Но если он хочет защитить, он обязан вернуть утерянное.

Алсу положила прохладную ладонь ему на лоб, вторую Сату. Она закрыла глаза. Антон смотрел на её отточенные улицами черты лица, маленькую родинку под левым глазом, и концентрировался на этих мелочах, а не на собственных ощущениях. Затем закрыл глаза. Ему мало раз в жизни было страшно, но он мог с этим совладать. Всё в порядке. Он делает это не ради себя.

Когда его наизнанку вывернуло в смысле духовном, ему показалось, что всё рухнуло. Целиком протянули, растащили, распахнули — и тут же заполнили иным. Пробежали потоки бурной неуёмной энергии по всему телу, вызвав ледяную и обжигающую дрожь, в голове отзвенев ударом громовым, и он задохнулся, разучился дышать и снова начал. Боль растворилась в пустоте, и всё стало таким, каким и полчаса назад было.

Только вот способность изменилась.

Антон открыл глаза и обнаружил, что Алсу стояла всё так же, но разглядывала его предельно внимательно. Он приподнял подбородок и отступил на шаг, не поведя плечами. Она кивнула, принимая знак покорности: символ, что он не нападёт.

— Больше не увидимся? — промурлыкала она, но виделась Антону насквозь. Принцессе не было важно, кто он, что думает и почему так поступает. Её всегда интересовала лишь выгода, а все эти вопросы — игры скучающей девицы.

— Кто знает. — Антон повернулся к дверям. Кололо сердце. Кровь в жилах пульсировала ненавязчиво. — Спасибо.

— Не сильно-то и помогло, я вижу, — фыркнула Алсу. Она махнула ему рукой, но он смотрел на розу. Кем-то перейденный цветок печально мерцал раздавленной макушкой. — Как был монстром, так и остался. Что бы твой братец сказал?

Вопрос любопытства ради: задевать ей не хотелось так принципиально. Антон сухо усмехнулся, отворачиваясь; отворивший двери Ноа отшатнулся от его выражения.

— Ничего бы не сказал, — мрачно отозвался Антон, уже выходя. — Всё-таки это я его убил.

*

— 5 октября 2017

Во сне ей вновь виделись коридоры.

Они были белыми, белыми до опустошения. Всё вокруг было белым — халаты, полы, потолки, лампы холодные, даже взгляды людские пустые и белые, как застывший лёд. Они не бывали милосердны, но бывали спокойны, и тогда она расценивала их как воду, которая может вот-вот загореться, снова уволочь её на своё тёмное дно, где чернота давит и смыкается ослепительным светом люминесцента над головой. Этих людей она боялась, как боялись все. Она старалась не говорить при них тогда, когда её не заставляли кричать; она страшилась, что они будут слышать её шёпот и отнимут дыхание.

Этот ужас до сих пор не отпускал. Он гнобил, раной загнивал, мешал дышать свободно. Она вспоминала белые коридоры, цветные жидкости, детей в белых одеждах и с потухшими взглядами, бесконечные колонки данных. Тогда она не знала о существовании времени, зато знала о существовании зла — тотального, беспощадного, убивающего её день за днём зла. Иная сторона не была ей знакома. Единственное, что составляло её существование, крылось в лаборатории, и больше ничего не было за её пределами: сломанный ребёнок о внешнем мире мог только фантазировать, не опираясь на знания, которых всё равно не было.

Воспоминания унялись. Она перестала спать: понять это можно было только благодаря очертившимся в мягком утреннем свете предметам мебели в её комнате. Проснуться — это перестать спать. Реальность и иллюзии были слишком похожи, поэтому ей пришлось разделять своё время на такие правила. Если вокруг комната, значит, она уже бодрствует. Довольно просто.

Настя свесила ноги с кровати, коснувшись босыми ступнями ковра. Провела ладонью по лбу — мокрый, но не горячий. С каждым днём её физическое состояние улучшалось, возвращаясь к тому, которое было естественно для обычной шестнадцатилетней девчонки. Постепенно она училась жить, не путаться в часах, отделять всплески воспоминаний друг от друга и понимать, кто и что она есть. Кем она была. Кем она стала. Кем она всегда являлась, даже если скрывала это под панцирем наложенного запрета. Перед закрытым окном неподвижно светлели занавески. Электронные часы показывали семь утра. Слишком рано.

