Миллионы белых лилий… Люди, их лица — суровы и равнодушны. Дети — их лица приветливы, такие же в них отражения, как на её лице. Голос из-за стены — неразделимой преграды. Тёплые руки, державшие её, когда не осталось надежды, хоть и обрелась свобода. Сопоставлять всё было трудно; это было хуже любой работы, которой когда-либо Настя занималась, это был больно, потому что рвалось сознание и по швам трещало, но это было необходимо — и желанно.
Она зашла в первую же школу. Не помнила, как прошла незамеченной: должно быть, ноги её вынесли, к тихим шагам привыкшие. Какое-то время живя на улице, она была научена бесшумности. Поднялась на последний этаж, кабинет свободный нашла; не зная, зачем, она распахнула окно, впуская в помещение воздух кристально-свежий. На подоконник забралась, ноги свесила. Отсюда была видна часть города, ровные крыши домов и светящиеся квадраты окон, улочки, где потоками фар мерцали автомобили. Надо всем разливался закат; солнце оранжевое разбивало слоистые гущи серых тучек у горизонта, и те клоками растекались, словно на картине замечательного художника.
На оконной раме плясали рыжие отсветы. Прекратился дождь, но начиналось что-то другое. Раскалывалась голова. Ей потребовалось усилие над собой, чтобы прогнать вылезший осколок с отражениями каких-то людей и окровавленных худых рук.
Её жизнь — если можно так выразиться — не была лёгкой, но другой она не знала. Остальное было лживой иллюзией, но Настя даже благодарила бы это обстоятельство: в конце концов, не помня, она действительно жила несколько лучше. Нет смысла винить Михаила. Он поступил, как считал правильным и лучшим для неё. На мысль о Михаиле в памяти возникло его лицо, и Настя горько усмехнулась самой себе: много времени и сил уйдет, чтобы воспоминания разрозненные в более-менее обстоятельную картинку объединить.
В одном она ошиблась. Настя полагала, что личность её сотрётся, уступив место другой, но при этом на самом деле абсолютно не учла: память второй половины жизни ей и принадлежит. Всё, что изменилось — это только прошлое до девяти лет. Правда ранила, правда убивала, но она показывала Насте её же. Это была она. Не кто-то другой. Не расстройство личности, не уничтожение фальшивой подмены, ничего. Она просто вспомнила всё, что полагается.
Да, да, это больно, но это, наоборот, придало ей смелости.
Настя набрала полную грудь воздуха и —
Кажется, это был зов. Странность, бушевавшая столько времени, впервые была покорна абсолютно её власти, отступив перед волей девчонки-лифы. Волна разнеслась по воздуху, прозрачностью его пролившись, во всех направлениях унеслась с ветрами наперегонки. Зов прозвучал, подобный птичьей песне завершительной, лебединому кличу тоски. Настя звала лишь двоих, и они только могли эту волну распознать: так решила она, а уже странность приняла необходимую частоту. Где бы они ни были, они должны услышать. Настя перелезла через подоконник, неловко пошатнувшись и оперевшись на парту; постояла, привыкая, затем пошла прочь. Она сделала выбор. Время нести за него ответственность.
*
Псы были различны по одиночке и безлики вместе. Это была свора — неорганизованная, дикая, свирепая свора, рвущая на куски неприятелей, воющая по единым поводам, словно единый, хоть и не умный, организм. Но в надёжных руках псы превращались в покорную, умиряемую стихию; нужна была сила, чтобы их подчинять, но один раз показал авторитет — и больше не придётся, псы к ногам ластиться будут, глядя снизу вверх на сильнейшего, и за ним с обрыва последуют. Свора жила законами, свора ждала распоряжений, свора обожала кровь — лить, не проливая.
Псы знали, чего желает их хозяин, и потому принесли ему весть скорее, чем иному из верхушки. Псы знали, что их ждёт вознаграждение, их ждёт Охота — они поняли это по тому, как навострился вожак, как глаза его сверкнули. Льюис — своеобразная бета стаи — поклонился коротко и вышел, объявляя своим подчинённым, что они открывают охоту, что они ищут следы: всё утверждено, им нужно лишь поймать. На арене общих действий Лекторий открыто заявлял, что лифы принадлежат ему. Организация дала «добро». Они вольны искать.
