Вот это он зря ляпнул. Возьмёт сейчас Каспер да всадит ему нож в горло, раз уж художник бесполезен… Но Каспер задумчиво разглядывал его, вслепую и идеально продолжая нарезать огурцы.

— Они бы не дали и корки хлеба за какого-нибудь пса, — протянул он. — Но за связующего выложат то, что нам нужно. Не много, но мы умеренны в ценах. А насчёт убийств: это не Лекторий. Не сравнивай небо с кладбищем.

— Значит, NOTE — это небо?

— NOTE — это NOTE. Не рай, не полёт среди облаков и не радуга на фоне космоса. Если продолжать сравнение, я бы назвал NOTE потоком ветров. Некоторые поддерживают молодых птиц, другие губят, поворачивая не в том направлении, или молниями бьют. Небо бывает разным. Организация — тоже. Лет десять назад тон был более ровным, сейчас другой, и ничего не остаётся навечно. Если имеешь дело с небом, нужно понимать, что оно постоянно, но даже незначительный ветер может положение облаков изменить…

Каспер погрузился в размышления, и прерывать их Айзек не посмел. Что же такого в организации, если она не может укрепиться? Лекторий вон единица неизменная. У них как были варварские уставы, так и остаются. Хотя не Айзеку, наверно, критиковать своё руководство: всё, что ему нужно было от Лектория — это средства и более-менее востребованная работа. Его и не устраивали по сути. В Лекторий по доброй воле мало кто приходит.

— На что похожа твоя сторона? — спросил Каспер, словно уловив мысли.

Айзек предпочёл на него не смотреть. Он смотрел на клубень в руках и на искры металлического острия. Не вспоминалось, предлагал ли кто ему просто так рассказать, даже если это относилось к его жизни лишь частью. Айзек привык к тишине, молчанию и шороху кистей, а до людских голосов ему было далеко. Сейчас всё казалось ближе. Даже спокойно как-то.

— Я с детства мечтал рисовать, — проронил он. — А когда мои рисунки стали разговаривать, родители заистерили. В четырнадцать меня продали Лекторию.

— Продали?

— Ага. Бывает и такое. Разве вам не продают странных?

— Скорее уж отдают. Тех, кто хочет присоединиться, берут к себе наставники.

— Родителей я больше не видел. Лекторий присоединил меня к работе, отправил на завершение учёбы, а там и работа. Когда захотел уйти, напомнили мне моё место. Выдали значение суммы с процентами: если я заплачу столько, то буду свободен. — Айзек посмотрел в своё отражение на ноже. Лезвие испачкалось, и лицо казалось таким же грязным. — На самом-то деле я знаю, никуда меня не отпустят. Но всё равно коплю. Глупо.

Квартира располагалась на первом этаже. Через полуоткрытое окно задувал ветер, дрожа листочками на соседних стройных рябинах. Мимо прошли две пожилые женщины, обсуждая что-то по поводу своих неугомонных внуков. Каспер смотрел в окно, вытирая руки полотенцем, с нейтральным выражением лица, но Айзеку стало легче. Был бы он умнее, не вываливал бы биографию врагу, но он всё-таки не гений и не претендует на звание умницы. В кои-то веки кому-то что-то рассказал, даже если неприятелю.

— В нынешней ситуации, — заговорил Каспер неторопливо, — это будет трудно устроить. Но у меня авторитет и стаж работы в разных областях. Такое дело не выйдет провернуть сразу, понадобится время. Тебе придётся вернуться и побыть ещё в Лектории, а потом уже разберёмся.

— В смысле? — У Айзека перехватило дыхание.

— Мы заберём тебя в NOTE, — сообщил Каспер так, словно это не звучало фантастически. — Здесь, по крайне мере, ты сможешь быть свободен.

*

— Спасибо.

— Бывай, парень!

Водитель-дальнобойщик посмеивался в мохнатые, как щётка, усы. Парень соскочил с сиденья, приземлившись на ноги с упругой отдачей, даже не задев краем расстёгнутой куртки бок красного фургона, помахал рукой. Чудной малец: в такую даль забрался, от города-то несколько километров, тут и домов нет. Отбился от друзей, уехавших на пикник, должно быть: выглядит-то прилично, поблагодарил вот. Фургон двинулся с места, оставляя юношу у обочины; тот казался каким-то одиноким на фоне осеннего леса.

