Его спасла лишь странность, да и спасение фантомное — лишь физическое.

Антон давился криком, лёжа на полу, и судорога свела каждую клеточку тела, электрическим импульсом скользила по нервам от возвращённого сердца до кончиков пальцев. Антон не мог дышать, не мог смотреть и не мог думать, терзался и сгорал, и не сразу понял, что бой, законченный ударом странности Гамлета, застыл вместе с ним и его болью — вот оно, время, такое послушное, покорное, ласковое, как гибкое копьё о двух концах в руках, ударит дважды, как повертишь. Жизнь не имела значения, но имело значение время — эта иллюзия ощущений, эта игривая бесконечная спираль теперь сворачивалась перед его глазами, приобретая форму куда более интересную, чем всё, что ему доводилось видеть.

Взгляд растворялся в карминово-алом мерцании крови на белом полу. Жидкость остывшая, хотя ещё недавно была горячей, стремилась быстрее и быстрее, лишь времени позволяя себя обгонять. Материя, тоже скованная законами физики, но если правильно направить её пульсирующую, живую энергию, можно превзойти любые рамки, поломать кости запретам. Это совсем не трудно — видеть, как прекрасно может быть самое отвратительное. Это даже не требует усилий — в один взор, пронизанный вином и болью, охватить целиком исступлённое великолепие того, что столько лет в себе ненавидел и презирал.

«Форма крови» отзывалась в каждом отражении на озёрах багряных останков жизни. Она жила в ней, подчиняя свою стихию — одновременно и мёртвую, и живую. Она жила в Антоне — таком же и мёртвом, и живом, как кровь, составлявшая его суть, его прошлое и его предназначение. Его настоящее — это боль и скорбь, это чувство утраты и одиночество, это неспособность подпустить к себе кого-либо из боязни так же с ним обойтись, как со всем хорошим, сломать и разрушить. Антон — разрушение во плоти.

И Настя была такой же. Она испепеляла вокруг, не в силах сдержать свою боль. Она знала, что является оружием страшным, опасным, разрушающим мир тех, кто приближается. Но она ничего не ломала, пока рядом был Антон. Потому что Антон — тот, на кого неосознанно она направляла свою горькую ярость, и одновременно тот, кого она никогда не смогла бы ранить. И Антон был таким же. Антон отталкивал и ранил подходивших, сколько себя помнил, но никогда не смог бы ранить Настю. Удар на удар, диссонанс и скорбное понимание, и они вместе были сильнее, потому что разрушали лишь друг друга, без оглядки на мир, — разрушали и не могли разрушить.

Ах, и почему он лишь сейчас это в полной мере осознал…

Ради чего ему теперь жить?

«Подумай над тем, ради чего сражаешься».

Это был уже не удар, а всплеск. Рассеянный пустой взгляд Антона, ещё дрожавшего от боли, вмиг сверкнул кровью и прояснился, словно облака разошлись. Теперь в его глазах всё отражалось остро и до чёрточки оформлено, и он задышал медленнее, выравнивая сбитое сознание, и мысли работали как надо, и хотя он всё ещё выть хотел в голос, он понимал — нет, он не умрёт. Не сейчас. Не так просто. Это не его последняя битва.

Антон понял это внезапно и, окрылённый врасплох заставшим пониманием, рывком вскочил. Рассыпавшееся кровавыми каплями лезвие материализовалось в мгновение ока, и Гамлет, стоявший чуть в стороне с выражением глубокой скуки, успел лишь округлить глаза.

— Как ты?..

Ответом была «Форма крови» — или, если быть точнее, 2BI. Антон и его странность.

Клинок рассёк податливую плоть, вырывая наружу алеющий закатным пламенем фонтан; Гамлет повалился назад, не защитившись вовремя, и Антон отскочил тут же. Мотнул головой, рукой убрал со лба прилипшую чёлку. Он весь был в крови и представлял, должно быть, зрелище страшное. Приблизился и, не наклоняясь, краем кроссовка толкнул Гамлета. Тот догоравшим мукой взором уставился на него.

— То, что никогда не было целым, разбиться не может, — проговорил Антон, не обращаясь конкретно к поверженному противнику. — И наполнять тоже нечего. Пустота тоже неплоха, но не когда её себе навязываешь. Теперь я это понимаю.

