— Ты мне не веришь? — я не обиделась, но недоумевала.

— Верю. И думаю, что дело не в тебе, а в том, что писавшие статьи люди были не совсем откровенны, честны, компетентны. Я пытаюсь осознать и осмыслить, а кроме того, со всей очевидностью стоит признать, что ни с Акимовым, ни с кем-либо ещё говорить сейчас не стоит.

— А как же? — в отчаянии воскликнула я.

— Я сам всё сделаю. Я буду искать решение и думаю, что смогу понять. Так во сколько произойдёт взрыв?

— В половине второго, — упавшим голосом ответила я.

— И вот ещё что… — голос Лёни стальным клинком пронзил тишину, обступившую было нас. — Завтра ты соберёшь всё самое необходимое. Документы, деньги — все, что у тебя есть. И мои тоже возьмёшь…

— Я…

— И не спорь! Соберёшь вещи и поедешь в Киев. И если всё будет нормально, вернёшься двадцать шестого днём.

— То есть ты допускаешь, что может быть не нормально? После того, как обещал справиться?!

— Тая. Ты должна понять, что я сделаю всё от меня зависящее. Что я буду бороться, если потребуется. Но нет ничего и никого тебя дороже. И ты должна находиться в безопасности.

— Ни-за-что! — сталь отразила сталь. — Я тебя не оставлю. И… как ты вообще такое подумать мог?!

— Тая, я…

— Ничего не желаю слышать! И вообще. Не легче ли как-то сорвать эксперимент? Просто его сорвать?

Лёня снова промолчал. Глядя на меня так, что стало понятно — механизм был запущен до нас и ничто не сможет его остановить.

Меня била крупная дрожь. Несмотря на то, что Лёня так и не выпустил меня из объятий на протяжении всего разговора. Но так как сумерки уже спустились, укутали стволы деревьев, Лёня понял это по-своему.

— Нужно возвращаться в лагерь. Скоро станет совсем холодно и темно. Будем идти, переломаем себе ноги.

— Лучше бы ты переломал, — вдруг задрожал мой голос. — Может быть, тогда бы вышел на больничный и… и…

— Остался бы жив… — за меня закончил Лёня, и из уст его это прозвучало странно и страшно.

— Жив… — пролепетала я.

— Тая, зная теперь от тебя многое, даже если мне и не удастся предотвратить катастрофу, уж человеческих жертв я не допущу! И я не пойду, и Акимову не дам идти. Тут уж тебе точно беспокоиться не стоит. А теперь давай, возвращаемся. На больничный мне теперь точно нельзя. Да и ты вся дрожишь, простудишься.

…

Мы появились среди палаток, сизыми пирамидами возвышавшихся над укутанной туманной шалью землёй, только тогда, когда на небесной поляне, развернувшейся над головами, распустились серебристые цветки звёзд.

Пахло дымом костра, до нас доносились негромкие разговоры и надтреснутый голос гитары, разрезавший весеннюю ночь.

Когда мы вышли к остальным, и гитара, и разговоры на мгновение утихли. Ребята с улыбками, но и понимающе посмотрели на нас, а кто-то даже поинтересовался:

— Ну и как там в лесу?

— Не поверишь, Шурка, — улыбнулся Лёня, прижимая очки плотнее к переносице, — там деревья. А ещё трава.

Я чуть крепче сжала его руку. Сердце разрывалось на части.

В тот вечер мы до последнего сидели у костра. И… почти не разговаривали. Я всё разглядывала лицо Лёни в красноватых отсветах костра, но он не смотрел ни на меня, ни на кого-либо ещё. Его взгляд пронзал пространство, а морщинка между бровями выдавала мощный мыслительный процесс. И я не вмешивалась. Я вообще старалась вести себя как можно тише. И лишь только раз за весь вечер он тихонечко нарушил молчание:

— Тебе найти место в женской палатке?

— Разумеется, нет…

…

Когда мы устраивались на ночлег, настроение у обоих слегка улучшилось. Во всяком случае лёнино, когда он наблюдал за моими попытками забраться в спальный мешок. Оказалось, что им, более всего напоминающим фараоний гроб только из ватина, пользоваться я не умела. Добродушно усмехнувшись, Лёня довольно-таки ловко запаковал меня внутрь вместе с курткой и даже грелкой, но и с безапелляционным:

— Спокойной ночи.

