживилась. Ещё когда в трубке раздавались длинные гудки, я очень радовалась, что Олеся радиоэлектронике предпочла службу в полиции.
Она ответила после пятого гудка. Её сонный голос прошептал: «Алло», и мне тут же стало немного стыдно. Наверное, только недавно вернулась с дежурства, а тут я…
— Алло? — раздалось уже вопросительно. — Тая, это ты?
— Привет, Олеся, это я.
— Тая, ну ничего себе, какие люди. Не прошло и года. Ты куда пропала?
— С любимым мужчиной путешествовала, позже расскажу, — в общем-то не соврала я, разве что в подробности вдаваться не стала. Олеся верила в путешествия во времени так же, как редька в Иисуса Христа.
— О-оу, — послышалось в трубке заинтригованно. — А я его знаю?
— Нет, — решительно заявила я. — Но, правда, расскажу позже. Сейчас дело есть.
— Вот так всегда. И нужен компьютер, не правда ли?
