Поэтому ли для неё так удивительна забота? Настя косо взглянула на Роана. После разговора, который ещё больше её запутал, воспринимать его честным стало трудно. Мало ли где он темнит, бессмертный всё-таки. К тому же, люди NOTE, они всего лишь…

Антон. Антон спасал её раз за разом. Но сейчас его рядом не было.

Настя отворила дверь и вошла в кафе.

Единственно занятый стол располагался ближе к центру заведения. Всего два стула, на одном из них — женщина средних лет, но в хорошей форме. У неё были натурально светлые волосы и светлые глаза, и в этом она походила на брата, однако на гамме их общие черты заканчивались. Михаил был светлым, лучезарным, сияющим; от матери скорее веяло прохладой, словно ранней зимой, и взгляд её был равнодушен, манеры — скупы, а не любезны. Она, возможно, не была плохим человеком, но Настя не знала её настолько хорошо. Девушка вообще её плохо знала.

— Привет, мам, — произнесла Настя, сглатывая волнение. Приблизилась.

Женщина смерила её пронзительным взглядом.

— Здравствуй. Ты похудела.

Как она углядела под пальто — непонятно. Впрочем, это не столь важно. Настя присела напротив, ёжась от смущения: хотя они не виделись месяца четыре, ощущение было, словно они прощались несколько лет назад. Мама ничуть не изменилась. А вот Настя, пожалуй, очень.

— Ты больше не носишь перчатки, — заметила мать.

— Э? Ну да. Они… мне больше не нужны.

— И говоришь громче.

— Стараюсь.

— Выглядишь, как будто наконец-то взялась за себя.

— …В каком смысле?

Мать всегда говорила чётко, раздельно, каждое слово проговаривая. Она работала с иностранцами, так что всегда держала речь под контролем; каждая фраза рубила, ровно и идеально звучала, словно предел мечты композитора — нота за нотой. По её голосу сложно было определить выражение, да и лицо не давало намёков; сперва это путало её собеседников. Удивительно, что отец настроение жены всегда угадывал. Навык, наверно. Или потому что сам был таким же.

— Наконец-то что-то ищешь. — Ни признака одобрения или неодобрения, прямая констатация факта. — Всегда была потерянной, а тут оживилась. Выглядишь болезненно, но хотя бы определила для себя что-то. Уже лучше.

«Болезненно? Из-за странности, что ли?»

— Всегда — это с самого начала? — спросила Настя: спросила, чтобы спросить. Робость неожиданно отпала, сменившись небывалой раскрепощённостью, словно камень с души свалился. Возможно, наставник был прав. Ей как раз нужен был разговор с матерью.

И возможно, что Каспер был прав тоже: мать с ней поговорить хотела.

Впервые в лице этой ледяной женщины нечто дрогнуло.

— Значит, Миша тебе рассказал? — поинтересовалась она так же холодно.

— Не совсем. Я думала о чём-то таком. А детали уже в июле узнала. — Настя ожидала от себя смущения: тема не из приятных. Тем не менее, говорилось легко. В том ли дело, что надо было просто расставить все точки над «i» раньше и не мучить себя напрасно? Внезапно перестав бояться чего-либо, она выпалила, глядя в лицо матери: — Из-за этого вы меня не любили? Из-за навязанности?

Мать впервые — кажется, за всю жизнь — посмотрела ей в глаза. Действительно, светлые, как у Михаила; но у Михаила там весеннее свежее сияние, а неё кристально-медовый лёд.

— Миша поступил очень самонадеянно, мы же не собирались тратить время и силы на чужого ребёнка, которого не сами выбрали. Мы с Мишей много ссорились, но в конце концов я сдалась. — Она смотрела в упор, но не угрожающе. — Никогда прежде не видела, чтобы мой брат так рьяно кого-то защищал. Тебя он держал, как сокровище. Пылинки сдувал. А ты смотрела дикими глазами и пряталась при каждом звуке — кому такой ребёнок нужен?

Настя горько усмехнулась.

— И отец меня ненавидел. И… ты тоже?

— Мой муж — да. Никак не мог смириться. Однако я не ненавидела тебя, Настя. — Ещё одна неожиданность: мать словно раскрылась. Однажды за целую вечность проглянула боль в её сдержанной манере, треснули старые, хоть и блестевшие латы. Ловя момент, Настя замерла, во все глаза рассматривая открывшуюся ей женщину — человека, с которым не была знакома. Мать же продолжала: — Мне не нравилось то, что ты из себя представляла. То, что ты была похожа на Михаила — тоже необычная. Но я не питала к тебе ненависти. И сейчас не питаю.