Она тихо выбралась из кровати, покинула комнату. Долго стояла под душем, помыла голову, стараясь избавиться от тянущего ощущения, постоянно сопровождавшего всполохи прошлого. Посидела на кухне, едва притронувшись к еде. В квартире было тихо; комнаты заполнял сон, эфемерный и спокойный. Здесь было бы хорошо жить полноценному человеку. Лифа же не знала понятие полноценности.

«Седьмой день», — подумала Настя, взглянув на календарь. Зачёркнутые чёрным маркером даты напоминали о тревогах. Девушка нахмурилась и встала, отодвинув стул без скрипа. Она прошлась до гостиной, там остановилась, размышляя, и чуть приоткрыла дверь в одну из комнат, ей не принадлежавших. Довольно просто и экономно; завернувшись в одеяло, лицом в подушку спал кто-то, его растрёпанная макушка в утреннем свете из окна казалась тёмно-золотистой. Настя прикрыла дверь и заглянула во вторую комнату.

Здесь было пусто. Всё аккуратно прибрано и расставлено, ничего лишнего. В шкафу вещи. Заполненные книгами полки и ещё стопка на рабочем столе. Настя вошла, тихо ступая по ковру, хотя тут будить было некого; она прошлась по периметру, замирая у самых незначительных деталей. Подняла голову, разглядывая полки. Отвернулась. Это вряд ли было приличным.

Седьмой день.

Могла ли она что-нибудь сделать? Она знала правила и знала цену словам. Он не из тех, кто раскидывается фразами, и не из тех, кто будет ей лгать. И всё равно ей было тяжело. Настя вышла, плотно прикрыв дверь. Ей хотелось на воздух, а ещё больше хотелось предпринять хоть что-нибудь вместо пустого ожидания. Это ведь нормально, так? Она хотя бы попробует.

Девушка вернулась к себе в комнату и принялась одеваться. Утро за окном манило прохладой, и ей хотелось скорее там оказаться.

За ночь прошёл быстрый дождь, и с утра было прохладно. Город утопал в тумане, свежем и полупрозрачном, воздушно пробиравшемся во все углы, застилая пространство лёгким отголоском бодрости. При приближении из дымки выступали облетавшие листьями веточки деревьев с замёрзшими нераскрывшимися почками, неровными линиями и последними кусочками ранее пышных крон. Пожелтевшая трава держалась ещё, длинными колосками тянулась к бледному небу, тоже застеленному облаками, но не было темно.

Приятное утро, самое то для прогулки, даже если любой школьник предпочёл бы сон. Десятый класс, например, счастливо отсыпался: по счастливому стечению обстоятельств им требовалось прийти аж к третьей паре. Отдыхали старшеклассники по домам, и только одна из них не желала нежиться в постели. Или, может, желала, но так или иначе занималась другим.

Худенькая девушка с короткими волосами, в курточке и джинсах вышла из подъезда и остановилась, приветственно встречая город отражениями в зрачках; она повертела головой, окидывая взором маленький тихий двор, и с удовольствием вдохнула свежий воздух с привкусом осени. Настроение выровнялось, несмотря на терзавшие тревоги, и она собиралась разобраться со всем сейчас, пока хватало энергии. Она прошлась по периметру двора, вглядываясь без любопытства или настороженности в окна: так мало можно сказать утром о людях, в доме живущих. Ночью порой интересно поглазеть на окна: светлые или погасшие, с комнатными растениями или лампами, зимой ещё и гирлянды развешиваются — это само по себе занятие успокаивающее. На людей интересно смотреть. За ними интересно наблюдать. Когда они тебя не видят, правда, и с соответствующим настроением; сейчас девушка отвлеклась, старательно обходя по краю многочисленные лужицы на асфальте.

— Настя! — позвали её по стороны.

Девушка обернулась. В опасной близости к газону стоял начищенный чёрный мотоцикл, к нему привалился знакомый молодой человек, которого она точно не ожидала увидеть. Настя приблизилась, остановившись рядом.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она. — Вы к наставнику?