Марсель невольно улыбнулась, так как прекрасно знала этих двух закадычных друзей. И что они могли вытворять, когда были вместе.

— Будет сделано, Михаил, — коротко бросила ангел и, заметив, что архистратиг направился на второй этаж дома, покинула гостиную.

Михаил поднялся по лестнице. Он прошел по тускло освещаемому коридору, в котором горело только несколько ламп, и остановился возле одной-единственной двери. Старший архангел немного помедлил, прежде чем сделать это. Он стал чего-то ждать, боясь отпереть её. Но поняв, что рано или поздно это нужно сделать, архангел нерешительно подергал за ручку, и дверь отворилась. Архистратиг вошел в спальню, которая тоже почти не освещалась.

На парижских улочках давно потемнело, а за окном поднялся северный холодный ветер, который был таким сильным, что листья срывал с деревьев и кружил их в прощальном танце, бросая на асфальт. Резко ударил гром, сверкнула молния, засвистел ветер и маленький дождь стал стучать по подоконникам. Асфальт, мгновенно, стал мокрый.

Сказав себе что-то наподобие: «Я смогу», архистратиг вошел в спальню.

Возле небольшого, светлого трюмо сидела поникшая Палами. Она смотрела на своё отражение в зеркале, даже не замечая Михаила. А вид её мог напугать любого: большие круги под глазами, бледная кожа, потрескавшиеся синие губы и редкие ресницы. Даже зомби из повседневной жизни Винчестеров сейчас выглядел лучше, чем эта девушка. Каштановые, ранее пышные волосы, были спутаны, и казалось, что расчески они не видели давно.

— Палами…

Первым подал голос старший архангел, поставив на столик корзину, которую всё время держал и не выпускал из рук.

— Уйди, — прошептала невестка, даже не посмотрев в сторону деверя.

Он хмыкнул и нерешительно подошел к девушке. Видя такое, она вскочила и отбежала от него.

— Не уйду, — ответил Михаил, делая шаг вперед. — Палами, хватит. Перестань себя изводить. Я понимаю, ситуация повторилась. Ты опять в моем доме, снова без Люцифера. Я тебя успокаиваю, а ты себя изводишь и истеришь. Послушай меня, дорогая моя невестка. Нам всем очень тяжело. Люцифер остался в Клетке, и я до сих пор не могу поверить в это. Ты думаешь, мне сейчас легко?! Гейбу?! Или ты думаешь, что мы такие с ним каменные, а одна ты страдалец?! Нам тоже плохо без него. Он — мой младший брат, Габриэля — старший. Я себе места не нахожу! Но я не рыдаю так как ты, и не истерю. Мы лишились нашего брата. Брата, которого я люблю и ради которого готов на всё. Брата, которого я сам лично воспитал и которого вот этими руками вырастил, и который был и есть смыслом моей жизни. Даже сейчас. Моя любовь к Люциферу очень велика, и у меня сердце обливается кровью за него и за тебя. Но я знаю, что я должен быть сильным, не должен опускать руки. А знаешь почему? Потому, что я ответе пред ним за тебя, за Габриэля, ещё по-сути ребёнка, и за многих других. А ещё я не опускаю руки, так как прекрасно знаю, что сейчас я один буду поднимать Рай с колен, один править в послевоенном Эдеме. А ещё я буду следить за тобой, за ангелами. Я просто не имею права на слабости, понимаешь? На мне слишком много всего висит. Я в ответе за вас как старший брат, как старший архангел. Я в ответе за вас как за свою семью, в конце концов. Мы — семья. Я бы мог сейчас просто сложить руки и впасть в депрессию, но я так не делаю ибо знаю, что на мне — ответственность… А ещё… Во всей этой заварухе я лишился младшего брата. Каким бы не был Рафаэль, но он — мой брат, и я его тоже любил… И люблю… А он погиб в войне. В общем, я не могу пренебречь вами, ибо я и так многого лишился. Знаю, я наговорил много тавтологий, но как-то так…

Палами слушала монолог Михаила, при этом смотря в окно. Она видела, как ветер усилился, а дождь ещё сильнее стал лить. Вместе с дождем и её душа плакала. Все её слезы в дождь незримо слились…

— С какой радости ты ещё и психологом подрабатываешь? — спросила невестка и развернулась к деверю. Из всего его монолога она только и смогла спросить относительно «психологии».

