— Люси? — на всякий случай осведомился он.

— Ага. — Девушка-метаморф накручивала на палец шикарный локон. — Симпатичная внешность, да? На такие операции я часто меняюсь, чтобы нормальным не казалось, что они где-то меня уже видели. Каспер сказал, что мы теперь ещё больше не похожи, но чего уж париться, всё равно кровь одна.

— Ты меняешь внешность, не меняя состава крови?

— Я не внешность меняю, а всё тело. Но да, типа того; я стараюсь придерживаться удобных мне характеристик. Одна группа крови с Каспером. Работающая печень. У Веррана, чей вид я принимала в той заварушке, лёгкие прокурены до дыр, но мне не нужны болячки, так что я оставила свои лёгкие. Размеры, конечно, приходится корректировать, но…

Она пожала острыми плечиками. На балконе было прохладно, и на ней была курточка — не кожаная, не дорогая, самое то для действующей операции. Принадлежала явно не ей или же подходила под параметры её предыдущего облика, потому что рукава пришлось подогнуть. Девушка, легко меняющая себя, вещами своими не управляла.

— Ты говорила о лифах? — Михаил со вздохом опёрся на перила. Они были мокрыми. Рук он не отнял.

— Угу. Здесь мало кому дело есть до того, живы эти ребятки или нет, а всё равно делают вид, что есть. Лицемеры сплошные.

Люси фыркнула, выказывая последнюю степень презрения. Странно было слышать о лицемерии от человека, который меняет лица в прямом смысле.

— А ты что думаешь?

— Я познакомилась с Антоном, когда его Роан пригрел. Умный парень; молчит много, но всё подмечает. У него на душе что-то несчастливое, мне правда его жаль. С Настей не так много виделись, но по мне так она славная, милая девочка. Третья, которая Таисия, её вообще спасла. По-моему, дети не должны становиться приманкой, тем более эти.

Не высока их роль в охоте. Лифы вот-вот выступят жертвами хищников, и Лекторий, скорее всего, забьёт даже на NOTE, лишь бы достигнуть желаемого. Они настолько ослеплены провалом проекта, что наверняка глотки рвать лифам готовы, лишь бы загладить дыру неудачи. Они не остановятся, даже если NOTE чудесным образом изъявит желание полностью всех лиф взять под защиту.

— Значит, мы просто должны сделать всё возможное. — Михаил глубоко вдохнул, но только вздрогнул от его плаксивой дождливости воздуха.

— Вы сами-то лиф спасаете из-за Насти? На такое подписаться ради одного ребёнка, и то не своего?

— Ты ничего не понимаешь. Да, она не мой ребенок, но…

Впрочем, что тут объяснять? Люси не жила его жизнью и не знала, через что Михаилу уже удалось пройти в этой злосчастной теме проекта. Он только отмахнулся, но девушка больше и не спрашивала, поняв, видимо: если она упустила что-то важное, то уже не вернёт. Ей не представить всё, что происходило. Ей этого не увидеть.

— Мы так не договаривались, Миша! — голос разбивается криком.

— Не ори, ты её пугаешь, — абсолютно спокойно отзывается он. Странно, но сохранять безразличную учтивость он всё-таки научился. — Я уже всё высказал.

Девочка сидит в дальнем конце комнаты на жёстком диванчике, подтянув колени к груди и обняв костлявыми руками. Она тревожно глядит на незнакомых взрослых. У неё глаза всё ещё запавшие, под ними тени. Настя смотрит на незнакомцев, разглядывает их, затем переключается на более занимательное с её точки зрения: она смотрит на белую лайку, спокойно лежащую у дверей комнаты. Лайка смотрит на неё. Между девочкой и псом устанавливается беззвучный диалог без выражений.

Михаил уходит в состоянии расшатанном, хоть никак это не выдаёт. Обувает Настю, глазеющую на собаку, помогает надеть курточку, на руки поднимает и выносит бережно, как хрупкое сокровище. Девочка цепляется за его плечи и провожает глазами квартиру, где только что ссорились взрослые. Глядит на Михаила и указывает на него слабо.

— Почему? — спрашивает она очень тихо. С некоторых пор она голос не повышает, контролируя странность на подсознательном уровне.

— Всё в порядке. — Михаил через силу улыбается. — Не беспокойся.

— Врёшь, — говорит Настя задумчиво. Она вертит в пальцах верёвочку с капюшона куртки. — Антон не врал.

— Я не могу, как он. — Он отзывается мягко, как можно ласковее. Она всё ещё частенько ищет угрозу в его тоне и сжимается при намёке на раздражение.

— Ты можешь, как ты. — Настя закрывает глаза. — Ты хороший.

Михаил целует её в лоб и несёт прочь, туда, где ей помогут начать новую жизнь. Там, где ей подсобят, сознание смягчив. Она, должно быть, и Михаила забудет — но, если так будет ей лучше, он не против. Он защитит эту девочку, даже если цена окажется непомерно высокой.

— Ты ничего не знаешь, — сказал Михаил, уже не придавая голосу тон. Нет смысла втолковывать что-то чужим людям. Он должен быть безукоризненно вежлив, но это не значит, что он обязан скрывать собственные мысли за полчаса до начала великой охоты.

— Если ты ожидал, что всё наладится, если расскажешь… — Люси саркастически фыркнула, одним звуком передав своё отношение к происходящему. — Ты круто накололся с этим птенчиком.

Михаил с усталой печалью провёл руками по волосам, непроизвольно повторяя привычку самой девушки-метаморфа.

— Это не птенчик, а израненное дитя с трепетным сердцем. Я желал залечить эти раны, а не растравлять их…

— А в итоге будто кислоты плеснул на зажившие шрамы.

— Если ты называешь шрамами раны, которые залепили пластырями, у меня плохие новости.

Михаил отмахнулся. Она была права, но всё равно — он хотел просто знать, что сейчас у Настя в порядке. Даже если это не так. Всё, чего он желал — чтобы в её взгляде больше не было той подавленности, настороженности и дикого непонимания себя. Но, кажется, стало ещё хуже.

У них с Люси одновременно сработали уведомления, разрезав воздух трелью телефонной.

Охота начиналась.

========== 2 / 6. На погибель ==========

— 13 июля 2017

Тонкий слой воды, ниже — пустота. Она лежала в лилиях, миллионах белых лилий, простиравшихся белоснежным морем по пространству, заплетавшихся в коротких волосах, мягко поднимаемых водой. Она не видела себя, но видела всё: ковёр дивных цветов, собственные раскинутые руки и ноги, обращённое в пустоту высокую лицо. Стукнуло что-то, соприкоснулось с костью, кожу мягко разрезая, потянулся след; она закричала, забилась, но то ли цветы, то ли давление на запястьях, щиколотках и шее не дало ей метаться. Она кричала, билась и старалась вырваться, но попытки были напрасны. Со скрежетом прошлось лезвие вдоль лучевой кости, поскрипывая по покрытию; с сухим треском на запястьях раны — контролер баланса сил — открылись, обагряя лилии и разнося с водою алую жидкость. Кровь заливала уши, из носа бежала, в уголках глаз и губ скапливалась; она кричала и билась, и никто не мог это остановить. Она даже сесть не могла, сетью цветов удерживаемая, только голосом хлестала, пока хватало энергии; когда же иссякла она, осталась лишь холодная вода, лепестки в волосах и заливающая кровь.

Это воспоминание было первым отчётливым, и Настя ухватилась за него, как за соломинку в водовороте. Вцепилась отчаянно, до мелочей проясняя, чуть дальше продвинулась. Хаос разрывавших видений не прекращался, но шумел теперь фоном, как шёпот морского прибоя, хоть и не такой расслабляющий. Болела голова, дышать было тяжело, периодически перед глазами выпрыгивали обломки воспоминаний — но она уже могла стоять на ногах. Сделать шаг. Ещё. Не будет же она вечно лежать, хныча слабо в ладони.

Настя, от боли морщась, подула на запястья. Это была контрольная метка: когда раскрывались шрамы, понимали мастера пыток, что вот-вот всё оборвется. Это же — опознаватель; всюду, куда проводили лифу, требовалось под лазер подставить запястье. Чудная система, ничего не скажешь. Настя поискала по карманам курточки, но обнаружила только один платок. Обвязала им шрамы на левой руке, кровоточившие больше, а правую постаралась держать на весу. В горле першило. Её била дрожь.