Они не могли стать людьми, ведь их не учили. Но они мешали в себе черты оружия и детей, боялись, ненавидели и проявляли интерес, они постепенно что-то меняли в себе и друг в друге. Тотальная ошибка проекта — это не то, что они сломали лучший свой эксперимент. Это не то, что они позволили NOTE о себе узнать. Это не то, что они упустили момент, когда Тимур и Вера вырвались из-под контроля. Тотальная ошибка проекта — это то, что они позволили своим порождениям на мгновение ощутить себя людьми. А затем мгновение растянулось в вечность.
Настя сидела в темноте, отрезая себя от посторонних звуков, контролировала громкость вдохов-выдохов и думала. Тимур и Вера унесли меньшее, но они оставались частями друг друга. Антон, пусть едва выбравшийся с улиц, пусть в бездне холодной прозябавший годы, даже он проявлял больше, чем позволено клинкам или автоматам. Тая — почти целиком человек, хотя в лаборатории была дольше первого поколения освобождённых. Тая позволила себе считаться человеком, даже признавая, что её первоначальный исток — это ледяная властность воли, это ясность и чёткость приказов, это воздействие на решения.
Лифы — смесь убийства с оживлением. Смесь смерти с жизнью. Смесь исконной человечности с холодом металла их лезвий. Одушевлённое, взрастившее в себе душу оружие.
Так забавно думать о себе в таком ключе.
Настя потянулась и достала бусы. Мелкие камушки царапнули ладонь; в темноте их было не различить. Она такая слабая. Она не может решить даже между всего двумя вариантами.
Первый — это свобода. Полная. Это люди, рядом с которыми ей не придётся задумываться о своей сущности. Они никогда не намекнут ей, не вспомнят её прошлое, им просто не будет дела до того, что было до них. Они будут молчать и принимать её естественно. Стая, столь любимая её подругой. С ними она будет счастлива.
А второй… Почему она вообще оглядывалась на него? Знала ведь, что не было тайны: лиф не примет сторона странных в Авельске. Её могут принимать Роан, Каспер, Люси и Йорек, Михаил, но дальше-то что? Настя смотрела в мрак и ощущала себя давно потерянным ребёнком. Она знала, какое решение принесёт ей больше счастья. Так в чём дело?
В Антоне?
Открылась дверь, пролив широкую полосу тёплого света на ковёр, и Настя оглянулась, развернувшись на стуле. Со спины освящённый, там стоял Роан — она узнала по очертаниям, лица не было видно из-за тени. Голос его звучал бодро.
— Не хочешь прогуляться?
Не спросил, почему она сидела в темноте. Приятно, что не лезут к таким деталям. Настя не нашла причины отказывать, так что кивнула; Роан кивнул в ответ и вышел, закрывая дверь за собой. Хм, сейчас прогуляться? Настя потянулась за телефоном, включила; взглянула на время, игнорируя уведомления о сообщениях в групповом чате класса. Ну, не так уж поздно. Да даже если бы было поздно, она бы пошла.
Девушка быстро оделась, под футболку накинув бусы: Тая просила не оставлять их, в любой момент могло что-нибудь произойти. Учитывая особенности мира странных, следовало ожидать всякого.
Они вышли втроём: она, Антон и Роан. Наставник сверкал энтузиазмом, на вопросы воспитанницы не отвечал, отговариваясь, что скоро увидит. Антон, поймав её растерянный взгляд, пожал плечами: его не волновало, куда его ведут, если ведёт Роан, тот, кому он доверял. Антон очень верный. И отдаётся этой верности целиком. Настя опустила глаза, стыдясь самой себя.
Она была к нему жестока. Не так, как жестоки улицы, выживавшие со своих тропинок несчастных, и не так, как детдом, поглощающий в свою пустоту и холодность. Жестокость Насти крылась в том, что она сама осознанно избегала. Она не кричала на Антона, старалась не донимать его, не говорила с ним о том, что ощущала, но он всё равно её чувствовал. Чувствовал целиком, так, как никто другой не мог; все её изъяны, шрамы, посыпанные блёстками, метания и страхи, горечь и тоску, которым она не давала выхода, но давала существование. Он знал её порочной, пустой и сломанной. От него не скрывалось даже то, что пряталось от неё самой, от Роана, Михаила и прочих; он знал это и всё равно…
«Слишком неправильно. И то, что я чувствую — тоже». Так она сказала Тае, так она и думала, но смотрела на Антона — и ей становилось больно. Больно за то, на что она его постоянно обрекала. Спасти её тогда, семь лет назад, было его самостоятельным выбором, но теперь за него всё выбирала она.