Семь лет прошло с момента, как накрылся грандиозный проект, сокровище научных достижений странных. LIFA, эта глобальная скорбь, эта великая идея, принесла свои плоды — не те, на которые рассчитывали зачинщики, но влиятельные, значимые и теперь образующие нынешнее положение дел. NOTE вроде как брала найденных лиф под контроль, но, видимо, не уследила: как минимум пятеро разгуливают сейчас по Авельску, а Лекторий слишком внимателен к таким мелочам. Псы чувствуют цели за километры. Псы умеют в толпе выделять особенных. Псы жестоки и жалеть никого не будут.
Люди в разной одежде, разных стилей, разных возрастов — они ждали лишь сигнала. Льюис подавал команды через ошейники — удобный способ, учитывая, что их можно и на шее, и на руках носить. Код, который не расшифровали бы хакеры вражеские, короткие и длинные сигналы, не опирающиеся на азбуку Морзе — и вот уже все шавки Авельска знают, кого надо искать. Они двигаются своими маршрутами, прочёсывая толпы, и каждый путь отмечается на карте в комнате управления, там, где их ожидает главный вожак. Но Льюис не он. Льюис — тоже пёс, и он собирается искать.
— Удачной охоты, — прошептал он себе и покинул холл, хлопнув дверью. Его встретили два самых верных пса, и вместе они направились прочь от штаба. Наступала самая интересная часть: им предстояло ловить лифу.
А поймав, они свернут ей шею. В этот раз — точно.
Их цель обнаружилась быстро — было бы странно, не найди они её в первые же полчаса, всё-таки поисковые псы с удобными странностями. Один из пяти оставшихся; один из них, жалкий мальчишка, который и до двадцати не доживет уже. Чутьё острое, лифа-то бывалая; озирался по сторонам, на людей смотрел, но не уходил с главной улицы. Подозревал, что за ним слежка, или Атриум успел его предупредить? Всё равно. Они так или иначе его поймают.
Лифы принадлежат Лекторию. Все до единой.
Льюис не показывался — его-то этот подросток видал, тогда ещё, на поле, когда бессмертное существо встало на их защиту. Теперь его здесь нет, и мальчишка в их руках. Остаётся загнать его.
Заместитель вожака поднял голову. Он занял балкон ресторана на втором этаже, он даже достал бинокль, чтобы лучше всё видеть. Силуэт мальчишки двигался размеренно, но с увеличением было видно, как он постоянно оглядывался, как петлял среди людей. Осмотрительно с его стороны податься в люди, однако он не учёл важный момент: Лектория мирное население не интересует. Если нужно будет, ему перегрызут глотку хоть посреди толпы. Однако действительно, вожак будет недоволен, если они наведут шумиху сейчас. Льюис нервно озирался, но не замечал никого из вражеской организации.
NOTE не яро заинтересована в лифах. Для них представляет значимость лишь обычное население, значит, мешать не станут. Льюис видел планы и сводки — кажется, Атриум ничего не собирается предпринимать. Лекторию плевать. Лекторий хочет обратно маленькие результаты своих скромных экспериментов.
Стереть в порошок. Вылить кровь всю. Изничтожить, чтобы не осталось ни напоминания о провале — а если не убивать, так принимать к себе, они пригодятся. Лифы — страшные существа, это создания лаборатории, искусственно усиленные странности, и один такой может заменить боевой отряд. Контроль над способностями у них хромает, зато ударная мощь превзойдёт все ожидания. Вожак будет доволен, если Льюис притащит ему парочку живых лиф.
Например, ту девчонку, управляющую голосом. Или другую, которая влияет на психику. «Тени» исключаются из списка мгновенно: они слишком буйны и неуправляемы даже для Лектория. А этот парень… Льюис облизнулся. С ним можно поиграть. Давненько он не чувствовал обжигающей крови тех, кого долго и упорно загонял, даже позабыл, каково это — наслаждаться охотой.
Через облака прорывалось солнце — несмелое, золотисто-рыжее, как осенние листья, переходящее в перламутр на мощёных дорогах. Проносившиеся по трассе автомобили рассыпали искры брызг, мигали фарами, и люди двигались ближе к обочине. Он сновал среди них, сунув руки в карманы джинсов, то и дело вертя головой, цепким взглядом территорию окидывая: знал, что здесь что-то не так. Номер 2BI, Антон. Пацан, купивший себе новую странность на смену родной, но не переставший от этого быть лифой — ребёнком экспериментов, белых коридоров и лекарств от нормальности, которые в него вливали долгие годы. Можно сбежать на другой край земли, но не отречься от своего происхождения. Он, как и все ему подобные, — никчёмная крыса, провалившая опыты. Его существование требует удаления. Он будет удалён.