Он не хочет жить дальше.

Антон стряхнул капли крови с ладони, хотя сам был измазан весь, и отвернулся, торопясь прочь. Каждый шаг отдавался раскалено в теле, но он больше не обращал внимания на физическое. По крайней мере сейчас у него была цель, и он собирался её достичь.

Нейтралы были опаснее всех.

Только вот в этот раз NOTE несказанно повезло, потому что ярость безудержных монстров гнилого города не была направлена на Атриум — нейтралы пришли за своим сокровищем, а сокровище Лекторием было отнято. Чутьё срабатывало, и, как передала Белль, ни один нейтрал ещё не атаковал работника NOTE — незачем. Сегодня нейтралы сражались для Оли, а не ради лиф или победы, они не нуждались в простом залитии кровью коридоров.

Однако из них отчётливее всех выделялись двое, почти один, непомерно жестокие даже по сравнению с пришедшими на зов Дмитрия людьми. Эти двое — материальная тень и материальный свет. Существо половинчатое и алчное, резавшее всё, что попадалось на пути, и благо, что пока попадались лишь лекторийцы. Этих двоих звали Тимур и Вера — и они пришли как раз за лифами.

— Шустрый, — заржал Тимур приветственно.

Антон, окинув их цепким взглядом, подметил следы крови на их одежде, однако сами «тени» были целыми и здоровыми. Вера с выражением равнодушным вертела в пальцах какую-то головоломку из света — в лабораториях его было больше чем предостаточно. Тимур держал наизготове короткий широкий меч — на косу не хватало мрака. Эти двое тоже пробрались до самого низа.

— Я налево, — сообщил Антон.

— Прикроем, — кивнула Вера. Головоломка растаяла в её руках, приняв вид изогнутого кнута с шипами по хлысту. Рядом уже маячили силуэты противников, и «тени» развернулись к ним с азартом и холодной злостью, срывая с цепей все запретные знаки. Они готовы были резать без устали, сражение их не утомляло; удобно иметь таких воинов в тылу, и Антон помчался дальше, не задумываясь уже о сохранности.

Жилой отсек, широкие автоматические двери. Пара ударов гигантской косой — крови теперь хватило бы и на целый танк — проход освободился, Антон перепрыгнул через обломки. Идеально белая комната, какая-то простая низкая мебель, никаких красок. В дальнем углу — ребёнок. Девочка лет десяти, в белой хламиде и с белоснежными волосами, встопорщенными, по плечи. На Антона поднялись моментально дикие глаза карминового оттенка, того же кровавого, и лифа подскочила было на ноги — но тут же замерла настороженно. Склонила голову набок.

— Ты из хороших, — сказала она без сомнения.

— Верно. — Антон прищурился. Взаимное недоверие между ним и девочкой накалилось до такого состояния, что вдруг исчезло совсем. Лифа подбежала, разглядывая его оружие, и Антон левой рукой подхватил её — совсем лёгкая. — Почему ты не нападаешь?

— «Сю» передал, — отозвалась девочка.

— Ясно. Не заставили?

— Попытались. — Она свела светлые брови. — Их остановили.

Кто-то… а, впрочем, Антон и так прекрасно представлял, кто мог пробраться в самый центр здешнего управления. Только одному человеку под силу прорваться через любые заслоны и пренебречь всеми приказами ради того, что он не предлагал и не озвучивал.

Бессмертный.

В коридоре дежурили «тени» — они стояли расслабленно и агрессивно-весело — несмотря на лёгкость усмешек, в них сквозило такое напряжение, возбуждение и воодушевление, что иная эмоция любая казалась бы мягче. Вокруг — тела, раскинутые и безучастные. Девочка, обхватившая Антона за шею тонкими худыми руками, смотрела равнодушно.

— Чисто, — со скукой протянул Тимур. Взглянул на лифу. — Здоров, малая.

— Привет, малышка, — улыбнулась ей Вера, хотя сама была ей примерно ровесницей. — У тебя есть имя?

— Код, — отозвалась девочка чуть задумчиво. — «Акаи».

— Я Вера, это Тимур, а это Антон. Мы такие же, как ты. — Розовые глаза Веры поблёскивали в люминесценте, как шлифованные драгоценные камни.

— Братья, сестра, — эхом откликнулась «Акаи».