И не только. Если бы Антон сказал ей, она не смогла бы не принять. Но он молчал. Молчал, потому что Настя сама отодвигалась, отводила глаза, потому что она знала: понимать свои чувства она не хочет. Не сейчас, когда всё и так катится в пропасть. Не сейчас, когда каждую эмоцию она вытягивает из себя силой. Чувства сильнее её просто добьют. И Антон молчал, молчал ради неё, даже если для него самого это растягивалось в пытку.
Всё-таки он хороший человек.
А вот она — плохой.
Ах, опять «человек»…
Их обтекал поздний вечер. Дорога, по которой бессмертный их вёл, Насте знакома не была.
Они удалились от ярко освещённых аллей в переулки, узкие, с оградами и домами по сторонам — та часть города, что была красиво оформлена. Где-то поблизости прошелестели дороги и скоро затихли вдали — они отодвигались всё дальше от центра района. Исторический и вдохновляющий своими архитектурными фасадами, здесь он переходил в довольно обычный городской вид, ещё не скатившийся до уровня российской серой глубинки, но уже не дышавший вдохновением, как близ реки. Фонари встречались через раз, и трое шли от огня к огню, как стайка мотыльков, легкокрылых и бесшумных, тихих призрачных духов засыпавшего Авельска.
Они шли в такт. Решительные шаги — это Антон. Его тень длиннее. Рядом тенью скользила Настя; она легче, изящнее, она привыкла к своему беззвучию, даже ступала осторожно. Роан слушал их, видел их и вёл, пересекая переулки, огибая опасные места, в которых они могли остановиться. Сегодняшняя ночь была особенной. Не потому что он хотел им что-то рассказать и не потому что вдруг потащил их на улицу к полуночи, а потому что считал её таковой — и они считали так тоже. Не события делали особенным время. Не только события.
Здание Свечки выросло перед ними, словно из-под земли. Неосвещённое, тёмное, в состоянии ремонта. Свечка — это двадцать этажей, возвышавшихся странно и нелепо среди района с ровными уровнями домов; окна по всем сторонам, широкие и высокие, а по форме — соответствие прозвищу: свеча, сверху вообще круглая. Здесь планировали расположить офисы, а потом дизайнеры поняли, что выглядит такое здание вдали от центра по крайней мере нелепо, и вот закрыли на ремонт. Ремонт растянулся, пока что его не двигали. Зато какая точка обзора!
Настя, запрокинув голову, рассматривала здание, Антон озирался по сторонам. Погружённый в полумрак парк с там и тут поблёскивавшими круглыми белыми фонариками при должной фантазии можно было представить как чудесный лес с блуждающими огнями. Роан таким не баловался. Реальность он любил больше снов, потому что реальность — то, чему он принадлежал.
— Лифт не работает, — сообщил бессмертный, — но вы молодые, без проблем подниметесь.
— А зачем? — спросила Настя. С любопытством и без укора. Она ещё чувствовала себя виноватой, славное дитя.
— Не пожалеете, — хмыкнул Роан. — Я тут подожду.
Он вручил им фонарики, заранее взятые из дома, и наблюдал, как они скрылись во мраке, поглощённые безмолвным зданием, словно втянутые в его беспросветную дрёму. Он ждал — одинокий силуэт в слабо освещённой ночи. Затем развернулся лицом к парку, с наслаждением вдыхая терпкий воздух дотлевавшей осени.
— Я вас давно почувствовал, — промурлыкал он. — Выходите. Полагаю, вы не за детишками, но мне всё же интересно.
Два силуэта. Один пониже и в полушубке, от него звучит позвякиванием и шепчущими заклинаниями. Второй повыше и в куртке, от него пахнет гарью и ненавистью.
Миднайт и Файр.
*
Внутри никого не было. Молчали лестничные пролёты, чистые и незаплёванные, покрывшиеся пылью от неиспользованности и осыпавшейся побелкой со стен. Ступени отражали шаги, они были такой высоты, чтобы подниматься было удобно, и двое подростков преодолевали этаж за этажом. Антон оглядывался на Настю, но она шла спокойно, с сомкнутыми губами и отстранённым выражением лица. Ей не было трудно. Должно быть, странность давила прежде всего на психику.
