Странно, но мысли о смерти, о лучевой болезни и возможных страданиях вовсе не пугали. Я бежала изо всех сил, думая только о том, что никогда не узнаю, что творится сейчас в стенах БЩУ №4. Я не могла свести глаз с четвёртого энергоблока, стоявшего в ряду с остальными и не собиравшегося переходить в иное состояние.

…

Наверное, если бы кто-то ещё пару недель назад сказал бы, что я вот так солдатиком смогу простоять всю ночь, с тревогой вглядываясь в темноту, что, не обращая внимания на ночной холод, буду кутаться в лёгкую курточку и безразлично наблюдать, как после жаркого дня двадцать пятого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, мороз губами будет прикасаться к нежной весенней траве, но я не буду замечать и молить стану только об одном: «Пожалуйста, пусть все они останутся живы», да я бы рассмеялась этому шутнику в лицо, ведь все мы знаем, что путешествия во времени невозможны.

Но я всё стояла и стояла. И смотрела на станцию, равнодушно продолжавшую работать в штатном режиме и совершенно наплевавшую, что я очень многое бы отдала, лишь бы узнать о происходящем на БЩУ №4.

И я ждала. Ждала пока наступит утро, и работники, один за другим передадут смену, а после отправятся по домам. И я ждала. Ждала возможности узнать. Нет. Я не ждала, а жаждала.

Они стали появляться из ворот КПП только в начале девятого. Лениво переговариваясь, позёвывая, люди направлялись к остановке, совершенно не замечая меня, затихшей в крайнем напряжении чуть в стороне от прохода. Для них начиналось самое обыкновенное, самое заурядное субботнее утро, которых впереди у каждого будет ещё очень и очень много.

Я с волнением вглядывалась в каждое лицо, цеплялась взглядом за каждую долговязую фигуру, но… среди выходящих работников Лёни не было. Не увидела я в толпе и лиц Дятлова, Акимова. Знакомая тройка как сквозь землю провалилась.

Стрелки часов равнодушно бегали по кругу, а со станции разошлись уже даже самые нерасторопные. Вот только Лёни по-прежнему не наблюдалось. Грудь сковал тесный обруч тревоги.

Он появился в воротах ровно в половине одиннадцатого. Усталый, ссутулившийся, но, несомненно, живой и здоровый.

Язык и ноги не подчинялись: коктейль из согласных и спотыканий вырвался наружу, когда я буквально упала в его объятья.

— Тая… Таечка, ты? Ну здравствуй, милая, — улыбнулся он, а я посмотрела в его глаза.

Не могу сказать, что выглядел Лёня здорово. Всклокоченный, с раскрасневшимися щеками и глазами, он смотрел на меня несколько смятенно.

— Лёня…

И мне было решительно насрать я испытывала весьма умеренный интерес, о чём могли бы подумать случайные очевидцы нашей встречи, когда я гребнями собственных пальцев пыталась привести в порядок топорщащиеся пряди, а может быть еще больше растрепать их. Мне просто необходимо было прикоснуться, удостовериться, что он жив.

А он вдруг улыбнулся, ловя меня за запястья, прижимая к груди, хотя лицо его, обласканное утренним солнцем, по-прежнему выглядело растерянным.

— Хорошая моя, милая Таечка. Ты зачем пришла? Ты… я… я всё равно бы вернулся домой.

— Я не пришла, я не уходила, — всхлипнув уточнила я, пряча лицо, носом зарываясь в его рубашку, пахнущую тревогой и можжевельником. — Ты думаешь, что я смогла бы уйти? Думаешь, могла бы вернуться домой и лечь спать, когда ты здесь один? Но, Лёнечка, как же всё… как тебе удалось? Ведь…

Лёня надолго замолчал, глядя в пространство перед собой. Он задумчиво поскрёб затылок, а потом вдруг обхватил мои плечи и хорошенько встряхнул. Глаза его лучились счастьем.

— Тая, смешно получилось, ей-богу. Ты ведь, наверное, ждёшь сейчас какой-нибудь лихой истории, былинного подвига, действа с рукоприкладством? Но нет. Стыдно даже признаваться, но все боевые действия развернулись уже рано утром и ровно по мою душу.

— Это как же так? — опешила я.

— Да, собственно… — отмахнулся было он, но заглянув в мои глаза, вдруг сразу сдался.

— Впрочем, ладно, слушай.