Девушке хотелось плакать, но глаза были сухими. В кои-то веки они говорили так, как должны были. Момент давно упущен, срок истёк, но они упрямо нагоняли его: никогда не поздно всё исправить. Никогда не поздно во всём признаться.

— Прости за все неприятности, — проговорила Настя, губы её дрожали.

— Я виновата перед тобой больше, — покачала головой мать. — За то, что так и не подарила семью. Ты выросла слишком одинокой.

— Нет, я… я здесь. Там, где должна быть. — Настя попыталась улыбнуться. Ей хотелось улыбнуться. — Всё, что произошло, привело меня сюда. Я рада, правда. Вы дали мне дом, воспитание и спокойную жизнь; спасибо за это.

Мать смотрела на неё, словно не узнавая, и в её светлых глазах вместе с изумлением растекалась гордость.

И Настя вдруг поняла: это конец. Они больше не связаны. Сейчас они рвали последние нити, те, что болели сильнее всего; это было прощанием. Документы останутся, и будут отправляться родителям в другой город бумаги на роспись от школы или ещё чего-нибудь, но… но это всё. Они порвали со всем. Это было прощанием.

Они обе встали. Мать обнимала Настю долго, крепко, в длительном прикосновении передавая то, чего недодала за пролетевшие годы, и Настя прижималась к ней, как никогда не льнула из-за отчуждённости. Потом мать пожелала ей удачи, как желают в добрую дорогу.

— Однажды ты найдёшь себя, — сказала мама, проводя ладонью по её щеке. — Не сдавайся.

— Передай мою благодарность отцу, — улыбнулась Настя. Теперь точно улыбнулась. Широко. — Спасибо, что вырастили.

Мать развернулась и, запахивая на ходу пальто, вышла из кафе. Через стеклянные двери было видно, что кто-то остановил её там, но Настя не смотрела; она глядела себе под ноги, стараясь не расплакаться. Всё, да? Так легко на душе. Больно, но легко. Двери снова отворились, впуская гостя, и девушка увидела приближавшегося Михаила — взволнованного, даже немного растрёпанного, что его внешнего облика не портило.

Михаил ничего не сказал, только протянул руки. Настя обняла его, но в этот раз совсем коротко. Она ещё ощущала тепло матери, и тепло Михаила казалось чем-то похожим — и одновременно другим.

Вокруг неё есть люди, которые о ней заботятся. Возможно, она просто этого не замечает.

========== 3 / 5. Призрачность пустоты ==========

— 6 октября 2017

Антон шагал, и вокруг него разворачивалась двойственная картина. Память услужливо напоминала о себе, обрисовывая руины контурами, накладывая своё виденье прошлого — знакомые коридоры, кабинеты, повороты. Всё тёмное и почти разваленное: когда-то лабораторию до корней раскопали, сохранив материальное, но уничтожив энергетическое. Хотя это место ещё имело облик, оно было пустым — полностью выпитым вакуумом. Воздух, покапывавшая вода, темнота, стены и обломки — да. Но всё это было призрачным. Из самой материи вытянули действительность, и проклятое место под влиянием слишком многих пересекавшихся странностей само стало обезличенным.

Лаборатория-призрак.

Он включил фонарь, освещая себе дорогу. Везде обломки. Хотя прошло много времени, где-то ещё темнели разводы старой крови. Битое стекло похрустывало под кроссовками. Там и тут валялись куски аппаратуры, мотки проводов и кабелей, разломанная электроника. Лампочки аварийных выходов частично погасли. Где-то ещё бренькала красным, зелёным или синим оттенком сигнализация, но её голос утопал в дымчатой мрачной тишине руин. По боковой лестнице Антон спустился на второй этаж, подземный, и прошёлся по периметру. Ничего особенного. Мрак, молчание, бдение. Реальность здесь рассеивалась в иллюзиях, и на какой-то момент ему померещился он же — ещё ребёнок, с капельницей и повязкой на лбу. Антон моргнул. Нужно сохранять рассудок, он не собирается выбраться отсюда сумасшедшим.