— Ты бы поаккуратнее с ней, — посоветовал Михаил со вздохом. — Девушка всё же.

— Сотрудник NOTE, — отозвался холодно Борис. — Который ведёт себя слишком беспечно. И так Роана лишились, больше неприятностей не нужно.

— Как знаешь.

Оля смотрела в окно. От дома быстро удалялись два силуэта; оба в куртках, один выше и несчастнее второго. «Что за поколение», — подумал Михаил.

— Я могу спросить нейтралов, — вдруг заговорила Оля, по-прежнему не глядя на взрослых. — Но тогда придётся объяснять, что им нужно искать. Вас устроит?

— Нет. Нельзя сейчас вмешивать никого. — Борис убрал телефон. — Сейчас и без того хватит проблем. Возможно, от поиска лаборатории их не удастся отговорить, но пока что даже отделение не будет в курсе исчезновения Роана. Он дал чёткий срок. До тех пор — никакого шума.

Все так полагаются на план бессмертного. Михаил тоже, пожалуй.

Остаётся надеяться, что Лекторий не получит от Роана то, что ему нужно — точно всему конец.

*

— Ребятки, вы осторожнее с волосами. Они быстро отрастают, если их подрезать. И постарайтесь сильно не задевать мясо, это неприятно.

Беззаботно болтая, он шагал перед двумя приставленными к нему охранниками. Это выглядело бы понятнее, если б при этом у него не были сцеплены руки за спиной, а глаза перевязаны чёрной тканью; впрочем, его это не особо беспокоило. Как и то, к чему он приближался. Итак, долго везли, куда-то спускали — у Лектория странная симпатия к подземным этажам.

Повернули, сняли наручники, сказали лечь. Жёсткая холодная поверхность. Роан ловко устроился; его запястья тут же перехватили металлом, заставив его раскинуть руки. Он не сопротивлялся. Стянули повязку; он заморгал, ослеплённый светившей прямо в лицо лампой. О, да это лабораторный стол.

— Лиф вы так же держали? — спросил он.

— Заткнись, — сказали ему.

Роан повертел головой, присматриваясь к помещению. Коробка. Коробка — это первая ассоциация. Картонно-серые стены, словно включённая программа 3D-моделирования, неокрашенные и равнодушные. Много розеток. Вдоль этой их фоновой серости — лабораторное оборудование. Мотки разноцветных проводов, кабели, экраны со скакавшими показаниями. Всё это — белое, лампы тоже.

— Там всё белое, — повторяет девочка, сворачиваясь среди одеял. — Белое, белое… — Она дрожит. Он садится на край кровати и поглаживает её по волосам. Завтра она уже не вспомнит, что он прогонял её кошмары. Ничего. Он не ради этого. Он ради неё.

Но это не прежняя лаборатория лиф, если судить по рассказам деток. Да и от того места ничего не осталось. Хм, значит, притащили в какое-то новое убежище; тяжко будет его искать. Ну, при условии, что Роан выживет. Даже сейчас он питал слабые надежды на то, что его всё-таки смогут убить.

Бессмертие… можно расценивать как дар. Многие расценивают. Роан не из них. Но и проклятием он свою странность не считал. Он так плотно сросся со своей особенностью, что перестал придавать ей значение. А вот смерть стала для него недостижимой мечтой — единственной мечтой, подпущенной близко. Он хранил её, даже наблюдая за потоками крови, тут же прерывавшихся регенерацией, когда разорванные руки принимали прежний вид, сшиваясь жилами, словно нитками, и растворяясь в невидимых швах. Он берёг её, даже когда только что отрубленная нога прирастала на глазах, словно ничего и не было. Он, даже в петле болтаясь, вспоминал, что должен верить. Хоть во что-то. Но верить не мог — только мечтал.

Люди в белых костюмах и с масками, закрывавшими нижние части лица. Какой-то молодой ассистент — Роан почувствовал, что молодой, у него глаз намётан — дрожал. Резать живого человека, ещё бы. Волнуется, боится.

— Не парься, зайчонок, — весело заявил бессмертный, — мне это как щекотка.

Тот вздрогнул и отвёл взгляд.

Ну, так-то не щекотка. Не совсем. То, что Роан не мог умереть, не значило, что он не мог умирать. Он умирал много раз, и это было даже больно. Отказ от гибели не вёл за собой отказ от ощущений; очень даже всё чувствовалось, и Роан, если честно, был этому рад. Хоть какое-то чувство. Хоть что-то. Он цеплялся за боль, но с годами привыкал к ней, и вот теперь окончательно привык. Никакая физическая боль не могла его потревожить. Ну, неприятно. Ну, проблемно. Но вообще не мешает. Можно сказать, неплохая встряска.

