— Посмотри. Скажи, что ты видишь.

— Что я вижу? — Дороги. Мигающие фары. Светофоры. Куртки и пальто. Сумки, рюкзаки, лица. Люди: дети, подростки, взрослые, старики. Настя постаралась описать одним словом: — Город.

— Город — это что?

— Чего именно Вы требуете?

Роан улыбнулся, и её досада испарилась, сменившись стыдом. Этот человек заботился о ней, и она не имела права злиться на него за что-либо, тем более за то, в чём он не виноват и никогда не был.

— Хорошо, — пошла она на уступку. Огляделась. Сизый сливался с рыжеватым и серым. Авельск тонул в осени, шебурша ею, как пушистой игрушкой. Мягкое марево неба застилалось облаками, но дожди давно закончились. Люди периодически поднимали головы, но их не интересовали просторы, их интересовала лишь погода. Мало великого, много суеты. Никто нынче не останавливается, чтобы просто увидеть небо. Настя вздохнула. — Здесь… много мест. Эти люди куда-то идут. Им есть, куда направляться. Они разного возраста и положения, у них разные мотивы, они по-разному думают. Среди них есть странные?

— Может быть, да, может быть, нет, — легко отозвался Роан. — Но ты верно заметила: они разные. Прошлое, настоящее, будущее. Свою жизнь каждый человек проживает один, умещаясь в земной срок. Истории начинаются и заканчиваются. Так есть ли разница, из какого этапа жизни отрывок прочитать, если он всё равно будет принадлежать истории человека?

Его размышления звучали размыто, но как-то ободряюще. Из какого этапа жизни… Лифы — тоже люди. Он это сказать пытается? Что важна вся история жизни, а не отрывки из неё? Настя взглянула на него под углом. Бессмертный не переставал удивлять её, но с ещё большим успехом он её путал.

— Эм, а можно по-человечески?

— Оу, мне уже говорили, что я сложно выражаюсь. Каспер говорил, Люси, Йорек… все, в общем-то. — Роан смешливо поморщился. — Но я говорю, как говорю. Можешь искать потаённый смысл в словах, можешь не искать.

— Я бы умерла, если бы Вы меня недавно не остановили?

— Кто знает, где порог смерти. Я искал свой сотни лет, но так и не нашёл. И всё же перегрузка может убить, нужно за этим внимательно следить.

— Перегрузка… — Настя перевела взгляд на свои руки. Пальцы мяли опустевший стаканчик. Из-под рукавов куртки высовывались белые краешки бинтов. — Скажите, странности убивают своих владельцев?

Бессмертного то, что они находились посреди людной улицы, видимо, не смущало. Горожане не обращали на них внимания больше, чем мимолётные взгляды — ну, двое подростков, ну, разговаривают. Жизнь каждого текла по своему руслу, и к посторонним ручьям не оглядывались они. Если странные везде, могут ли они и тут находиться? Однако вряд ли Роан столь беспечен. Две тысячи лет должны были многому его научить.

— Смотря как и каких, — уклончиво заметил он. — В одних случаях, да, убивают. Если странный слишком изводит себя или если теряет контроль над странностью. В других всё идёт хорошо. Посмотри на Каспера, например. Делясь, он обретает два сознания, а в конце дня воспоминания и впечатления сливаются в один опыт. Он живёт жизнями нескольких людей с одинаковыми душами, но в разных местах. В своё время это чуть не свело его с ума.

— Ох… — В таком описании способность Каспера уже не казалась такой полезной. — И как он с этим боролся?

— По-разному. Когда-то он состоял в поколении, которое целиком собрал я… — Роан замолчал. Потом продолжил, голос его звучал бодро: — Ты можешь поговорить об этом с ним, но вряд ли он расскажет. К тому же, странности бывают разные. Они как люди: у каждой свой механизм и свои законы. Под одну гребёнку загонять никак нельзя. То, что мы зовём «категории» — всего лишь попытка как-то сориентироваться в нашем пёстром суматошном мире, но не истинное его разделение. Возможно, человечество так и исчезнет, не поняв сути странностей, кто знает? До этого ещё много времени. Люди будут существовать, пока не уничтожат свою же возможность.

Лифы — это люди. Настя — человек. Воспринималось с трудом, но она хотела попробовать. Девушка подняла голову к небу: за серыми облачками проступали клочки дневной синевы. Не всё потеряно, потому что всё находится. Когда выпускаешь из рук одну путеводную нить, тут же можешь подобрать другую, лишь наклонившись. Ей стоит успокоиться и перестать изводить себя, как бы нереально это ни звучало.