Антон немного постоял, вдыхая и выдыхая прозрачный воздух. За пределами города всё было чище, начиная от накатанных ровных дорог с новой жёлтой разметкой и заканчивая скромными, но прелестными деревьями, робко склонявшими свои тонкие веточки с вытянутыми оранжевыми листьями. Запах леса навевал воспоминания, но не был таким тяжёлым, каким запомнился: здесь пахло травой, листьями, сухой корой и октябрём. Протоптанных дорог не было, всё застилалось рощей и ветвями, словно здесь никто не останавливался. Обычно за городом сразу идут тропинки шашлычников, но эта зона особенная. Обычные, наверно, чувствуют, что здесь лучше не веселиться. Плохая земля. Проклятая.

Парень одёрнул лямки нового рюкзака (нужно было запастись едой) и поправил новую шапку (нужно было прикрыть особенность своих волос). Он покачался на носках и сделал шаг вперёд. Оранжевые ветви горящим апельсином укрыли его движение в рощу, и лишь тихие берёзы вздрогнули разом под пронёсшимся ветром.

Антон возвращался домой.

Когда он был ребёнком, это расстояние казалось чудовищно большим. Даже странно, что он запомнил всё в деталях, начиная от толкотни и шума рушащегося ада и заканчивая бесконечными деревьями, через которые нёсся сломя голову, убегая от того, что единственно знал. Как ни странно, он помнил все мелочи, кроме того, какой был час, было ли светло небо и сколько времени пришлось провести на ногах. Зато отпечатались в сознании ровные стволы, ветви, хлеставшие по лицу и спине, овраги, поджидавшие оступившихся, и безумный волчий холод. В одних лабораторных накидках было плохо. Босые ноги раздирались опавшей листвой.

Он бежал отсюда вместе с двоими детьми, а возвращался один.

Дорогу Антон узнавал легко. Скрытая чей-то закрепившейся странностью, она не показывалась обычным лесникам, однако датчики проекта вовсю функционировали. Когда-то Антону предложили вырезать из его тела чип, но он отказался: предчувствие, скорее всего, и сомнительно, что ностальгия. Он оставался лифой по крови, но кроме всего была ещё и универсальная система — лично для него. Тех детей, у которых странность перевешивала предполагаемые границы, прививали дополнительно. Ещё одна метка. Та, по которой определяется опасность. Не такая, как «стоп-метки» на запястьях, а подходившая под код всех работавших в лаборатории; благодаря этому чипу Антон сейчас допускался к своему поиску: странность считала его «своим».

Воздух холодел. Из его чистейшей прозрачности исчезали краски. Близ лаборатории всё было мертво, как и само её здание, и стволы вокруг чернели, а ветви превращались в тонкие ломкие полоски, плоские и хрупкие, как бумага. Антон коснулся одной кончиками пальцев — и она рассыпалась. Под ногами чернела гнилая листва. Сухой ветер сгонял серый пепел. Места, где происходят сражения странностей, сложно назвать красивыми.

Мёртвый лес перешёл в пустырь. Здесь едва оставалась трава, да и та ломкая, отчаянно пытавшаяся прорасти на гиблой земле. Антон не давил её, ступал между хилых кочек. Под ногами попадались обломки. Грандиозное сражение состоялось, но лицезреть тогда не удалось: нужно было спешить. Антон приближался к развалинам лаборатории.

Ничего впечатляющего — куски и руины, покрытые пеплом, не выветрившимся даже спустя столько лет. Где-то валялись неживые линии кабелей или аппаратура. Знатно всё взорвалось, да? Антон наступил на остаток какой-то железки. Металл с горьким хрустом развалился на мелкие осколки. Здесь всё мертво, даже плотные материи. Дышалось с трудом, как в воздухе, переполненном дымом; царапало горло при вдохе. Температура упала, и теперь с выдохом изо рта вырывались клубы пара.

Место, которое он ненавидел, раскидывалось перед ним стылым скелетом разрубленного прошлого.

— Я вернулся, — сказал Антон в пустоту. Он успел пожалеть, что не носил шарф: было бы, чем рот прикрыть. — 2BI. Бракованная лифа.

Забавно. Кажется, он первый, кто посещает эту территорию за долгое время. Остатки лаборатории не отозвались эхом: здесь ничто не улавливало звуки. Мягко, не наступая на обломки и минуя неровности, Антон приблизился ко входу: от него остались только стены. Вниз уходил тоннель лифта. Запасная лестница на нижние этажи уцелела. Антон, не прикасаясь к стенам, полез в рюкзак и достал фонарик; пронзительный луч разогнал пыль. Всё было покрыто пеплом. Где-то, потрясающе упорно держась, мигали цветные лампочки сигнализации, но и они доживали свой век. Это место сгинет раньше, чем погаснут последние его отголоски. Этого места уже не будет, но его порождения по земле ещё пройдутся.