Старший архангел усмехнулся и честно ответил:

— С того момента, как с тобой связался… И как ты стала частью моей семьи.

— Михаил, спасибо, что произнес такую пламенную речь. Я понимаю, что ты в ответе за нас, за младших. Что ты самый старший, и у тебя самого проблем вагон и маленькая тележка… И что твои проблемы больше Эйфелевой башни, но ты не понимаешь… Нас снова с ним разлучили! Я умираю без него! Ты знаешь, как мы с ним друг друга любили? И теперь мне тяжело… Михаил, Люцифер в клетке, я здесь! Наша связь с Дьяволом настолько сильна, что я не могу описать это тебе! Даже в Клетке у меня была жизнь, а сейчас это выживание. В темнице, запертой, безвольной и бессильной мне было гораздо лучше, чем сейчас на Земле! Вот это все снова Клеть. Просто она другая, но она намного хуже, чем была та. Почему? Да потому что мой муж остался там! Я не знаю… Я не чувствую… Я вообще стала овощем, понимаешь? Я найду клинок Руби и тогда… — Последнюю фразу мадам почти прокричала.

Невестка даже не заметила, как громкие крики и горькие слезы стали превращаться в истерику. Михаил за всем этим наблюдал, не зная, что ему делать, но пока не вмешивался. Вмешался он только тогда, когда очередная истерика невестки снова достигла апогея, и когда та схватила кухонный нож.

Он подбежал к девушке и выхватил из её рук нож. Архистратиг поднял на руки брыкающуюся и кричащую Палами и быстро понес её в кровать. Та кричала и вырывалась, а Михаил, не обращая на это внимание, бережно положил невестку на кровать. Присев на край кровати, он взял мадам за руку и стал гладить её.

— Успокойся… Ты забыла, что после Клетки и заточения ты почти потеряла свои демонские способности, а это значит, что ты стала человеком. Ты стала слабой и уязвимой. И нож этот мог тебе причинить маленькое, но ранение. Конечно, не убить, но вред нанести. Ты очень ослабла после Клетки и твой сосуд тоже. Палами, прошу тебя, хватит… И давай просто поспим, хорошо?

Но Пройс не слушала архангела. Она находилась в истерике, и тяжело было в таком состоянии ей что-то доказать. Михаил прикрыл глаза и приложил два пальца на лоб мадам. Он попытался хоть немного унять и забрать её боль. И результат был. Палами потихоньку начала успокаиваться, а истерика прекратилась. Видя такое, архистратиг облегченно выдохнул и налил девушке холодной воды. Дрожащими руками она обхватила стакан и выпила.

— Отдохни, Палами, — заботливо прошептал Михаил и направился к двери.

Она ещё глубже всхлипнула, а он тихонько прикрыл дверь спальни и вышел. Палами закрыла лицо ладошками и стала тихо напевать грустную песенку.

Вот при дороге цветок распускается

Счастья от жизни он ждет

Поздно, родной мой, уж лес раздевается

Тихая осень идет.

Прежде забытое мне вспоминается

Все пред глазами встает

Слезы мои в дождь незримо сливаются

Тихая осень идет.

Всё, что зеленым когда-то казалось

Осенним румянцем горит

Все чем когда-то душа любовалась.

Мертвой листвою лежит…

Всё горделивое и непокорное

Все безвозвратно слетит

Ты не мечись, душа оскорбленная

Осень за все отомстит…

Небеса.

Лучи яркого солнца проникали сквозь большие, зарешеченные окна Небесной тюрьмы. Длинный, пустой, каменный коридор освещали лучи солнца и заставляли узников этого места периодически от него морщиться. Сама она была огромная. Выполненная из редких, магических камней, она служила много веков местом заточения ангелов. С самого первого дня создания Эдема Творцом, стала существовать и она. Многие небожители разных рангов и статусов (обычные ангелы-новички, рядовые солдаты, херувимы, серафимы) посетили это место и многие были в заключении. Так же, как и ангел Гадриэль, который томился здесь сотни тысяч лет, из-за того, что позволил тогда ещё архангелу Люциферу ступить на Землю. Своеобразной фишкой Райской тюрьмы, как её ещё называли, были каменные арки. Даже камеры, рассчитанные максимум на два человека, в основном камеры-одиночки, были выполнены в виде арок. Мощные заклинания охраняли темницу, а прочные, толстые решетки не давали никакого шанса на побег*.