— Я могу петь? — поинтересовался Роан у руководителя опыта. Понять просто: у него на рукаве желтела повязка. Хотя вот Роан полагал, что Лекторию больше идёт тёмно-фиолетовый. В противовес глубокому синему оттенку NOTE.

— Попробуй, — отозвался безразлично руководитель, насаживая на какой-то прибор заострённое лезвие, но откладывая получившееся оружие в сторону. Он одёрнул высокие белые перчатки. — Начнём с яда, пожалуй. Описывай ощущения, бессмертный.

Что бы им спеть, хах?..

Люди в белых костюмах и серые стены. Роан направил взгляд на лампу, так, чтобы потерять ориентацию в пространстве. Ему предстояло потерпеть. Что ж, такова цена… цена, которую платить будет он. Через неделю встретимся, ребята. Извините уж, что так мало говорю.

В вену воткнулось дрожавшими руками жало шприца. По жилам тут же растеклась живая, хлёсткая боль.

Роан запел.

*

— 13 октября 2017

В студии почти никого не было. Малый зал пустовал — помещение равнодушного оттенка, с протянутыми рядами зеркал вдоль стен, скользким ламинатом и музыкальным центром в углу. Звуки, ударяясь о стекло, возвращались и гуляли свободным эхом, превращая незатейливые мелодии в подобие шедевров. Здесь не было окон, а потолок был расчерчен симметрично, как по сетке, лампами с приятным, но тоже равнодушным светом. Одна дверь — в маленький коридорчик, коридорчик внутри общего коридора спортивного центра, точно картина в картине; этот коридорчик выводил либо в набитую шкафчиками и совершенно неудобную раздевалку, либо в тот самый Большой Коридор. Большой Коридор жил своей жизнью и на младшего брата внимания не обращал: звукоизоляция была гордостью здешних стен, никто никому не мешал.

Здесь проходили те редкие репетиции, когда их не снимали на видео. Занимавшиеся в группе девушки кривлялись в зеркала, шустрые малолетки, чьи уроки изредка проводились здесь, баловались, крича друг другу из углов. Тренеры не любили это место: отсутствие окон их напрягало. В принципе, сюда старались и не заглядывать, так что теперь, когда воцарился сонный час — перерыв между занятиями секций — здесь было целиком пусто. Ни души. То, что нужно, если хочешь расслабиться и подумать.

Пришедшая на два часа раньше тренировки девушка была тут пока единственной посетительницей. Короткие джинсовые шорты, свободный и объёмный, наполовину прикрывавший их белый свитер, к низу его цвет перетекал в бледно-розовый. Незаплетённые густые локоны пронзительно-нефритовыми волнами падали ниже лопаток, немного раскосые ярко-жёлтые глаза смотрели лукаво и весело, не слишком прекрасные, но явно привлекательные черты лица, хорошая фигура… Она нравилась себе. Правда, нравилась. Это та внешность, которую она подбирала тщательно, придирчиво перебирая каждую деталь. Это был результат её стараний, за который она заплатила правдой.

Люси была метаморфом и могла применять любой облик, но… но свой потеряла. Впрочем, не так это и важно, верно? Всё равно нынешний образ её полностью устраивал. Девушка убрала плеер в задний карман шорт, покрутила ногами в новых белых кроссовках и показала себе язык. Она была в студии одна, и некому было одёрнуть её за дурачество. Змеиные проводки наушников ярко-розовым вились, путаясь с не лежавшими спокойно волосами. Малиновую чёлку всё-таки пришлось закрепить, хотя творческий бардак на голове Люси тоже любила.

Она собиралась репетировать. Люси занималась многими видами танцев; в этом году ей полюбились современные корейские, те, которые не имеют смысла без команды; команда пряталась по домам, готовясь к тренировке, но Люси уже была здесь.

Разминка. Вытягиваться, наклоняться, вертеть всеми частями тела. Музыкальный центр глох, не имея возможности отражать эхо. Музыка в наушниках заглушала собственные шаги, так Люси казалась себе почти невесомой. Вес она, кстати, тоже контролировала, как и мышечную массу — но куда приятнее было всего добиваться самой. Хоть чего-то.