Ещё когда шла последняя подготовка к эксперименту, обстановка на БЩУ сложилась какая-то нервная. Не то чтобы конфликтовали люди, но напряжение чувствовалось во всём. Начальник смены блока о чём-то спорил с руководителем, Степаныч не уступал. Всё говорил, что все действия регламентированы и не идут в разрез с Правилами ядерной безопасности. ПБЯ каждый станционный работник от главного инженера до уборщицы на «отлично с плюсом» знает, поэтому у меня не было никакой тревоги. Делал свою работу и всё. Ведь сказанное Дятловым казалось рациональным.

Но тут-то и произошло то, что произошло. Я «зевнул» момент, когда с регуляторов большой мощности следовало перескочить на регуляторы малой. Мощность упала аж до 30 МВт тепловых. Впрочем, тебе оно не важно, но я как раз-таки вспомнил о том, о чём говорила ты: «Мощность упадёт, потом вы её поднимете, сбросите «АЗ-5», и тогда прогремит взрыв».

Тая, если бы мы поднимали мощность, это не противоречило бы ПБЯ, но меня насторожило другое. Сама ситуация с падением и поднятием не являлась рядовой. Такого не должно было происходить. И уж тем более ты не могла знать о том, что это произойдёт.

Но пока я, мягко говоря, соляным столпом стоял, удивлялся, среди начальства вышел небольшой спор. Каждый высказался, и когда Акимов предложил не поднимать мощность, а сбросить «АЗ-5», я засомневался. НСБ и руководитель обсуждали варианты, а я всё думал о твоих словах и решил…

— Что решил, Лёня?! Господи, да не мучай же ты меня!

— Я нажал «АЗ-5». Несанкционированно, — он сказал это тихо, будто не оправившись ещё от шока и сомнений, что всё сделал правильно.

Пазл сложился. Все кусочки встали на свои места, а я, потрясённая, смотрела на Лёню. Я не могла отвести от него взгляда, хотя того почему-то подколачивало.

— Сработало, Лёнька. Да ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты смог! Ты остановил эту адову машину, Лёнечка! — закричала я, не в силах сдержать эмоций.

Лёня улыбнулся. Он оторвал от своей груди мои ладони и, поочерёдно поцеловав каждую, вернул на место.

— Что? — встревожилась я, перенимая какое-то внутреннее, необъяснимое состояние Лёни. — Ведь всё хорошо, всё в порядке?

— Всё отлично. Только вот… захочешь ли ты теперь… в общем… знаешь… я ведь и со смены задержался только потому, что меня на «ковёр» к начальнику станции сразу к восьми утра вызвали.

— Что?

— Ну, — замялся он, — давай предположим, что с твоей точки зрения, мои действия были оправданы. Но с точки зрения коллег я как бы нарушил трудовую дисциплину, правильно? Все были очень недовольны. Особенно Степаныч. Он, знаешь ли, из флота военного к нам пришёл. А там таких пердимоноклей не терпят.

— И что, что сказал Дятлов? — перебила я.

— Ну, то, что он говорил первые пару минут, тебе лучше бы не слышать. Думаю, значения таких слов ты вряд ли знаешь. Но позже он сказал, что мой поступок должна рассмотреть компетентная комиссия.

Я потеряла дар речи, поэтому что не поняла ничего. Я отрицательно покачала головой и…

— Скорее всего меня просто уволят. По статье, — добавил он. — Хотя, конечно, есть маленькая вероятность…

— Какая? — нетерпеливо перебила я.

— Сразу после сброса «АЗ-5» Саша Акимов подошёл, спросил, что сподвигло меня поступить именно так. Я объяснил. Точнее сымпровизировал, солгал, что почувствовал, что с реактором творится что-то странное.

— А он? Он что?

— Он сказал, что сразу после смены запросит отчёт ДРЕГ, чтобы посмотреть, что произошло после падения мощности. Знаешь, всё это звучало глупо, но… сейчас и это не главное.

— А что?

Лёня вдруг задумался, и лицо его приняло отрешённое выражение. Но мгновение спустя он вздрогнул, включился и выпалил:

— Ты, наверное, теперь вряд ли поедешь со мной в Таллин. Зачем я тебе такой?

— Глупый Лёня, — только и смогла проронить я, прежде чем снова зарыться носом в его рубашку.

Он улыбался. И хотя я не видела, но точно знала, что он улыбается. Так звучало «Люблю» и его новый вопрос, глупый до безумия: