Большего знать и не нужно было. Настя отвернулась, стиснув зубы. Хотелось спросить, где Антон пропадал, когда успел вернуться. Что теперь будет с Таей, что будет с ними, что ждёт Настю, нарушившую главное правило странных — невмешательство в мир обычных людей…

Я так рада тебя увидеть…

Настя молчала, цепляясь за шершавый, пропитанный предыдущим дождём рукав, и старалась ступать ровно, выпрямив спину, хотя нечто жестокое всё равно беспрекословно гнуло её к земле.

*

На кухне было шумно. Оля привыкла жить только с отчимом, хоть и частенько принимала гостей — теперь же каждая комната кипела жизнью. Вместо двух человек обитали аж четверо, кухня превращалась в самое оживлённое место в доме. Теперь к компании добавился ещё и Дмитрий: он застыл у порога, оглядывая диковато комнату. Видимо, бедняга не привык к большому количеству людей.

Катя припорхала к нему — другого слова Оля бы не подобрала. Сестра сейчас производила воздушное, светлое впечатление, как облачко; пышные рукава блузки, хотя сама она стройная, мягкие формы тела, смягчённое вне работы выражение лица. Катя могла поладить с любым человеком, и у неё всегда было много поклонников — но полюбила она только одного…

— Проходи, присаживайся, — приветствовала она Дмитрия, ошеломлённого таким приёмом. — Не стесняйся! Ты ведь Олин друг? Ты друг и нам!

— Да ладно тебе, — улыбнулась Оля, придвигаясь к столу.

— Спасибо за гостеприимство, — наконец, нашёлся гот, следуя за ней. Его усадили и тут же налили чаю, сдобренного медом. Опасливый взгляд, брошенный на Олю, спрашивал, много ли родня знает.

— Они все в курсе существования странностей, а у Кати третья категория, — сообщила Оля, желая немного заполнить растерянность друга. — Так что не беспокойся.

«Куда уж не беспокоиться» — так и говорило лицо Дмитрия. Тем не менее, он не отказался от внушительного куска пирога (Катя категорически не любила худощавость, а гость так и лучился нездоровьем). Он чувствовал себя неловко, и Оля могла понять; беседа за столом не клеилась, пока не вошёл брат.

Ну, брат — понятие растяжимое. Михаил в данном случае являлся братом сводным, так как женился на Кате и сам как-то легко вошёл в семью. Они гармонично сочетались с Катей, как пара из добрых советских фильмов — оба такие светлые, уютные. Михаил не был расслабленным, но рядом с Катей его лицо преображалось, искренняя забота не сходила, а Оля только радовалась, видя, с каким удовольствием сестра отвечает на его любовь.

У них всё было хорошо. Теперь вот приехали к родственникам, хоть от Оли и не скрывалось, что Михаила так же проявил интерес к творящимся событиям. Всё же секрет не хранился — Михаил работал на NOTE, и Оля всегда это помнила.

Кое в чём повезло, он оказался адекватным и не стал затрагивать личное дело свояченицы. Даже не спросил её о выборе, только пообещал не лезть и не касаться деликатной темы, и с тех пор между ними установилась прочная дружба.

Дмитрий Михаила явно знал — он напрягся, почернели и без того тёмные глаза. Это было не неудовольствие, а скорее… Да, они были знакомы, но вряд ли ожидали встречи в приятной обстановке и комфортных условиях.

— О, Дима, — безоблачно улыбнулся Михаил. — Вижу, ты в порядке.

— Да, вполне, — со сдержанным беспокойством ответил гот, исподлобья глядя на мужчину.

— Что-то не так? — вопросительно оглянулась на мужа Катя.

— Мы встречались раньше, — пояснил Михаил, без единого признака смущения присаживаясь напротив. — Тебе тогда было пятнадцать, верно? NOTE требовалась его помощь.

— Я видел, к чему это привело. — Дмитрий поджал губы. — Лучшие побуждения не привели к желаемому результату. Что вы теперь будете делать с тем ребёнком, самосознание которого тогда подавили?

Значит, прошло семь лет. Оля закусила губу: догадки подтверждались одна за другой.

— Мне пришлось изменить память одному ребенку, — сказал друг, не глядя на неё. Всё его внимание было приковано к Михаилу, сидевшему с совершенно нейтральным лицом.

— Того требовали обстоятельства, которые тебе сразу объяснили, — пожал плечами тот. — Если бы мы так не поступили, сейчас всё было бы плачевно.

Дмитрий встал так резко, что громко ударился коленом о ножку стола. Без ярости, но с молчаливой злостью он смотрел на собеседника.

— Если б я знал, к чему это…

— Ты знал, — жёстко оборвал его Михаил. Золотистые глаза его сверкнули, выдавая раздражение. — Поздно сваливать свой выбор на других, мальчик. Мы сделали то, что было необходимо. Мы подарили тому дитя несколько спокойных лет.

— Которые теперь приведут к краху всего разума!

Больше никто ничего не сказал. Атмосферу можно было ножом резать, настолько она была плотной, Катя с Олей поделать ничего не могли. Дело дней минувших отзывалось в настоящем, и никто не хотел идти на компромисс.

Зазвонил телефон в кармане Михаиловых брюк. Он отвлёкся, вышел, но даже через стенку Оля услышала его севший отчего-то голос:

— Что? Как? Она жива? Я уже иду.

И он в спешке покинул дом, оставив Дмитрия на попечение хозяюшек и мелькнув рукавом пальто за окнами — пошёл ловить поезд.

Дмитрий иногда сотрудничал с работниками какой-либо организации. Его странность относилась к разряду активных, так как влияла на других, и носила категорию шесть — ощутимое воздействие на материальный мир. Дмитрий мог менять и редактировать воспоминания человека.

Оля знала, что делал он то неохотно. Причина крылась, скорее всего, в том, что юноше против воли приходилось пропускать всю память через себя, а некоторые сцены люди готовы оберегать до последнего. Слишком личное, страшное или сокровенное, то, что унести с собой в могилу следует, а не показывать чужому. Странность Дмитрия, к сожалению, не контролировалась до такой границы.

Правда, его использование странности аж семь лет назад дало Оле повод для долгих размышлений. Крах великого проекта — бесчеловечного, но великого — сказался на мире странных и до сих пор считался чёрным клеймом. Разговоров о тех днях избегали, информация скрывалась за семью замками. Каждый из ветеранов, что присутствовали тогда, нёс в сердце страшную тайну — Оля знала это, потому что умела слушать, но не знала, что эта тайна содержит.

Нашлась лифа. Михаила срочно вызвали, хотя он ещё не приступал к работе. Это наверняка связано, значит, что-то в поимке лифы пошло не по плану.

Но все, что оставалось Оле — это смиренно ждать и верить, что в этот предгрозовой час всё обойдётся. А если нет — что у них хватит силы выстоять, какое бы зло ни надвигалось, упорно пытаясь разрушить хрупкое, построенное из склеенных осколков согласие.

*

— Состояние стабильное, — врач с сочувствием положил руку на плечо Насти, из-за стёкол очков блестели его умные, но грустные глаза, —она в коме.

— О, — только и откликнулась девушка. На большее её не хватило. Настя скрипнула зубами, спрятала сухое лицо в ладонях и тут же убрала их, инстинктивно не желая подпускать к себе слабость.

— Спасибо, Кев, — кивнул Роан. — Позже сочтёмся.

— Я пригляжу за ней, пока вас не пускают.

Мелькнул край белого халата, и мужчина ушёл. Все молчали. Роан вертел в пальцах резинку для волос (и откуда её взял?), Антон сидел, оперевшись локтями в колени и положив на сцепленные пальцы подбородок. Его задумчивый тяжёлый взгляд был направлен мимо Насти, и она не имела права просить, чтобы он на неё тоже посмотрел.

Чудовище…

По освещённому коридору больницы почти не проходили люди. Возможно, сегодняшнее «землетрясение» показывают в новостях, а потому все столпились у экранов телевизоров, с жадным любопытством внимая загадке. Неужели причина останется в тайне? Неужели всё так и скроют?

Это ведь Настя сделала. Настя и её странность, шестая категория, неподвластная даже ей способность разрушать посредством звука. Это она расколола асфальт, она сломала фонтан и она лишила слуха человека — пусть и не безвинного. Это из-за неё Таю ранили, а теперь та не открывает глаза; если бы Антон не успел, что бы ещё она успела сотворить?