Заиграл мобильный телефон Роана. Тот взял трубку. Краткая беседа.

— Она приехала, — сообщил он, отрываясь от разговора. — Твоя мать уже здесь, Настя.

Девушка почувствовала, как вмиг озябли пальцы. Тепло ушло. Осталась только осень.

*

— 6 октября 2017

— Было бы ещё славно, если б ты объяснил, почему я не могу повидать… Настю?

Хоть и немного стыдно признавать, Михаил всё ещё не знал, как называть эту девочку. Она не была ему дочерью, хотя взяла его фамилию. Она не была ему племянницей, потому что в них не было одной крови. Она и ученицей ему не была, потому что в NOTE не числилась и только Роаном оберегалась. Наверно, предоставили бы ему выбор, он бы окрестил её как…

— Есть вещи важнее, чем тоска по дочери, — отрезал Борис, не отвлекаясь от дороги.

Что ж, признаться, так он бы и хотел её называть. Далеко от правды. Ломано. Неуверенно, как первая улыбка потерянного человека. Михаил не был рядом с ней в самые тяжёлые моменты, он не мог даже приблизиться из-за давления её приёмных родителей, и сама NOTE обрубила возможность контакта — однако… Не чужая она ему. Не чужая. Даже если это не та сломанная девятилетняя девочка, не отличавшая весну от зимы.

Любезно со стороны Бориса, что он аж на собственном автомобиле приехал друга забрать. Уровень обслуживания прямо-таки. Железная хватка NOTE — это когда за тобой присылают; железная хватка NOTE, которую представляет товарищ — это когда он сам за тобой заезжает.

— У тебя приоритеты расставлены неправильно, — вздохнул Каринов. В салоне автомобиля приятно пахло. Работал кондиционер, прогоняя свежий воздух. — Оно и понятно, и всё-таки… Эх, Круценко, тебе бы семьёй обзавестись.

Такие выражения могли бы взбесить кого угодно. Однако они с Борисом знакомы восемь лет, пусть и не всегда контактировали; Михаил, должно быть, его лучший и единственный товарищ, как и в обратном направлении, так что ему дозволяется даже слишком многое. Борис не разозлился и задет не был, пожал плечами, не меняя скорость.

— Семья требует сил и времени. У меня нет ни того, ни другого.

— Управление невероятно счастливо, что у него есть такой работник.

— Разумеется, я же ради их счастья пашу.

Михаил посмотрел на друга с изумлением. Борис редко язвил, обычно он был предельно прям: либо недоговаривает, либо сразу заявляет. Однако яд в его голосе звучал настолько невероятно, что Каринов даже присвистнул, не сдержавшись. Товарищ взглянул на него с полуусмешкой: такая старая привычка.

— Не буду лгать, я представляю, почему ты здесь, в Авельске. — Михаил приоткрыл окно. На него сразу подуло холодом; мимо проносились столбами вившимися ворохи оранжевых листьев. Борис недовольно вернул стекло в прежнее положение. Каринов, не обратив внимания, продолжил: — Но с трудом понимаю, зачем меня сдёрнули так резко. Мне хотелось, разумеется, вернуться скорее, но всё-таки отозвали неожиданно. Оленька ведь с таким же успехом может заняться обменом, так почему я?

— Во-первых, я считаю тебя лучшим специалистом.

— О, я польщён.

— Ты не дослушал. Во-вторых, сейчас необходимо укрепить авторитет NOTE, следовательно, все выгоды принимать официально и через официальных представителей.

— А в-третьих?

— Твоя дочь, — коротко отозвался Борис. Пока что он говорить не собирался, и Михаил, умудрённый опытом, решил не лезть.

Он смотрел в окно. Проносившийся лес сменялся предгородскими трассами. То и дело проскакивали другие автомобили, сигналя и мигая. Сходились и расходились серые дороги, по обочинам усыпанные песком и облетевшей листвой. Лес прерывался столбами электропередач, их провода расчерчивали пространство идеально ровными линиями и кромсали область серого неба. В поугасшей красоте утра день казался неприметным и почти скучным; рыжина осени бросалась в глаза, словно пламенная гуашь среди мутной акварели и карандашных чертежей.