— Завтра на первой электричке поедем в город?

— Зачем? — удивился он, гася фонарик. — Мы будем наслаждаться природой. Лес и река всегда помогали мне настроиться на нужный лад, на размышления. А пока лучше успокоиться и постараться уснуть. Доброй ночи, Тая.

Я долго лежала в темноте. Глаза упрямо не закрывались, и в какой-то момент мне даже показалось, что Лёня уснул — дыхание у него было ровное, глубокое. Я тихо вздохнула, а он тут же спросил:

— Не спишь? Почему не спится?

В темноте я пожала плечами, словно надеясь, что он поймёт, и он понял, пошевелился и попросил:

— Тая. А расскажи мне о будущем? Какое оно?

И вот тут-то я по-настоящему замялась. Нет, не то что рассказать было не о чем или у меня язык отсох… впрочем, было мне о чём промолчать. За несколько дней, проведённых в Припяти, среди рождённых в шестидесятые, я многое поняла. И в первую очередь, что моё собственное поколение — деграданты по сравнению с этими людьми. Но не только в поколении дело. Я сглотнула, надеясь, что получилось не очень шумно. Сглотнула и пискнула:

— А что… если ты будешь задавать вопросы, а я отвечать?

— Хорошо? — даже по голосу было понятно, что Лёня улыбается. — Формат интервью, по-моему, становится вполне удобным способом общения. Меня вот что волнует, Тая. Если ты тут, я так понимаю, ядерной войны не случилось. Люди, наверное, счастливы, живут, судя по всему, в эпоху великих открытий, мира и равенства.

— О… прости, но я бы так не сказала. И если честно, то открытия-то есть, но полезны они для человека или вредны — это ещё сразу понять сложно. Вот допустим, с каждым годом у нас всё больше автоматизируется ручной труд. На смену человеку приходят роботы.

— Так это же хорошо. Человек может посвятить себя творчеству, исследованиям, — вставил Лёня.

— Ты сейчас серьёзно? Лёня, ну о чём ты говоришь? Разве исследователи работали руками? Роботы заменяют низкоквалифицированную рабочую силу, тех, кто не мог работать головой в принципе. Думаешь, что потеря работы вдохновит их учиться? Нет, эти люди страдают.

— А сами люди? Как они изменились? — Лёня попытался маневрировать, понимая, что разговор мне неприятен.

— А сами люди живут так, будто идут по огромному супермаркету с бездонной тележкой, в которую складывают всё то, что только могут себе позволить. И речь не только о материальном: разврат, глупость, жестокость…

Я говорила как можно мягче, выбирая термины. Умалчивая, например, о гендерной нейтральности, толерантности и силиконе в сиськах, как эталоне женственности. «Интересно, — думала я. — А что бы он сказал на это? Как вообще неподготовленный психологически человек оценил бы такой поворот?»

— А что такое «супермаркет»? — раздалось совсем близко.

— Знаешь… это… впрочем, не думай.

Он и не думал, не думала и я. Все термины, понятные балерине из двадцать первого века, но непонятные физику из тысяча девятьсот восемьдесят шестого, все понятия из области атомной физики, остающиеся загадкой для меня, стали вдруг совершенно незначительными, когда губы Лёни коснулись моих.

— Один-один, — пронеслось на периферии сознания.

========== Глава восьмая, в которой приходит время размышлений и танцев ==========

Мне нужно найти всего пару слов,

Мне нужно сделать всего один шаг.

Прости, если я это сделать не смог.

Прости, если что-то вышло не так.

С. Бобунец

Я проснулась от того, что, несмотря на наличие куртки и спальника, стало холодно. Лёни в палатке уже не было, а узкая полоса света, пробивавшаяся через входной клапан, упала на лицо, раздражая навязчивостью.

Я поёжилась, вдохнула и… задрожала от удовольствия. Воздух, проникавший с улицы, был холодным, но таким упоительно свежим и свободным, какого я никогда раньше не ощущала. Или просто не задумывалась над этим. Хотелось выскочить наружу, пронестись по траве босиком, вдыхая полной грудью, приветствуя распустившуюся в красках весну.

Но я не спешила выходить. Оттуда, от потрескивающего уже костра, слышались смех и приглушённые голоса, среди которых я безошибочно выделила лёнин.